Свечи на ветру

— Ей и так тяжело, — сказала она, когда подвода поравнялась с нами, — а до станции рукой подать.

На станции было пусто: сегодня никто никуда не едет, что ли?

На рельсах сидели взъерошенные голодные воробьи. По шпалам расхаживал, как служка Хаим в молельне, черный грач и высматривал жука или мошку.

Мы с бабушкой встали поближе к рельсам, чтобы успеть сесть в вагон. Поезд-то на нашей станции стоял меньше минуты. Лязгнет буферами, зальется гудком, и догоняй его!

— Гляди-ка, — сказала бабушка. — Тебя провожать пришли.

Я повернул голову и увидел на перроне Пранаса. Он бежал к рельсам, крепко сжимая в руке садок, где все еще, должно быть, металась щука.

— Ты только не вздумай с ним куда-нибудь отлучиться. Я тебя искать не буду, — предупредила старуха.

— Он тоже едет, — сказал я ей.

— Куда? — спросила бабушка.

— В город.

— Зачем?

— Не знаю.

Где-то за высокой трубой мебельной фабрики послышался грохот, а чуть позже протяжный гудок паровоза. Вскоре и сам он вынырнул из леса, похожий на громадного рака, перебирающего невиданными клешнями.

На перрон вышел железнодорожник в форменной фуражке. Он остановил, как дрессировщик, флажком поезд, и мы с бабушкой побежали к своему вагону. Задирая подол юбки, не выпуская из рук сундучок, осыпая колеса поезда проклятиями, первой поднялась бабушка, а за ней залез и я.

Я примостился у окна, бабушка села напротив, прикрыв свои старческие колени сундучком. Она ни за что не соглашалась поставить его на пол; вдруг кто-то услышит тикание на дне и стащит часы вместе с гусем. Чуть поодаль смачно храпел какой-то дядя в вонючей овчине.

За окном мелькали перелески, крыши, облака, перистые и легкие — вот бы бабушке набивать ими перины, неплохо бы она заработала!

От мерного стука колес, от мелькания деревьев в окне, от теплых и вязких мыслей о скорой встрече с отцом клонило ко сну. Я, наверно, заснул бы, если бы в конце вагона не появился приземистый человек с клещами в руке.

— Господа! — объявил он. — Проверка билетов!

Бабушка завозилась, поставила рядом с собой сундучок и при всех полезла куда-то под платье, в чулок. Все ценности старуха держала в чулке, будь то деньги, ключи, налоговые квитанции и даже рецепты.

— Господа, проверка билетов, — вновь возвестил контролер и подошел к первой скамье, на которой сидели какой-то солдатик и девица.

От окрика контролера проснулся и наш сосед в вонючей овчине. Он широко зевнул, потопил в кармане руку и вынул оттуда какую-то бумажку.

— Благодарю… Благодарю, — приземистый мужчина перекусывал клещами билеты и, слегка покачиваясь, двигался в глубь вагона.

— Ваши билеты! — обратился он к бабушке, и старуха с вымученной улыбкой протянула их. Уж чего она совершенно не умела в жизни делать, так это улыбаться.

— А ты с кем? — услышал я и вдруг увидел, как контролер в глубине вагона тронул за рукав Пранаса — мы с бабушкой даже не заметили, как он проник в вагон. — Это ваш мальчик? — спросил приземистый у какого-то сонного крестьянина.

— У меня своих детей дюжина. Чужих мне не надо, господин контролер, — сказал крестьянин.

— У тебя есть билет, мальчик?

— Нет у меня билета. У меня есть рыба.

В вагоне захохотали. Громче всех смеялись солдатик и его девица.

Пранас открыл садок, и в душном вагоне вдруг повеяло речной прохладой, рыбьей чешуей и водорослями.

— Тебе придется пройти со мной, — сказал контролер. — На первой станции я тебя высажу вместе с твоей рыбой.

— Господин контролер! — взмолился Пранас, но тот и слышать не хотел.

— Пошли! Пошли!

Пранас встал и, опустив голову, поплелся за клещами.

— Не выгоняйте его! — закричал я. — Не высаживайте! Ему очень надо в город. У него отец в тюрьме.

Бабушка побледнела и снова улыбнулась приземистому своей вымученной улыбкой. На Пранаса уставился весь вагон: наш сосед в вонючей овчине, солдатик со своей девицей и две монахини в белых воротничках и с маленькими крестиками на шее.

Поезд замедлил ход. Видно, приближалась остановка. Контролер повел Пранаса через весь вагон к выходу. Я сорвался с места и бросился за ним. Бабушка даже не успела ужаснуться.

В тамбуре приземистый спросил:

— А твой отец кто?

— Столяр.

— Столяру в тюрьме нечего делать. Столяр должен столярничать, — сказал контролер.

Поезд остановился на маленьком полустанке.

— Я тебя, пожалуй, высажу в другом месте, — сказал контролер Пранасу. — Тут тебе будет скучно.

Мы стояли в тамбуре и молчали. Ветер трепал наши волосы, а мимо летели усадьбы, речушки со своими лещами и щуками, проносились леса, усыпанные грибами и ягодами, куда-то бежал проселок, а сердце снова полнилось радостью потому, что господь бог и создал его для этого. Для чего же еще?

Когда мы вышли из вагона, в нос сразу ударил запах города: пахло дымом, каменным углем и чужбиной.

На вокзальной площади томились извозчики. Они ждали ездоков, но толпа проплывала мимо, толкаясь и поругиваясь, волоча свои мешки, баулы, чемоданы, застывая на миг, чтобы передохнуть и снова торопясь куда глаза глядят. От толчеи, от сверкания крестов, от позолоты вывесок, от извозчичьих пролеток, от разнаряженных пешеходов в котелках и шляпках кружилась голова.

— Спроси, как нам пройти на Мельничную улицу? — сказала бабушка, когда мы остановились напротив булочной.

— Я зайду в булочную.

— Только быстро!..

В булочной пахло раем.

— Тебе что, мальчик?

— Улица мне нужна, — облизал я пересохшие губы.

— Улицей мы не торгуем, — рассмеялся булочник. — Какая тебе нужна?

— Мельничная.

— Мельничная? Да сразу за водокачкой, — ответил булочник. — А ты кто, приезжий? — он скучал и хотел с кем-нибудь отвести душу.

— Да.

— Откуда?

Я сказал, и добродушный булочник всплеснул руками.

— Ты там такого Переца знаешь?

— Нет.

— Видно, помер старик, — весело продолжал булочник. — Я когда-то у него работал, у окаянного. Ох, и паразит был!

Булочник еще что-то спросил про Переца, про этого паразита окаянного, но я его не знал. Я глядел на полки, уставленные всякими пряностями, кренделями и баранками, вдыхал райский запах корицы и изюма, судорожно глотал слюну и не стыдился этого. Почему, — размышлял я, — за все вкусные вещи на свете надо платить, а всякая дрянь достается тебе задарма. Булочник, должно быть, заметил, как у меня кадык ходит — ну точно поплавок удочки, когда рыба схватит наживку! — и протянул мне с полки крендель, обсыпанный сахаром.

— Мельничная улица за водокачкой, — сказал я бабушке, вгрызаясь в крендель.

— Ты попрошайка, — пристыдила меня старуха. — Теперь сбегай спроси, где эта водокачка, получишь еще один крендель.

— Ну уж водокачка — не иголка. Ее мы и сами найдем, — сказал я и обернулся.

Возле магазина, где продавали готовые пальто, взад и вперед расхаживал Пранас со своей рыбой.

— Позови его! — сердито сказала бабушка, и ее взгляд пересек улицу. — Пропадет он один в городе.

В витрине магазина торчал манекен без головы, одетый в шикарный костюм в полоску. Если бы ему приделали голову, он был бы как две капли воды похож на моего будущего учителя, парикмахера, господина Дамского.

— Пранас! — сказал я. — Бабушка знает человека, который купит у тебя рыбу.

Пранас поначалу упирался, но в конце концов пошел с нами.

Мы втроем плутали по городу, пока не наткнулись на развалины водокачки. На Мельничной улице жил единственный бабушкин родственник на свете — шапочник Элиазар, ее племянник.

— Боже! Какая радость! — такими словами встретил бабушку племянник. — Мириам! Мириам! Беги сюда! Посмотри, кто к нам приехал!

Жена шапочника, высокая грудастая женщина, встретила бабушку с такой же шумной радостью, как и он.

— Боже! Какая радость! — затрещала Мириам. — Кто это?

— Моя тетя. Ее внук. А… это? — бабушкин племянник вдруг осекся.

— Это — Пранас. Из нашего местечка, — сказала бабушка. — Он принес вам рыбу.