Страница 143 из 176
Прогнозирование намерений своих партнеров было не основным моментом дипломатической борьбы Сталина. Главными факторами для обеспечения приоритета интересов Советского Союза на встрече лидеров стали его собственные манера поведения, целеустремленность и интеллект. Тегеранская конференция стала своеобразным конкурсом умов всех лидеров мировых держав, включая и бестелесно витавший в ее атмосфере «дух» Гитлера.
Сталин не мог не воспользоваться и пребыванием американского президента на территории советской миссии. Лидеры двух держав наконец встретились, и их первое свидание состоялось еще до официального открытия конференции.
Он обдуманно готовился к этой первой встрече с Рузвельтом, и позже переводчик В. Бережков вспоминал: «Когда я вошел в комнату, примыкавшую к залу пленарных заседаний, там уже находился Сталин в маршальской форме. Он пристально посмотрел на меня… слегка кивнул, медленно прошелся по комнате, достал из бокового кармана кителя коробку с надписью «Герцеговина флор», закурил. Прищурившись, взглянул менее строго, спросил:
– Не очень устали с дороги? Готовы переводить?
– Готов, товарищ Сталин…
Сталин медленным жестом загасил спичку, указал ею на диван:
– Здесь, с краю, сяду я. Рузвельта привезут на коляске, он расположится слева от кресла, где будете сидеть вы.
– Ясно».
Бережков отмечает: «Мне уже не раз приходилось переводить Сталина, но я ни разу не видел, чтобы он придавал значение таким деталям». Вне сомнения, Сталин прекрасно понимал, что от этой первой встречи зависит многое. Ему было важно найти верный тон и проявить гибкость, чтобы сразу расположить Рузвельта и, сохраняя положение равноправного партнера, определить характер дальнейших взаимоотношений, удовлетворяющий обе стороны.
Другими словами, Сталину было необходимо заручиться не только политическим, но и человеческим взаимопониманием американского президента. Затем, продолжает переводчик, «Сталин снова стал прохаживаться по комнате, погрузившись в размышления. Через несколько минут дверь открылась, и слуга-филиппинец вкатил коляску, в которой, тяжело опираясь на подлокотники, сидел улыбающийся Рузвельт.
– Хелло, маршал Сталин, – бодро произнес он, протягивая руку. – Я, кажется, немного опоздал, прошу прощения.
– Нет, вы как раз вовремя, – возразил Сталин. – Это я пришел раньше. Мой долг хозяина к этому обязывает, все-таки вы у нас в гостях, можно сказать, на советской территории.
– Я протестую, – рассмеялся Рузвельт. – Мы твердо условились встретиться на нейтральной территории. К тому же тут моя резиденция. Это вы мой гость.
– Не будем спорить, – улыбнулся Сталин, – лучше скажите, хорошо ли вы здесь устроились, господин президент. Может быть, что требуется?
– Нет, благодарю, все в порядке. Я чувствую себя как дома».
Эта долгожданная встреча, начавшаяся с обмена любезностями и замечаний о знаменитой сталинской трубке, вреде курения и необходимости слушать советы врачей, получила деловую направленность после вопроса Сталина:
«– У вас есть предложения по поводу повестки дня сегодняшней нашей беседы?
– Не думаю, – сказал Рузвельт, – что нам следует сейчас четко очерчивать круг вопросов, которые мы могли бы обсудить. Просто можно было бы ограничиться общим обменом мнениями относительно нынешней обстановки и перспектив на будущее».
Разговор, начатый непринужденно, и дальше протекал в том же русле. По просьбе Рузвельта Сталин рассказал о положении на советско-германском фронте, и собеседники перешли к другим темам, неожиданно обнаружив сходство взглядов и совпадение мнений по многим вопросам. Касаясь Франции, Рузвельт выразил незаинтересованность в сохранении ее колониальной администрации в Сирии, Ливии и Индокитае. Сталин поддержал его, открыто заметив, что «он не представляет себе, чтобы союзники проливали кровь за освобождение Индокитая», чтобы потом Франция «получила Индокитай для восстановления там колониального режима».
Американский президент признался, что Черчилль не разделяет его взглядов в отношении ликвидации колониальных режимов, и собеседники слегка поиронизировали по поводу анахроничного нежелания британского премьера предоставить независимость английским колониям, констатируя, что Индия для него больное место, поэтому лучше не касаться этой темы на конференции.
Гарриман позже писал, что Ф.Д. Рузвельт неожиданно занял даже более радикальную позицию в отношении Индии в сравнении со Сталиным. Он сказал, что «лучшим решением для Индии стала бы реформа снизу по советскому образцу».
Но Сталин на это заметил, что «реформа снизу означала бы революцию», а «Индия является сложным обществом, в котором существуют различные уровни культуры и отсутствие взаимоотношений между кастами». «Мне показалось, – пишет Гарриман, комментируя обмен мнениями, – что Сталин проявил гораздо большую глубину в понимании Индии, чем Рузвельт. Мне было интересно, что Сталин осознавал сложность индийского общества. Беседуя с ним, меня снова и снова поражал объем его знаний относительно культур других стран. Для меня это было особенно удивительным, учитывая, что он очень мало путешествовал».
Лидеры великих держав нашли и другие точки соприкосновения интересов. Сталин подтвердил обещание выступить против Японии сразу же после поражения в войне Германии и откликнулся на план Рузвельта по послевоенному возрождению Организации Объединенных Наций, которому президент придавал большое значение. Уже с первой встречи Сталин расположил к себе американского президента, и впоследствии тот неоднократно поддерживал сталинскую позицию в противовес мнению Черчилля. Впрочем, как уже говорилось, эта симпатия оказалась взаимной.
Официальное открытие Тегеранской конференции состоялось в 16 часов 28 ноября 1943 года. Она начала свою работу буквально через несколько минут после завершения двухсторонней встречи руководителей Советского Союза и Америки. Этот контактный обмен мнениями как бы предшествовал началу исторических совещаний «Большой тройки», определивших основы послевоенного территориального устройства Европы.
На первом заседании председательствовал Рузвельт. Участники встречи сознавали важность происходящего. На открытии конференции, воспарив к высотам мироздания, Черчилль не без пафоса заявил, что встреча «Большой тройки» представляет «величайшую концентрацию мировых сил, которая когда-либо была в истории человечества… Я молюсь за то, чтобы мы были достойны замечательной возможности, данной нам Богом, – возможности служить человечеству».
Но Сталин вернул своих коллег в реальный мир: «…Я думаю, что история нас балует. Она дала нам в руки очень большие силы и очень большие возможности. Я надеюсь, что мы примем все меры к тому, чтобы на этом совещании в должной мере, в рамках сотрудничества, использовать ту силу и власть, которую нам вручили наши народы».
После обмена текущей информацией о положении на фронтах лидеры коалиции перешли к обсуждению вопроса о возможности открытия второго фронта. А. Буллок пишет, что Сталин «в Тегеране сидел с беспристрастным лицом, слушал внимательно, избегал экспансивных откровений, которые позволяли себе Черчилль и Рузвельт в беседах один на один с ним. Его вопросы могли звучать резко… но он говорил рассудительным тоном, оценки были разумны, а аргументы убедительны, именно таким образом он не оставил камня на камне от доводов Черчилля в пользу операции на Балканах или в восточном Средиземноморье, которые бы могли задержать высадку во Франции».
Тема была острой, таящей много подводных камней, и расхождение во взглядах было очевидным. Говоря о планах союзников, Сталин, в частности, отметил: «По-моему, было бы лучше, чтобы за базу операций в 1944 году была взята операция «Оверлорд» (высадка англо-американских войск в Северной Франции. – К. Р. ). Если бы одновременно с этой операцией был предпринят десант в Южной Франции, то обе группы войск могли бы соединиться во Франции. Этот план обеспечил бы успех операции «Оверлорд», причем обе армии могли бы встретиться, и произошло бы наращивание сил…»