Страница 29 из 79
…В эти боевые дни к нам на полевой аэродром Близнецы приехали артисты из Горького. Среди них много было еще совсем молоденьких, симпатичных волжанок. Все торопились закончить свои дела, чтобы вечер провести с гостями. Вместе с артистами прибыл и командир корпуса со своей юной красавицей дочкой. Естественно, многие хотели посмотреть на нее, а при случае и потанцевать. Все желали отдохнуть, повеселиться, просто побалагурить с новыми знакомыми. Солдаты сделали помост, натянули брезентовые кулисы, установили скамейки.
Настоящий летний театр. Встреча с артистами радовала, настраивала на веселый лад. И когда мне приказали быть готовым к вылету, я подумал, что это шутка. Начал тоже отшучиваться, но лететь пришлось…
Возвращаясь после выполнения задания, я понял, взглянув на часы, что концерт уже идет. И тут во мне проснулось желание показать и «свой номер». Километров за 20 до аэродрома перевел самолет на снижение, на бреющем вывел его прямо на наш импровизированный летний театр и совершил над ним крутую горку. Сильной струей воздуха сорвало брезент, все бросились врассыпную. Как мне потом рассказывали, никто не успел сообразить в чем дело, все решили, что это «фоккер». И если бы я догадался сразу уйти в сторону, а затем вернуться и приземлиться через некоторое время, никому бы и в голову не пришло, что это моя работа…
Ну и лютовал же генерал Толстиков! Его, всегда выдержанного, спокойного, как будто подменили. Да и понятно: приехали артисты, на концерте присутствует сам командир корпуса, а тут вдруг такой трюк выбрасывает летчик. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы в дело не вмешались артисты. Кто-то сказал им, что я волжанин, и они, окружив Толстикова, стали просить за меня.
— Нам даже интересно это, — говорили они, — хоть немного почувствовали боевую обстановку, настоящий фронт.
Смягчилось сердце комкора, артисты сразу же подхватили его и меня под руки и повели к театру. Инцидент исчерпан, концерт продолжается…
Из Близнецов мы перелетели под Синельниково.
30 ноября 1943 года отсюда в вышестоящий штаб пошло следующее донесение:
«Три Ла-5 сопровождали девять Ил-2 в район Кашкаровки. По пути встретили 18 Ме-109 и 9 ФВ-190, с которыми вели бой в течение 15 минут. В результате противник в районе цели два Ил-2 сбил и два подбил. Истребители потерь не имели. Лейтенант Скоморохов сбил один Ме-109».
Это был самый тяжкий день в моей фронтовой жизни. Черный день, как я его называю, то есть тот день, когда при моем участии в прикрытии штурмовиков мы потеряли своих подопечных. Ни до этого, ни после этого прикрываемые нами штурмовики и бомбардировщики и тем более самолеты связи потерь не имели.
…Все происходило так. Мартынов, Володин, Любимов и я отправились на прикрытие группы Ил-2, которую возглавлял штурман полка А. Заболотнов. Вскоре после взлета на самолете младшего лейтенанта О. Любимова забарахлил мотор, он вернулся. Мы остались втроем. Начало малоутешительное. Пересекли линию фронта, подошли к цели. И тут как снег на голову целая свора «мессеров». Со многими из них сразу схватились Мартынов и Володин. Я, покинув эту стаю, приблизился ближе к штурмовикам, то есть прикрываю их непосредственно один. Об этой схватке трудно связно рассказать. В ней ничего нельзя было предвидеть, невозможно было вести ее по какому-то плану. Была одна цель: прикрыть «горбатых». Нас трое, их 18. Естественно, Мартынов и Володин не смогли связать боем всех 18. Некоторые из них прорывались, а затем число этих прорвавшихся увеличилось до десятка. Однако первый заход штурмовикам удался, а я удачно во взаимодействии со стрелками прикрыл «горбатых». Штурмовики нанесли прицельный бомбовый и штурмовой удар. Собрались было уходить, но вдруг слышим голос командира дивизии:
— «Горбатые», повторите заход.
Заболотнов обращается ко мне:
— Скоморох, как ты, где твои? Обеспечите наш второй заход.
— Ведомых не вижу, они ведут бой с «мессерами», ваш удар пришелся по цели, нет смысла его повторять, ибо мне очень трудно одному прикрыть вас от атак «мессеров».
Сказав эти слова, я в какой раз удачным маневром вышел из-под удара очередной пары «мессершмиттов» и бросился на помощь второй группе «горбатых». Заболотнов доложил комдиву, тот ответил:
— Ребята, нужен еще один заход, пехота очень просит.
Если нужно, так нужно. Пошли «илы» на второй заход. «Мессеры» еще больше остервенели, набросились на нас, как осы. Появились Мартынов и Володин в окружении стаи «мессершмиттов».
— Уходите в сторону, оттягивайте их от «горбатых», — успел сказать я и увидел, что мне в хвост заходит очередная пара «мессеров». Ныряю под «горбатых», те открывают огонь — и фашистские летчики в разные стороны. Начинаю косой петлей выходить к «илам» и вижу, как к одному из них пристраивается стервятник и вот-вот откроет огонь. Упреждаю, даю очередь, она проходит чуть выше «мессера». Фашист отжал ручку, я снова посылаю такую же очередь. Он еще ниже опускает нос, я стреляю, он отжимает, увеличивая угол пикирования. Чем это кончится?
Не даю противнику выйти из пикирования, держу перед его носом пушечную трассу до самой земли. Он врезается в гребень бугра, не решившись прорвать мою огневую завесу, или, может быть, какая-то одиночка пуля поразила его сверху? Но радоваться победе не пришлось. Дело в том, что к месту боя подошла девятка «фоккеров». Общими усилиями фашисты сбили двух «горбатых», двух подбили.
Сколько было еще за этот заход выполнено невероятных маневров штурмовиками, истребителями с целью выполнения задачи и огневого взаимодействия! Приказ командира дивизии был выполнен, но мы возвращались на аэродром в омраченном настроении. Злость, недовольство собой терзали каждого. Сердца переполняла ненависть к врагу.
Заболотнов переживал то же самое, что и мы. В наушниках вдруг раздался его густой баритон:
Каждый подхватил нашу любимую песню, ей аккомпанировали моторы пяти штурмовиков и одного истребителя.
«Пусть ярость благородная вскипает, как волна», — звучало как клятва, как призыв к мщению за наших боевых друзей.
Экипажи с подбитых штурмовиков возвратились в тот же день. А из двух экипажей, которые сели на территорию противника, один вернулся через месяц, а другой экипаж, стрелок которого был убит, так и не возвратился.
На аэродроме меня встретили Мартынов и Володин. Их машины были сильно побиты огнем противника.
…Осень 1943 года была периодом замечательных побед Красной Армии. Особенно большие операции развернулись на Правобережной Украине. Был успешно форсирован Днепр, освобождены Запорожье, Днепропетровск, Днепродзержинск, Киев. Все это радовало, вселяло в нас уверенность в завтрашнем дне, вызывало прилив бодрости и энергии.
В крестьянской хате, где разместились Устинов, Мартынов, Шевырин и я, возбужденно обсуждали последние события. К нам присоединились и хозяин с хозяйкой.
— Скорее, сыночки, кончайте с Гитлером, может быть, нашу дочку вернете, — вздыхали они. Их семнадцатилетняя дочь была угнана в рабство в Германию. XX век — и рабство. Казалось бы, несовместимые понятия, но факт оставался фактом. Мы, как могли, утешали хозяев, обещали поскорей добраться до фашистского логова и освободить из неволи их дочь. Никто из нас не сомневался, что именно так и будет: мы уничтожим фашистского изверга там, откуда он выполз. Но все это еще впереди.
В декабре наша дивизия расположилась на полевых аэродромах вокруг Днепропетровска: два полка — на правом берегу Днепра, один, наш, — на левом. Погода не баловала нас. Боевая активность авиации снизилась. Однако бои продолжались с новой силой, как только улучшилась погода.
Как-то вернулся назад наш дивизионный По-2, летчику было поручено доставить секретные пакеты в штабы полков. «Сплошной туман, не мог пробиться», — доложил он.