Страница 160 из 176
На обеде провозглашались тосты в честь высоких гостей и хозяев. Однако де Голль был настроен мрачно. Переговоры не дали результатов, и ему предстояло покинуть Москву с пустыми руками. Это означало крупное поражение. В полночь генерал уехал в посольство, переговоры продолжили другие официальные лица, и компромисс был достигнут.
Вернувшийся в четыре часа утра в Кремль де Голль смог подписать договор о союзе и взаимной помощи с СССР. Позже он писал, что в момент, когда отмечалось это событие, Сталин ему сказал: «Вы хорошо держались. В добрый час! Люблю иметь дело с человеком, который знает, чего хочет, даже если его взгляды не совпадают с моими».
Сталин понял «проблемы» де Голля. Но, несомненно, де Голль преувеличивал, когда утверждал позже, что и он постиг Сталина: «Я понял суть его политики, грандиозной и скрытной. Коммунист, одетый в маршальский мундир… он пытался сбить меня с толку. Но так сильны были обуревающие его чувства, что они нередко прорывались наружу, не без какого-то мрачного очарования».
Конечно, подозревая Сталина в желании «сбить… с толку», де Голль просто нагнетает ситуацию, чтобы подчеркнуть собственную значимость. Худой, с выразительным носом француз не вписывался в образ Евы, а советский вождь не намеревался играть роль змея-искусителя. Возможно, формулируя эти мысли, генерал держал в подсознании отзыв Сталина, высказанный на Ялтинской конференции, где глава СССР сказал Рузвельту, что де Голль показался ему «человеком неглубоким». У Сталина были основания для такого вывода, и, быстро улавливающий внутреннюю сущность людей, он редко ошибался в своих оценках.
Об отсутствии намерений Сталина сделать из де Голля «еретика» уже говорит образный факт. Когда после завершения переговоров, рассчитывая пригласить Сталина во Францию, генерал спросил: «Приедете ли вы повидать нас в Париже?» – то Сталин завуалировал свой отказ в житейскую форму. «Как это сделать? – философски ответил он. – Ведь я уже стар. Скоро я умру…»
Сталин понимал второстепенность роли Франции в формировании послевоенного мира и не горел желанием посетить эту страну. Но, видимо, в этом откровенном признании был и элемент усталости, которую он ощущал, неся на протяжении многих лет каждодневные тяготы войны, связанные с величайшим напряжением сил и требующие огромной самоотдачи.
Мировая война, начавшаяся более пяти лет назад, вступала в стадию завершения. На повестку дня вставала тема о послевоенном переустройстве Европы. Наступил момент, когда на чашах весов следовало соразмерить вознаграждения держав антигитлеровской коалиции от предстоявшей победы. Вопрос о необходимости новой встречи глав союзных государств первым поднял президент Рузвельт. Еще 19 июля 1944 года он написал Сталину: «Поскольку события развиваются так стремительно и так успешно, я думаю, что, возможно, в скором времени следовало бы устроить встречу между Вами, премьер-министром и мною».
На следующий день с подобным предложением к советскому вождю обратился и Черчилль. В своем ответе на последовавшие друг за другом два послания британского премьера Сталин 26 июля выразил удовлетворение августовским конвоем, за которым «должен последовать, как Вы пишете, новый цикл конвоев».
Говоря о новом совещании «Большой тройки», он отметил: «…И я считал бы такую встречу желательной. Но в данное время, когда советские армии ведут бои по такому широкому фронту, все более развивая свое наступление, я лишен возможности выехать из Советского Союза и оставить руководство армиями даже на самое короткое время». После довольно продолжительной переписки наконец была достигнута договоренность о начале встречи в Крыму (в Ялте) 3 февраля 1945 года.
У всего мира боеспособность Красной Армии не вызывала сомнений. И если союзники, застрявшие с июля 1943 года в Италии, – как оказалось, до конца войны, – не сумели полностью овладеть страной, то войска, высадившиеся в Нормандии, заняли за полгода лишь Северную Францию, часть Бельгии и «игрушечный» Люксембург. За это время Красная Армия освободила Украину, Белоруссию, Крым, Прибалтику, Румынию, Болгарию, Восточную Венгрию, Восточную Польшу, заняла часть Финляндии и освободила полтора десятка городов на территории Норвегии.
На торжественном собрании 6 ноября 1944 года, посвященном годовщине Октябрьской революции, Сталин подвел итоги боев за прошедший год и охарактеризовал те «десять ударов», которые впоследствии историки и публицисты назвали «сталинскими».
Теперь его войска располагали абсолютным превосходством над противником. «На четвертом году войны, – отметил Сталин в докладе, – наши заводы производят танков, самолетов, орудий, минометов, боеприпасов в несколько раз больше, чем в начале войны… Советские люди отказывали себе во многом необходимом, шли сознательно на серьезные материальные лишения, чтобы больше дать фронту… Наш народ по праву стяжал себе славу героического народа».
Сталин не преувеличивал. В начале 1945 года Красная Армия имела по отношению к противнику перевес как в количестве сил, так и в вооружении. В ней насчитывалось 7109 тыс. человек, 15 100 танков и самоходно-артиллерийских установок, 15 815 самолетов, 115 100 орудий и минометов. Немецкие войска вместе с союзниками имели 3100 тыс. солдат, 3950 танков и штурмовых орудий, 1960 боевых самолетов, 28 500 орудий и минометов.
В начале ноября 1944 года Сталин рассмотрел в Ставке план военной кампании следующего года. Наступать на Берлин он намеревался по кратчайшему пути – в центре, нанося удар по жизненно важным регионам Германии. Но чтобы создать оптимально выгодные условия для наступления на столицу Рейха, он намеревался растянуть центральную немецкую группировку, лишив ее резервов.
Штеменко отмечает самостоятельное личное руководство Сталиным как подготовительной работой, так и осуществлением всех операций. Правда, в отличие от подготовки плана «Багратион», на этот раз он не собирал командующих на специальное совещание. Для обсуждения деталей операций командующих фронтами вызывали в Генеральный штаб порознь.
«Существенных поправок внесено не было, – пишет Штеменко. – Договорились, что на главном направлении наступление начнется 20 января 1945 года, однако планы операций пока не утверждались и директивы фронтам не давались… Координацию действий всех четырех фронтов на Берлинском направлении Верховный главнокомандующий взял на себя».
Один из сталинских маршалов Конев, участвовавший в завершающей кампании войны, вспоминал: «К концу ноября 1944 года меня вызвали в Москву с планом операции, разработанным командованием фронта. Я доложил его в Ставке Верховного главнокомандования И.В. Сталину… Я хорошо помню, как обстоятельно И.В. Сталин изучал этот план. Особенно внимательно он рассматривал на карте Силезский промышленный район. Здесь было огромное скопление предприятий, шахт с мощным оборудованием… Даже на карте масштабы Силезского района и его мощь выглядели внушительно. Сталин… показал пальцем на карту, обвел этот район и сказал: «Золото».
Конечно, Сталин имел в виду не сам желтый металл, а ту промышленную значимость, которую представляла Силезия с экономической точки зрения, и он подчеркнул, что надлежало принять все меры для возможного сохранения этого потенциала.
Сталин внимательно готовил завершающую кампанию, и даже уже в самой расстановке его маршалов, на этом этапе наступления, был особый смысл: он определил приоритетные места в когорте своих полководцев. В операции по разгрому Германии он назначил Рокоссовского командующим 2-м Белорусским фронтом, расположенным на более мощном северном фланге театра боевых действий. Южный фланг занимали войска 1-го Украинского фронта под командованием Конева.
В центре – между ними – находился 1-й Белорусский фронт, управление которым он поручил Жукову. Войска 4-го Украинского фронта Петрова в центре и на левом фланге должны были продолжить наступление в Чехословакии, а правым крылом совершить удар на Краков.
Сталин был уверен в успешном осуществлении этой стратегической операции, ибо он создал абсолютное превосходство над противником на Варшавско-Берлинском направлении. Как подсчитали историки, перевес войск 1-го Белорусского фронта Жукова и 1-го Украинского фронта Конева выглядел так: в живой силе – в 5,5 раза, в орудиях и минометах – в 7,8 раза, в танках – в 5,7 раза, в самолетах – в 17,6 раза.