Возмездие

Однако эти свои невольные открытия Блюмкин оставил для себя. Он-то прекрасно знал, что ему ещё жить да жить, а вот для сокамерника, как он ни старался, песенка спета.

Рейли расстреляли. А для его хозяев пришлось разыграть небольшой спектакль на границе с Финляндией. Там при попытке перейти пограничную речку был застрелен нарушитель, и этим нарушителем Москва объявила известного британского разведчика Сиднея Рейли.

Нахождение в камере с Борисом Савинковым помогло Блюмкину получить первые представления о такой международной мощной силе, как масонство.

Борис Савинков, достигший мировой известности ещё до начала Большой войны в Европе, стал масоном лишь в 1917 году. Одно это свидетельствует, что даже таким заслуженным деятелям приходится просеиваться через предельно строгое отборочное сито.

Попав в подвал Лубянки, Савинков хорохорился недолго. Ещё до подсадки к нему Блюмкина опытные следователи, словно при игре в преферанс, открыли свои карты с набором козырей. И арестованный боевик воочию убедился в том, что лгать, изворачиваться бесполезно.

На отношении Блюмкина к своему «пациенту» сказалось откровение Савинкова, вырвавшееся как-то в задушевном ночном разговоре: он вдруг вспомнил, что однажды, в Париже, встретился в ресторане с Троцким и не только отбил у него женщину, но и наградил его увесистой пощёчиной. Поди же знай, посмеивался Савинков, что обстоятельства могут так перемениться! Троцкий сейчас в Кремле, а он — в подвале Лубянки. Но его ладонь, признался бывший боевик, до сих пор хранит память о прикосновении к волосатой щеке диктатора.

Лучше бы он этого не вспоминал! Троцкий был кумиром Блюмкина. С той ночи отношение его к Савинкову изменилось.

Оба они состояли членами одной партии: эсеров. Блюмкин знал: у Савинкова к руководству партии на протяжении всех лет сохранялось презрительное отношение, как у породистого барина к дворне. Отчаянный руководитель боевиков, он держал себя с надменным превосходством общепризнанного специалиста по террору. Партия, кстати, платила ему той же монетой…

Блюмкину доставило истинное наслаждение не только унизить, но и буквально раздавить спесивого боевика. Он убедительно доказал ему, что за всеми вроде бы героическими подвигами «Боевой организации» постоянно находилась… царская охранка. Ну, Азеф — история известная. А Гершуни? А вся эта шустрая братия, вроде Доры Бриллиант и Мани Школьник? А братья Зильберберги и Шпайзман? Впрочем, что толковать об этом человеческом мусоре, если даже Манасевич-Мануйлов, заведующий канцелярией премьер-министра, обхаживал Савинкова по заданию охранки! Причём не только в Питере, но и в Париже, в давние-давние времена… Так что не было никакого исключительного героизма. По заданию жандармских генералов он убивал неугодных лиц и время от времени посылал на виселицу поверивших в него людей.

Расчёт Блюмкина оказался точным: Савинков убедился, что его победоносное молодечество направлялось мудрецами из жандармского ведомства. Итог жизни получился позорный: самая настоящая «шестёрка», незначительная пешка на доске большой игры… Да, обидно!

Окончательно добило Савинкова доказательство того, что верный, много раз проверенный сподвижник Деренталь находился на постоянной связи сначала с царской охранкой, а затем и с ВЧК. (Скорей всего, его передал Дзержинскому генерал Джунковский, последний руководитель корпуса жандармов, оказавшийся в этом же лубянском подвале.)

Блюмкина убрали из камеры, когда выяснилось, что в дальнейшей «обработке» арестованного больше нет нужды. Сломленный Савинков вполне созрел для самых откровенных показаний.

Покинув камеру, Блюмкин несколько раз встречался с Савинковым в кабинете следователя. Его приглашали как «специалиста по Мирбаху». Дознание касалось мятежа эсеров, начавшегося, как известно, с выстрелов в особняке германского посольства. К своему изумлению, Блюмкин узнал, что убийство графа Мирбаха (чем он втайне гордился) было всего лишь незначительной деталью в громадном «Зазеркалье» мятежа — эта сложная операция объединила усилия не одной Лубянки, но и секретных служб Антанты и Германии.

Необычность замысла заключалась в том, что до выстрела Блюмкина Лубянка сотрудничала с Савинковым и агентами Великобритании и Франции, а после убийства Мирбаха — с немцами, с «Комиссией № 4», представлявшей воинское подразделение в полторы тысячи солдат. Блюмкин вспомнил, что накануне мятежа чекисты произвели налёт на штаб савинковской организации, помещавшийся в Молочном переулке, арестовали около ста человек, но не захватили ни Савинкова, ни полковника Перхурова, его ближайшего помощника. Савинкова в это время не было в Москве, он выехал в Вологду для встречи с послом Франции Нулансом, а полковник Перхуров уже находился в Ярославле. И Савинков, и Перхуров ощущали острую нужду в деньгах. Планы предстояли грандиозные. Заговорщики собирались взорвать несколько кораблей в Кронштадте, а также мосты вокруг Петрограда (чтобы вызвать голод и бунт рабочих). Планировался дополнительно подрыв поездов возле Нижнего Новгорода и Череповца. Сигнала к выступлению ждали боевые отряды в нескольких крупных городах Сибири и Поволжья. Англичанин Брюс Локкарт неутомимо доставлял оружие и взрывчатку. Ну и деньги, разумеется. У него на связи постоянно находились мистер Пуль из американского консульства, капитан Лоран и некие Эрлих и Анри, бывший морской офицер.

Венцом всего замысла планировалась высадка английского десанта в Архангельске.

В те лихорадочные дни окрепла дружба Локкарта с Савинковым. Местом их встреч чаще всего были квартира врача Винтерфельда возле Смоленского рынка и дача в Томилино.

На всякий случай заговорщики тщательно прослеживали маршруты Ленина. Первоначальной задачей мятежа было физическое уничтожение членов Совнаркома.

Новое задание, полученное Блюмкиным, было необычным даже для него, привыкшего к исполнению самых диковинных поручений своего изобретательного и строгого начальства.

Он поступил в распоряжение Глеба Бокия, лубянского руководителя из когорты самых «железных». В Петрограде Бокий работал заместителем Урицкого. После выстрела Канегиссера он заменил убитого и возглавил не только кровавую вакханалию мести в городе на Неве (в первую же ночь он расстрелял 512 заложников), но и стал главным расстрельщиком в республике Советов. Все списки жертв «красного террора» утверждены его размашистой подписью.

Блюмкин оробел под взглядом Бокия. Лицо его поражало измождённостью (в отличие от упитанных Петерса и Лациса). Глаза были глубоки и почти безумны. Сказывалось постоянное нечеловеческое напряжение. В замкнутом мире Лубянки понятия чести считались диковинкой, здесь ничего не принималось на веру и всё подвергалось сомнению.

В поле зрения Лубянки попал некий А. В. Барченко, сотрудник института мозга. Врач по образованию, он со студенческих лет заинтересовался явлениями мира нематериального, неосязаемого. Занимаясь изучением высшей нервной деятельности человека, Барченко подал идею существования в природе «невидимых мозговых волн». На Лубянке идея понравилась, её обсудили со всех сторон. Наклёвывалась возможность научиться читать мысли на расстоянии. Перспективы открывались самые завлекательные!

Блюмкин впервые услышал о таком явлении, как телепатия, и о первых опытах Барченко по передаче мыслей на расстоянии.

Барченко был прямо-таки помешан на Тибете, уверяя, что именно там находится настоящий духовный центр нашей планеты.

Проникновение в загадочную Шамбалу откроет возможность разгадать секрет неведомых таинственных сил, управляющих миром.

31 июля 1925 года Барченко и Блюмкин побывали на приёме у наркома иностранных дел Чичерина. Экспедиция на Тибет показалась наркому подозрительной. Он внимательно приглядывался к лихорадочной жестикуляции Барченко. Проводив посетителей, он позвонил своему хорошему знакомцу Трилиссеру. Тот неожиданно вскипел и назвал Бокия «негодяем». На следующий день Трилиссер вызвал Блюмкина и они вдвоём направились к Ягоде, заместителю Дзержинского. События принимали такой оборот, что Блюмкин испугался. Он чувствовал, что вокруг затеи с экспедицией кипит начальственная интрига, в которой замешаны какие-то слишком высокие интересы.