Иуда (ЛП)

Внезапно ею овладело желание встать и пойти, пойти бродить по белу свету, — «в поисках своего счастья», — подумала она сначала с улыбкой, но затем вполне серьезно: «да, своего счастья!» Она знала, что это одна только фантазия, но все-таки пыталась сжиться с ней, потому что предугадывала, что, когда эта фантазия совсем рассеется и она снова очнется, ей предстоит тогда нечто весьма тяжелое, весьма серьезное, нечто торжественное, вроде последнего прощания с тем, что нам всего дороже на свете.

И она поднялась и сделала несколько шагов, но затем круто остановилась. Сразу она ощутила в себе полное спокойствие и холод, и все это ей показалось так грустно-ребячливо, так горько, так безотрадно-смешно. Она повернула назад и снова села на скамью. «Боже мой», — подумала она, прижав руку к сердцу: «какая пустота, какая ужасная пустота!»

Солнце теперь скрылось за вершиной горы, бросавшей длинную тень на равнину. Внизу, по дороге, шли опять люди. Она следила за ними взором, пока они не исчезли, и потом снова подумала: «какая пустота, какая ужасная пустота!»

Показался одинокий путник.

Он шел с поникшей головой тяжелой, усталой поступью. На фоне черных волос, ниспадавших на плечи, лицо Его казалось страшно бледным. Стан у Него был высокий и тонкий, несколько наклоненный вперед. Он точно нес на Себе невидимую ношу.

Вдруг Он остановился и поднял взгляд на гору. После некоторого колебания Он свернул с дороги и направил шаги к подъему.

По мере того, как Он приближался, женщина все время следила за Ним взором. Ей представлялось, что в душе ее хранится воспоминание, связанное с этой фигурой, но она не могла его отыскать. Когда прохожий был уже так близко, что она могла ясно различить Его лицо, ее поразило его кроткое, скорбное выражение.

Она не знала почему, но оно изумило ее.

Она как-будто ожидала чего-то другого.

Но чем дальше она вглядывалась в это лицо, тем больше ей казалось, что ее собственная печаль съеживается, делается совсем крохотной, совсем незаметной. Она не могла больше оторвать взоров от этого Человека.

Он прошел на некотором расстоянии, не взглянув на нее. Затем исчез за домом.

Но образ Его все еще стоял перед ней.

«Какой Он шел согбенный!» — подумала она.

«Что это, что это Его так гнетет?»

Вдруг она встала и обогнула дом. Внимательно всматриваясь, взглянула она на подъем горы и там увидала Его фигуру.

Задумчиво пошла она вслед за Ним.

У нее было такое чувство, точно она должна получить объяснение чего-то, что тревожило ее своим смутным вопросом.

Вскоре Он исчез у нее из виду, заслоненный деревьями. Она ускорила свои шаги, преисполненная одной только мысли — еще раз увидеть Его.

И вот, взобравшись на вершину горы, она внезапно очутилась совсем близко от Него.

Он сидел и смотрел вниз, на Иерусалим, освещенный заходящим солнцем.

Ее изумило странное выражение Его лица.

Невольно и она посмотрела в ту же сторону, и во взгляде ее заключался вопрос.

И тотчас же ее взор вновь обратился на него, — при виде Иерусалима, дремлющее воспоминание проснулось в ее душе. Она невольно отступила на несколько шагов и повернулась, чтоб идти назад.

Но сделанное ею движение привлекло к ней внимание Незнакомца. Он встал и приблизился к ней. Она начала торопливо спускаться по склону горы, но внезапно остановилась и стала ждать Его с внимательным, напряженным выражением в лице. Когда Он подошел к ней, ее невольно тронул его утомленный, страдальческий вид.

Он спросил ее, не может ли она указать Ему место для ночлега. Простояв несколько минут в нерешительности, она ответила:

— Брата нет дома, и я не знаю, могу ли я…

Она почувствовала, что Он смотрит на нее, и поспешно продолжала, ясно и открыто встретив Его взор:

— Пойдем со мной, я дам Тебе ночлег!

И поспешными шагами стала она спускаться к городу, впереди Незнакомца. Некоторое время они шли молча; потом она обернулась к Нему и спросила:

— Ты идешь в Иерусалим?

— Да, — рассеянно ответил Он: — в Иерусалим.

— Ты верно издалека? — опять спросила она. — Ты кажешься таким утомленным.

— Да, — ответил Он в прежнем тоне, — Я издалека.

Она сдвинула брови, словно раздраженная Его ответом. Вдруг она посмотрела на Него твердо и пытливо и сказала почти вызывающим голосом:

— Я знаю, кто Ты, — Иисус Назарянин!

Нисколько, по-видимому, не удивленный, Он ответил с загадочной улыбкой:

— И, тем не менее, ты хочешь дать Мне приют в своем доме?

Впервые посмотрел Он внимательно на нее. Она вспыхнула при Его словах, и Его поразило благородное и непорочное выражение ее лица. После того Он не раз взглядывал на нее, и выражение Его собственного лица постепенно делалось светлее. Но Он не говорил больше со своей спутницей.

Она тоже долго хранила молчание; на лице ее отражалась борьба противоречивых чувств. Вдруг она стремительно спросила, не взглянув на Него на этот раз:

— Зачем Ты идешь в Иерусалим? Ведь Ты идешь туда не по собственной воле!

Он взглянул на нее с изумлением, и снова взор Его сделался мрачным и страдальческим.

— Что ты об этом знаешь? — строго ответил Он. Но она продолжала в прежнем тоне:

— Я видела это по Твоему лицу, когда Ты сидел на вершине горы. За что Ты ненавидишь Иерусалим?

— Я ничего не ненавижу, — ответил Он, и его голос был все так же строг, почти суров.

— Так Тебе там угрожает что-нибудь недоброе? — спросила она, по-прежнему не глядя на Него, точно стыдясь своих расспросов, но побуждаемая к ним неотразимой силой.

— Может статься! — беззвучно прошептал Он, но затем спокойно и серьезно посмотрел на нее и сказал:

— Ты угадала, — это так и есть.

— И ты все-таки идешь туда?

— Да, — ответил Он, и прежняя странная улыбка снова показалась на Его устах.

— Этого я не понимаю! — тихо промолвила она и взглянула на него большими, недоумевающими глазами.

Он встретился с ней взглядом.

— Теперь не понимаешь, — кротко сказал Он, — но, может быть, когда-нибудь поймешь.

Она остановилась и посмотрела на Него, побледневшая, расширенным, вопрошающим взглядом. Потом она потупила глаза и продолжала путь, но робко держалась на некотором расстоянии от Незнакомца.

И в молчании дошли они до дома, пред которым она раньше сидела. В тот самый миг, когда они должны были переступить чрез его порог, она вдруг остановилась, снова бросила на своего Спутника быстрый, застенчивый взгляд и сказала:

— Да, я думаю, что понимаю.

И, прежде чем Он успел что-нибудь ответить, она исчезла внутри дома.

Иисус задумчиво посмотрел ей вслед.

Потом Он оглядел маленький домик, который так радушно и гостеприимно стоял перед ним, увитый лавром и виноградом, провел рукой по лбу и, глубоко вздохнув, последовал за женщиной.

Она стояла, разговаривая с другой — очевидно, ее младшей сестрой, с веселым и приветливым лицом, находившимся в мирной гармонии со всей уютной обстановкой. При входе Иисуса Его спутница поспешно оставила горницу и снова вышла в сад, между тем как младшая из двух хозяек радушно пошла к Нему навстречу.

Сестра, по-видимому, не сказала ей имени Гостя, но Его наружность внушила ей, тем не менее, невольное почтение, смешанное со страхом, так что вначале она прислуживала Ему молча, почти с робостью.

Однако, его приветливость и простота мало-помалу возбудили в ней доверие, и она сделалась более общительной. Она рассказала Ему, что ее зовут Марфой, а сестру Марией, и что имением больного брата Симона управляет другой брат, Лазарь…

Сумерки спускались на землю. Мария опять сидела на скамье, неподвижно глядя в вечернюю мглу и слыша, как кругом падают листья. Ни малейшего дуновения не было теперь в воздухе; вокруг нее царил мир, тихая и строгая торжественность, какое-то призывное величие, и ей страстно захотелось тоже сделаться его участницей; она стала ждать, не снизойдет ли и на нее печальное учение осени — покорность.