Иуда (ЛП)

«Может быть, когда-нибудь поймешь!» — прозвучало в ее ушах, «Нет», — подумала она с проснувшимся вновь упорством: «нет, я этого не понимаю!» И снова выступила перед ней ее прежняя фантазия, что она пойдет бродить по белу свету в поисках своего счастья. Ей казалось, что сердце ее готово разорваться от страстного, бурного стремления, от лихорадочной, пламенной тоски по счастью и по любви, любви и счастью юности, по всему, что было лучшего и прекраснейшего в ее помыслах и мечтах, по жизни, настоящей, истинной, богатой жизни, какой мы никогда не достигаем и которая должна, однако, существовать, раз мы можем ее жаждать. И она заплакала — бурно, неудержимо и так горько, как будто все, что придавало ее жизни какую-либо ценность, должно было уйти вместе со слезами.

Постепенно слезы иссякли, и тогда она почувствовала, как на нее спустилось и подчинило ее своей власти нечто совсем другое, — тяжелое, строгое, неотвратимое.

Вдруг она услыхала возле себя голос:

— О чем плачешь ты, женщина?

Она вздрогнула и отвернула лицо, загоревшееся стыдом. Она не видала Иисуса, но знала, что это Он стоит возле нее, и чувствовала на себе Его взгляд. Она хотела встать и уйти прочь, но не могла.

Несколько минут прошло в молчании; потом Он снова заговорил:

— Мария, тебя осень печалит?

Тогда стыд ее исчез, она повернулась лицом к Иисусу и обратила на Него горящий ожиданием взор.

— Да! — прерывисто ответила она и сделала невольное движение, как бы протягивая к Нему руки.

Он взглянул на нее и страшно побледнел. Потом, сделав над собой усилие, выпрямился; взор Его скользнул мимо Марии и неподвижно застыл в пространстве.

— Блаженны плачущие, ибо они утешатся! — произнес Он тихим, но твердым голосом. Лицо Его приняло строгое выражение, устрашившее Марию. Она поспешно поднялась и, едва держась на ногах, почти шатаясь, вошла в дом.

На следующий день, ранним утром, когда в доме все еще было тихо и безмолвно, Иисус покинул его и направился дальше по пути в Иерусалим.

Когда Мария узнала, что Он ушел, она почувствовала облегчение. Всю ночь она пролежала в страхе перед тем, что принесет наступающий день, и, по мере того, как приближалось утро, ее страх все возрастал. Ей хотелось бы иметь возможность все дальше и дальше отодвигать этот день, не вычеркнуть его из будущего, — нет! — а только знать, что он еще наступит. Поэтому, когда Марфа сказала ей, что Незнакомец удалился уже из их дома, ей стало на мгновение как-то легко на душе. Она хотела увидеть Его еще раз, она знала, что увидит Его, но только бы не теперь, только бы не так скоро!

Выйдя из дому, она с удивлением, но в то же время и с радостью заметила, что ночью прошел дождь. Теперь солнце освещало влажную землю, и утренний ветерок стряхивал с деревьев мелкие, сверкающие капли.

И где же осень? Уж не приснилось ли ей, что настала осенняя пора?

Да, она всему радовалась; все кругом представлялось ей таким близким, таким родным; она все понимала и все любила, была так странно, так глубоко счастлива, не зная почему и не желая этого знать.

Она медленно спустилась со склона горы и пошла по дороге в Иерусалим. В ее душе безостановочно мелькало далекое воспоминание, делавшееся все более действительным и ярким и под конец поглотившее ее всецело. Ей казалось, что она вновь переживает его.

Это было два года тому назад. Она была в Иерусалиме, ходила помолиться в храм, но не обрела мира в молитве. Она жаждала утешения и примирения, но пред ее мыслями стоял только гневный и угрожающий Бог. С печалью и унынием в сердце возвращалась она оттуда.

Тогда ее внимание привлекло сборище на улице. Она остановилась, стараясь по речам окружающих догадаться о том, что здесь происходит, но до слуха ее долетали только звуки взволнованных, сердитых и спорящих голосов; самый же смысл слов тонул в этом шуме.

Вдруг все смокли и устремили взор в одну точку. Она тоже посмотрела туда.

Посреди толпы стоял молодой, стройный Человек в белом плаще. Он не был высок ростом, а между тем казался выше всех окружающих. Глаза Его были опущены, а рот нервно подергивался. На Этого Человека все и смотрели. Ближе всех к Нему стояла кучка людей, которых, по их внешнему виду, Мария признала за фарисеев. Один из них, низенький толстяк, с важной и гордой осанкой, находившейся в смешном контрасте с его фигурой, говорил с Незнакомцем. Когда он кончил, на губах его заиграла хитрая усмешка, и усмешка эта отразилась на лицах окружающих. Они, казалось, с торжеством ожидали ответа.

Но вдруг Незнакомец поднял глаза и устремил на них взор, пламеневший гневом.

Он начал говорить, но Мария не разобрала Его слов, а только видела эти сверкавшие гневом очи. Потом народ опять зашумел и стал тесниться вперед, так что она ничего больше не могла видеть. Задумчиво пошла она дальше. В стороне от толпы стояла женщина; Мария обратилась к ней с вопросом:

— Кто Этот Человек в белой одежде?

Та взглянула на нее каким-то странным, затуманенным взором и отвечала:

— Иисус Назарянин, Сын Божий!

Мария вдруг остановилась и подумала:

«Да, она именно так сказала: Иисус Назарянин, Сын Божий!» С чувством какой-то непонятной тревоги ускорила она шаги.

После того воспоминание об этом преследовало ее в течение нескольких дней.

Когда она раздумывала о странном взгляде и всей манере женщины, с которой она говорила, то приходила к заключению, что та, вероятно, немного помешана; поэтому она и не хотела углубляться в смысл ее слов.

Но они все-таки произвели на нее глубокое впечатление, благодаря той особенной связи, которая возникла, таким образом, между ее собственным настроением и видом разгневанного Чужеземца. Они были как бы подтверждением ее собственных мыслей в то время. Постепенно, однако, и это воспоминание нашло себе вместе с другими могилу забвения на дне ее души…

Мария зашла так далеко, что видела уже Иерусалимский храм, возвышавшийся над склоном горы. Тогда она повернула, чтоб идти обратно. В ней не было теперь прежнего ощущения радости и счастья; какая-то неопределенная тревога то и дело заливала краской ее щеки.

И в ушах ее звучали слова той женщины:

«Иисус Назарянин, Сын Божий!»

Вдруг она остановилась и широко раскрытыми глазами стала смотреть вперед. По дороге шла ей навстречу женщина; одета она была бедно, почти нищенски; маленькая, хрупкая, с густым слоем пыли на одежде, она шла неверной поступью, внимательно озираясь вокруг.

Но вот она остановила глаза на Марии, — этот взгляд! — да, это была она, женщина, произнесшая те Странные слова!

Мария не трогалась с места и, не отрывая от нее глаз, ждала ее, в сущности сама не зная, для чего. Но женщина не обратила на нее большого внимания и прошла мимо, лишь мельком на нее взглянув.

Тогда Марию охватило непреодолимое желание заговорить с ней. Она пошла за ней следом, вскоре нагнала ее и дернула за платье.

Женщина обернулась и посмотрела на нее со спокойным вопросом в глазах.

Мария пришла в замешательство; она не подумала о том, что же она ей скажет.

— Ты ищешь кого-нибудь? — спросила она, наконец, пристально глядя на нее все время.

На один миг что-то похожее на подозрение промелькнуло в глазах женщины, но затем она спокойно ответила:

— Кого мне искать?

Мария почувствовала, что начинает сердиться; какое-то особенное настроение овладело ею, смесь стыда и гнева, и она сказала без колебаний:

— Ты ищешь Иисуса Назарянина?

Глаза женщины блеснули, и она горячо воскликнула:

— Да, — это правда, я ищу Его, не знаешь ли ты, где Он?

Мария не сводила с нее взора.

— Он ночевал у нас в доме, — теперь Он ушел, — Он, наверно, в Иерусалиме.

Женщина кивнула головой.

— Да, да, я так и думала! — И она хотела идти дальше, но Мария удержала ее.

— Кто ты? Почему ты неотступно следуешь за Ним? — запальчиво спросила она, остановив на женщине пытливый взгляд.

Та подняла голову и встретилась глазами с Марией. В ее взоре были сначала смущение и гнев, но скоро они исчезли и их сменили печаль и смирение и еще что-то, озадачившее. Марию; быть может, это было сострадание.