Зеркала

— Как прикажете понимать это?! — удивлялись одни.

— Что творится в мире?! — возмущались другие.

Постепенно подоплека событий прояснилась. Оказывается, в период пребывания «Вафда» у власти Шарара продолжал навещать прежнего министра. В тайне от всех он оказывал ему услуги и, более того, добился примирения между министром и его заместителем, уволенным на пенсию. Поэтому, когда они оба вновь водворились в министерстве, у Шарары были все основания воскликнуть:

— Вот и вернулись наши славные денечки!

Поговаривали, однако, что он стал давать частные уроки сыну прежнего, вафдистского, министра, студенту юридического факультета. Но вскоре тонкое чутье Шарары подсказало ему, что дворцовые круги начинают одерживать верх и что истинно дальновидный человек сумеет извлечь из этого немалую выгоду. Тогда-то он и написал свою единственную книгу «Творцы нового Египта», в которой излагалась история правления Мухаммеда Али, Исмаила и Фуада. Книгу он посвятил королевской семье. Благодарственное письмо автору от королевского дивана[64] было опубликовано во всех газетах. Своему другу и сопернику Адли аль-Муаззину Шарара сказал:

— Теперь я под защитой дворца, и ни одна партия не сможет причинить мне вреда.

Накануне второй мировой войны он женился на девушке из почтенной семьи. Его дети — сын и дочь — были, как и отец, на диво красивы. Дочь впоследствии вышла замуж за его секретаря. Сын служил офицером в армии. После окончания войны накануне очередных выборов в парламент Шарара ан-Наххаль пригласил как-то меня к себе в кабинет. Он был весьма любезен и даже разрешил мне присесть на стул перед его письменным столом.

— Результаты выборов, — сказал он, — будут иметь огромное значение. Если победят вафдисты, они проведут радикальные реформы. — Я смотрел на него вопросительно. — У меня родилась мысль включить вас в списки кандидатов в председатели избирательных комиссий… — продолжал он. Я улыбнулся. Шарара добавил: — В избирательном округе вы найдете человека из нашей партии…

— Из какой партии? — задал я коварный вопрос.

Он расхохотался так, что его розовое лицо налилось кровью, и ловко ушел от прямого ответа:

— Неважно, к какой партии принадлежать. Главное — хранить верность королю!

— У меня нет опыта в такого рода делах, — проговорил я уклончиво.

— Смотрите сквозь пальцы на то, что будет делать наш представитель. Большего от вас не потребуется. — Я мрачно молчал, и он, внимательно поглядев на меня, с сожалением произнес: — Я подумал о вашей кандидатуре, поскольку вы казались мне достойным человеком, но не стану вас утруждать…

Поднялся с места, протянул мне руку, и я покинул кабинет.

На выборах в десяти из сорока четырех избирательных округов победили вафдисты, победили, несмотря на то что, как обычно, были пущены в ход все средства давления, запугивания и фальсификации. Я радовался тому, что избежал участия в этих преступных махинациях.

Что же касается того, корыстный человек Шарара или нет, то мнения расходятся. Одни говорят, что при всех своих пороках он не был стяжателем, другие же считают его жуликом, ловким и очень осторожным. Известно, что он (по его словам, на деньги жены) приобрел виллу в Хелуане и дом в Докки. После июльской революции 1952 года, во время чистки государственного аппарата, Шарару на основании поступивших на него жалоб вызывали в комиссию по чистке. Но обвинение, по-видимому, не подтвердилось, так как он продолжал оставаться на службе. Говорили, что он избежал наказания благодаря заступничеству сына-офицера. Как там все было, один аллах знает. Потом он был назначен заместителем министра, а после издания социалистических законов — директором компании. Дважды его постигало большое горе — на йеменской войне был ранен сын, а во время студенческих волнений, вспыхнувших вслед за поражением 5 июня 1967 года, от шальной пули прямо за столиком в кафе погиб зять. С тех пор как Шарара покинул министерство, я его больше не видел. Лишь изредка до меня доходили случайные сведения о нем. Последнее, что я слышал, — это рассказ о том, как один мой друг встретил его в 1970 году в Мекке во время хаджа.

Шаарауи аль-Фаххам

Из моих друзей по Аббасии он был самым добрым. Доброта в нем сочеталась с редкостным простодушием и беззаботностью. Вспоминая о нем, я всегда представляю его смеющимся по какому-либо поводу, а то и вовсе без повода — ему достаточно было услышать случайную реплику или ругательство, чтобы залиться смехом. Спорили мы о политике — он смеялся, ссорились из-за футбола или кино — он опять не мог удержаться от хохота. А когда нам случалось оказаться вместе с ним на похоронах какого-нибудь нашего родственника, мы, опасаясь скандала, старались вовсе не смотреть на Шаарауи. Однажды хоронили молодого родственника Гаафара Халиля. Почти обезумевшая от горя мать покойного вышла из дома босая, с распущенными волосами; она била себя по щекам домашней туфлей, а потом в приступе скорби пустилась в бешеный пляс. У нас при виде этого зрелища к горлу подступали слезы. Я случайно обернулся к Шаарауи и увидел, как он кусает губы, чтобы не рассмеяться, и все его тощее тело сотрясается от едва сдерживаемого хохота. Он не был ни жестоким, ни глупым — просто странным, ни на кого не похожим.

Жил Шаарауи с матерью, по соседству с домом Сайида Шаира. Отец его умер, когда он лежал еще в колыбели. Мать получала десять фунтов пенсии, и примерно столько же — доход от земельного участка. Поэтому их семья считалась обеспеченной. Так оно и было, пока Шаарауи не вырос и не стал швырять деньги направо и налево. В учении он не преуспел. И не только из лени и озорства, как Халиль Заки и Сайид Шаир, а еще и потому, что не имел никаких способностей к наукам. Из начальной школы его исключили, и он проводил время на улице и в кофейнях. Добродушный по натуре, он сторонился Халиля Заки, но с удовольствием водил компанию с Сайидом Шаиром, проводя с ним все вечера в Хусейнии, а позже — в публичных домах. Там он научился пить и постепенно сделался настоящим алкоголиком. Однажды, когда мы еще вместе учились в начальной школе, он сказал мне:

— А я знаю!

Я спросил, что он имеет в виду.

— Знаю, что ты любишь Ханан Мустафа, — ответил он.

От неожиданности и смущения я промолчал.

— И я люблю Ханан! — продолжал он.

Я приготовился к ссоре, а может быть, и драке, вместо этого он только засмеялся и сказал:

— Думаю, мы с тобой поладим!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Зазовем ее вместе в кактусы!

— Будь ты проклят! — воскликнул я.

Разговор этот состоялся за несколько дней до отъезда семьи Мустафа из нашего квартала, поэтому размолвка скоро забылась. Но с тех пор я не знал за ним ни одной любовной истории. Он так и остался холостяком. Его отношения с женщинами ограничивались посещением публичных домов.

Когда мать Шаарауи поняла всю безнадежность своих попыток заставить сына учиться, она стала искать ему работу. У нее вошло в поговорку, что любая работа лучше безделья. Она обратилась к своему влиятельному родственнику Ахмеду Неде-паше, и тот устроил Шаарауи в министерство вакуфов[65]. Но Шаарауи редко появлялся на службе. Целыми днями просиживал он в кафе «Аль-Фишауи», дожидаясь, пока Сайид Шаир закончит работу в лавке отца. Вскоре его уволили из министерства. И все то время, пока мы учились, да и потом, когда уже работали, Шаарауи не пропустил ни одного из наших еженедельных сборищ. Пил он ежедневно, причем самое дешевое и плохое вино — то, что было ему по карману. Можно себе представить, как горевала его мать. Он сам как-то сказал нам в кафе Сайида Шаира:

— Мать моя не знает покоя, все хочет подыскать мне занятие! Но какое? А то говорит, чтоб я женился. А на ком?

— У тебя твердый доход в десять фунтов, — поучал его Ид Мансур. — Это не так мало, если пить не чаще одного раза в неделю. Тебе следовало бы поискать жену с приданым…

64

Имеется в виду королевская канцелярия.

65

Вакуфы — земли и имущество, завещанные на благотворительные цели, чаще всего в пользу мусульманской церкви.