Страница 30 из 30
— Нет, Господи, — ответил он: — этого я боюсь.
— Боишься, потому что не видишь! — сказал ему Иисус. Снова простер Он руку и спросил:
— Это ли ты ищешь?
Тогда Иуда увидал внизу, в глубине, синюю лучезарную гладь Генисарета и его зеленеющие, залитые солнцем берега с бьющею ключом жизнью, с роскошной окраской самых богатых оттенков. Он увидал там женский образ, обративший к ним свое лицо и улыбавшийся им. То была Мария Магдалина; но скорбь исчезла с ее лица; оно повествовало об упоительном счастье, и мягко ложились вокруг ее тела складки прозрачного одеяния.
— Нет, Господи, — ответил он: — этого я тоже боюсь!
Тогда Иисус улыбнулся и сказал:
— Это то же самое, что ты видел! Но твои глаза поражены слепотой. Закрой их, и к тебе вернется зрение!
Он закрыл глаза. Тогда Иисус наклонился над ним и поцеловал сначала один его глаз, потом другой, и Иуда весь затрепетал в этот миг от неизреченного, бесконечно счастливого чувства. Он вновь открыл глаза свои и увидел.
Иуда очнулся; сонная греза отлетела от него, но в груди он все еще ощущал то же блаженство.
«Да, — подумал он:-это я лик Господень видел!»
Он приподнялся. Была ночь, но небо было чистое и звездное. Все кругом было так тихо и безмолвно, деревья над его головой не колыхались; он приложил руку к земле, — она была теплая, — такая это была нежная, ласкающая теплота!
И счастье в его груди не исчезало, а все росло и росло. Это было чувство единства, покоя, полной, гармонической жизни. И это единство он и вокруг себя, находил повсюду, во всем, что только мог усмотреть его взор, и во всем, что он предугадывал мыслью. Борьба его кончилась; не было больше двух разнородных сил, старавшихся отвоевать его друг у друга; они были лишь две различные формы одной, всеобъемлющей силы, силы, которая таилась и в нем, связывая его с каждым живым творением, уча его все понимать, всему сочувствовать и все любить. Именно это искал он и теперь нашел, — это была любовь, это была цель жизни.
Но вместе с тем он понял теперь, что ему нельзя, умереть, что, посягая на свою жизнь, он посягает вместе с тем и на эту любовь. Он понял, что должен жить, чтоб поддерживать искру, зажженную Учителем в его душе.
Иуда встал.
Тогда с ужасающей ясностью выступила перед ним мысль о жизни, которая его ожидает. Он угадывал, что счастье, которое он испытывает в этот миг, будет вновь заглушено воспоминаниями и раскаянием, проклятиями его братьев; он спрашивал себя, имеет ли он право подвизаться за то дело, которое он предал, не осквернит ли его совершенное им злодеяние, не падет ли на это святое дело проклятие, лежащее на нем самом. Он вспомнил свою встречу с Симоном и понял, что навеки отлучен от тех, чьим соратником он только что сделался, с кем впервые теперь соединился. Одиноко должен он идти, одиноко должен сражаться!
Вне себя от отчаяния, он стал озираться вокруг. Остаться здесь он не мог, он должен был уйти прочь, — но куда, куда ему идти!
Тогда в душе его промелькнуло одно воспоминание. Какая-то странная улыбка пробежала по его губам, и он смиренно склонил голову.
— Нищий, Авва! — подумал он. — Да, к нему я и войду!