Страница 7 из 48
Сейид рассмеялся и в тон Шеххате пропел: «Горе тому, кто поел, а денег не заплатил». И горе это свалилось с быстротой молнии. Руки той, «душа которой была повержена в тоску», схватили Шеххату за пиджак и резко дернули к себе. На шею пала крепкая затрещина. Пиджак затрещал по всем швам. Другой рукой Замзам схватилась за дубинку и грозно подняла ее над головой бедняги.
— Гони деньги!
Шеххата настолько испугался, что тут же крикнул:
— Слушаюсь!
— Давай! Быстро!
— Сейчас, потерпи немного.
— Деньги показывай!
— Да вот бумажник… дома забыл. Ни копейки с собой.
— Бумажник забыл?! Со мной этот номер не пройдет. Заберу все, что на тебе есть, и голым вышвырну на улицу! Гадд! — крикнула она приказчику.
Тот стоял у казана и с удовольствием наблюдал за развитием событий. Гадд не заставил себя ждать и с готовностью побежал к хозяйке.
— Что прикажешь, паломница?
— Сними-ка с него наиболее ценное барахло!
Не успела она договорить, как Гадд бросился к Шеххате, стоявшему на коленях перед Замзам, цепко державшей сердягу за глотку. Феска валялась на тротуаре. Глаза эфенди налились кровью, он дрожал от страха.
Гадд сорвал с Шеххаты пиджак, вернее те клочья, в которые его превратила жестокая хозяйка, схватил за подол галлябею, собираясь и ее снять. Тут Шуша не вытерпел, вскочил со стула и бросился к Гадду, который и вправду исполнял приговор Замзам. Он гневно закричал:
— Что ж ты делаешь с человеком, разбойник?!
Тот не ответил, а посмотрел на хозяйку, спрашивая взглядом, что делать.
Замзам стоило больших усилий сдержать гнев. Она собиралась поговорить с Шушей спокойно. Больше месяца она не платила ему за воду, стремясь присвоить эти деньги. Замзам притворно заулыбалась, обнажив вставные зубы, и как можно спокойнее ответила на вопрос Шуши.
— Видишь ли, этот нечестивец, сожравший мозгов, языка, супу и всякой всячины, толкует мне: — запиши долг на счет. Ты можешь поверить, что у этого голодранца может быть какой-то счет? Да если его самого продать со всеми потрохами, то все равно не выручишь стоимости съеденного им добра. Но я научу его, как обращаться с уважаемыми людьми!
Не дожидаясь ответа Шуши, Замзам повернулась к Гадду:
— Сними с него галлябею и гони взашей голым!
Палач продолжал исполнять волю повелительницы, считая, что дискуссия закончилась. Но Шуша сделал шаг вперед, схватил Гадда за кисть и, завернув ему руку за спину, толкнул его так, что тот полетел на улицу, рыча от боли.
Шуша не отличался крупной фигурой или явной силой, но был из породы тех, кого называют жилистыми. При небольшом росте и худобе он был очень крепкий мужчина. Гадд, побитый и посрамленный, покинул поле боя, оставив Шушу наедине с Замзам.
Сейид сидел на своем месте и тщательно обсасывал косточки, пока не увидел, что отец подошел к Гадду. Здесь он понял — драки не миновать, и с радостью вскочил со стула. Ему давно хотелось увидеть отца дерущимся, особенно с этой грязной скотиной Гаддом. У Сейида зачесались кулаки. Он быстро соображал: Гадд с Замзам будут заняты отцом, Этих двоих достаточно как следует обругать, а вот Ханафи надо поймать и надавать ему за все — и за то, что он сын Гадда, и за свои личные обиды на подлую компанию.
Однако этим воинственным планам Сейида не суждено было сбыться. Гадд позорно сбежал, а Замзам не собиралась лезть в драку с Шушей. Толстуха помолчала немного, продолжая крепко держать Шеххату за глотку, — тот с большой надеждой смотрел на своего неожиданного спасителя, — потом повела бровью, покачала головой и с напускным спокойствием спросила водоноса:
— Что с тобой, Шуша? Или на любимую мозоль наступили?
— Раньше отпусти этого человека, потом поговорим.
— А ты его знаешь? Может быть, он твой друг или родственник, а?
— Да. Говорят тебе — отпусти!
— Отпустить этого проходимца?!
В груди этой бабы снова закипал гнев, но она постаралась его потушить, заговорила убеждающим тоном:
— Я лучше тебя знаю таких вот шаромыжников…
— Послушай, паломница, знаем мы его или нет — все равно отпусти. Я заплачу за него.
Баба была ошеломлена таким оборотом дела, не нашлась, что ответить, растерялась. Она лишилась удовольствия сотворить очередное зло, но ей заплатят, — а это самое главное. Лапы Замзам разжались. Шеххата поднялся, пощупал шею и не поверил, что спасся. Схватил свой разодранный пиджак, повесил его на плечо, поднял феску, водрузил ее на затылок и остановился, бросая недоуменные взгляды то на своего судью, скорого на расправу, то на творца великого чуда. Последний спокойно, но решительно спросил судью:
— Сколько он должен?
— Сколько с него? — спросила в свою очередь Замзам мальчишку Ханафи.
— Мозги, язык, похлебка, лепешки, салат и приправы — всего на четыре пиастра[7].
Шуша, не веря своим ушам, вопросительно посмотрел на Гадда.
— Четыре пиастра?!
— Никак не меньше.
Шуша ждал, что Шеххата эфенди опровергнет Гадда. Но бедалага утвердительно кивнул головой. Тогда водонос спросил его:
— И весь этот харч ты один съел?
— Ага.
— И у тебя в кармане ни гроша?
Увидев, что Шуша заколебался, Замзам обрадовалась возможности продолжать расправу над Шеххатой. Она с восторгом заорала:
— Прощелыга и голодранец! Ворюга и сын вора! Не я ли тебе говорила: дай его мне. Я-то из него выбила бы свое!
— Будет болтать! Сказано отпусти — и баста! Получишь свое и так, заплачу сполна, — проговорил Шуша.
Ну и сумма! Целых четыре пиастра сразу! У самого денег не густо… А этот сумасшедший нахал… По всему видно — сроду не получишь с него долга, хоть сто лет минует… Даже если продать всю его одежонку, как собиралась сделать Замзам, то у самого щедрого старьевщика не выручишь больше двух с половиной пиастров. Но иного выхода нет. К тому же наш водонос не привык бросаться своими словами. Отступление невозможно! Проявить столько мужества и благородства перед этой бандой грабителей, перед всеми сидящими и не заплатить, хотя бы сумма была для него огромной? Нет, он не даст повода злословить на свой счет ни Гадду, ни Замзам!
Все молча и напряженно ждали, что сделает Шуша. Шеххата вытянул запотевшую шею, увенчанную седой головой, закрытой истрепанной феской, и терпеливо ждал окончательного приговора. Замзам держала в руке дубинку, в любой момент готовая схватить пресловутого эфенди и содрать с него жалкое барахло. Сейид все еще кипел от драчливого возбуждения, не спускал глаз с Ханафи, своего заклятого врага, чтобы немедленно броситься на него, если потасовка все-таки возобновиться. Но Шуша, наконец, вынес свой приговор:
— Уплачу тебе все, что требуешь… Четыре пиастра… Десять… Хоть целый фунт… Сказал слово — и сдержу. Пусть человек идет куда хочет.
Хозяйка харчевни тяжело вздохнула от разочарования и удивления и зло бросила:
— Подавись ты им! На, бери! Деньги на бочку!
— Давай посчитаем вместе наши расходы. За воду ты должна мне тридцать пиастров. В прошлую пятницу я пообедал у тебя за три пиастра. Сегодня — тоже три. Итого — шесть. Добавь к ним четыре пиастра за этого приятеля. Всего будет десять. Значит, ты остаешься мне должна двадцать.
Замзам вся скривилась от злости. Проблема так быстро и легко разрешилась. А она надеялась, что долг за воду — мертвое дело, Шуша никогда его не получит. А водонос не стал ждать ответа, взял сына за руку и пошел к тележке, позвав с собой Шеххату. Все трое двинулись в путь, провожаемые восхищенными взглядами посетителей харчевни, угрозами Гадда и проклятьями Замзам. Харчевня уже скрылась из виду, а Шеххата все помалкивал. Ему потребовалось немало усилий и времени, чтобы оправиться от потрясения и как-то отблагодарить человека, бескорыстно вырвавшего его из лап кровопийцы.
Но вот аллах сподобил беднягу и развязал ему язык.
— Прости меня, бога ради, муаллим. Стыдоба какая! Не знаю, как и благодарить тебя.
— Чего там, пустое…
7
Сотая часть египетского фунта.