Страница 71 из 176
Конечно, то, что первые полгода войны Красной Армии пришлось отступать, не было запланированной мерой. К этому вынудили реальные обстоятельства. Но такое отступление само являлось осмысленной стратегией. И все-таки чем руководствовался Сталин, регулярно нанося в первые месяцы войны контрудары по немецким группировкам?
Забегая вперед, приведем эпизод, происшедший в декабре 1941 года. В период переговоров в Москве с министром иностранных дел Великобритании Энтони Иденом в составе делегации, сопровождавшей его, был и советский посол Иван Майский.
Однажды Майский оказался в кабинете Молотова, где находился также и Сталин. Посол позже вспоминал: «Сталин расхаживал из конца в конец по кабинету, на ходу высказывал суждения и давал указания. Когда подготовительная работа была закончена, я обратился к Сталину и спросил:
– Можно ли считать, что основная линия стратегии в нашей войне и войне 1812 года примерно одинакова, по крайней мере, если брать события нашей войны за первые полгода?
Сталин еще раз прошелся по кабинету и затем ответил:
– Не совсем. Отступление Кутузова было пассивным отступлением, до Бородина нигде он серьезного сопротивления Наполеону не оказывал.
Наше отступление – это активная оборона , мы стараемся задержать врага на каждом возможном рубеже, нанести ему удар и путем многочисленных ударов измотать его.
Общим между обоими отступлениями было то, что они являлись не заранее запланированными, а вынужденными отступлениями» [64] .
Сказаное им нельзя воспринимать как импровизацию. Расчеты Сталина были хорошо обдуманы и взвешены. Он прекрасно понимал, что одной обороной войну выиграть невозможно. В сложившихся условиях он выбрал единственно верную тактику: обороняясь и даже отводя войска в глубь страны, не давать противнику укрепить свое положение. Он стремился перехватить инициативу, и регулярно наносимые контрудары ломали планы германского командования: противник нес потери в живой силе и технике.
Но, пожалуй, не менее важным результатом такой стратегии являлось то, что одновременно советские командиры учились воевать. Они приобретали тот бесценный опыт, который был реализован во второй половине войны, когда, обессилев, немцы попятились назад.
«Вы меня, кажется, спрашивали, – говорил историку Г. Куманеву В.М. Молотов, – о роли Сталина в Великой Отечественной войне. Так вот, хочу подчеркнуть, что всем нам очень повезло, что с самого начала войны с нами был Сталин ».
Маршал Василевский позже свидетельствовал, что «первоначальные неудачи Красной Армии показали некоторых командиров в невыгодном свете. Они оказались неспособными в той сложной обстановке руководить войсками по-новому, быстро овладеть искусством современной войны, оставались в плену старых представлений. Не все сумели быстро перестроиться… Сталин справедливо требовал, чтобы военные кадры решительно отказались от тех взглядов на ведение войны, которые устарели, и настойчиво овладевали опытом развернувшейся войны».
Смоленское сражение и приостановка продвижения противника к Москве стали не только стратегическим, но и политическим успехом Сталина. В эти дни испытаний, дошедших до крайней черты, крепла и закалялась воля армии, воля народа к сопротивлению. Одновременно упорное сопротивление наносило урон противнику, заставляло его терять силы.
Пользуясь тем, что немцы еще 30 июня ограничили масштабы операций на участке группы армий «Центр», Сталин намеревался нанести удар по противнику, нацелившемуся на Москву. Приказав организовать фронт резервных армий, Верховный главнокомандующий включил в него 29-ю, 30-ю, 28-ю, 24-ю армии и армию Рокоссовского.
Перед командовавшим этими войсками Жуковым была поставлена задача: контрударами пяти групп и действиями 16-й и 20-й армий из района окружения разгромить группировку немцев южнее Смоленска. Этой группе войск приказывалось нанести одновременные удары с северо-востока, с востока и юга в общем направлении на Смоленск.
В этой ситуации поразительное признание Жукова, что якобы еще в конце июня он предложил Сталину сдать Киев, свидетельствует об абсолютной бездарности маршала как стратега. Жуков до конца жизни так и не понял стратегической значимости обороны Киева. Фактически он признался, что видел горизонты войны не дальше линии окопов отдельного фронта.
То, чего не понял Жуков, осмысленно учитывали германский генштаб и сам Гитлер. Овладение Киевом являлось одной из главных задач всего плана «Барбаросса». Стратегически это было важнее, чем захват Ленинграда. Впрочем, блокировав Ленинград, Гитлер уже нейтрализовал промышленную значимость этого города.
Теперь основной преградой для осуществления замыслов Вермахта стал Киев! Скажем больше: оккупация Украины и захват нефтяных районов Советского Союза как раз и составляли основную цель войны. В то же время Гитлер не мог допустить, чтобы в центре театра военных действий его армиям с фланга угрожал кулак Киева. Без захвата этого города продолжение русской кампании было невозможно.
Сталин хорошо понимал стратегическую значимость киевской обороны. Она обусловливалась необходимостью защиты промышленных центров Украины: Киева и Харькова, Донбасса, Запорожья – и сохранения целостности юга страны. Но отсюда шла и угроза немцам, наступавшим на Москву.
Германский генералитет не мог не видеть такой опасности. Еще 22 февраля 1941 года в своей директиве по осуществлению операций групп «Север» и «Центр» Гальдер подчеркивал задачу: «быстро подтягивать все резервы за южным крылом последней во избежание угрозы флангового контрудара», по германским войскам с юга. То есть практически со стороны Киева. Симптоматично и то, что если после смерти Сталина советские военачальники упрекали Верховного главнокомандующего за «нежелание» сдать Киев, то немецкие полководцы в свою очередь обвиняли Гитлера, что, повернув «на юг», – он утратил их победы . У слабых людей оказалась одинаковая логика.
Нет, Сталин избрал единственно правильную стратегию. Киев, Ленинград, Москва стали теми тремя китами, на которых держалась стратегия обороны в середине 1941 года, и если бы столица Украины устояла, война могла приобрести более благоприятный для Красной Армии характер. Обстоятельства и необходимость требовали от Сталина не только решительности, но и жесткости.
Когда к началу последнего летнего месяца он осуществил решительные замены в управлении армией, перед Гитлером тоже встала проблема корректировки дальнейшего хода кампании на Востоке. Ему было уже понятно, что захват Ленинграда затянулся и не мог принести Вермахту реальных результатов. Осознавал он и то, что главную столицу страны большевики будут защищать с усиленным упорством.
Немцы наступали стремительно и со знанием дела. 30 июля 1-я танковая группировка Гудериана прорвала советский фронт в направлении Первомайска. 1 августа войска 6-й немецкой армии вышли к Днепру южнее Киева, окружив 3 августа под Уманью части 6-й и 12-й армий Южного фронта.
Гитлер прилетел к Боку, в штаб группы «Центр» 4 августа. Здесь, в белорусском городе Борисове, он провел совещание с командованием этой группы армий для рассмотрения возможности «поворота на юг». На совещании командующий 2-й танковой группой Гудериан стал жаловаться, что «потери в танках и личном составе велики…»; продолжать наступление на Москву представлялось невозможным.
Это был неприятный момент. Выслушав доклады и предложения командующих, Гитлер указал: «Противник сильно измотан… Можно предположить, что в ближайшее время русская армия придет в такое состояние, что не сможет вести крупных операций и сохранить в целостности линию фронта… В целом операции на Восточном фронте развивались до сих пор более удачно, чем можно было бы ожидать, даже несмотря на то, что мы встретили сопротивление большого количества танков и самолетов, чем то, которое предполагали… »
Аргументируя свою позицию, он указывал, что для него важное значение имеет юг России, в частности Донецкий бассейн, начиная от района Харькова: «Там расположена вся база русской экономики. Овладение этим районом неизбежно привело бы к краху всей экономики русских…»