Чабор

Водар от страха зажмурился, а у Тарины всё похолодело внутри. Только Чабор не чувствовал страха, рукоять оставалась холодной. Да, в этот раз следовало искать другой выход, без крови и рубки…

И вдруг тяжёлый удар потряс напряжённый воздух затхлого помещения. Зазвенела подпрыгнувшая вверх посуда, и все присутствующие затихли. Будто сам Перун громыхнул в бревенчатых стенах воеводиного столовного покоя.

— Стоять!!!

Сайвок осторожно открыл глаза. Стол воеводы был переломан пополам, а на полу, скалясь на присутствующих острыми краями, валялись черепки разбившейся посуды.

Не разжимая железных кулаков, княжий кметь хищно скрипнул зубами:

— А ну, кто тут супротив воеводы? Не слышу? Есть такие али нет? Или пустобрёх Зеленька у вас ныне стал за воеводу...? Что молчите?

Значит так, …будет по-моему. Сие, — Сверамор указал на Зеленьку, — уже не злословие и не пустословие, а бунт. Зеленька не шкуру свою спасал, а пытался поднять бунт, ведь так?..

Слушай же, сучий сын, и вы, пустоголовые, что пожелали идти у него на поводу, слушайте волю мою. Я самим князем к этим землям приставлен, их охранять и здесь Копную Правду Предков блюсти, на то есть грамота. А посему за трусость и бегство с места боя, за оставленных товарищей, за грабежи и дурные слухи о моей дружине, а, стало быть, и обо мне, за попытку взбунтовать честных воев ради спасения своей смердящей шкуры — смерть тебе, Зеленька!

Даже одного из всего этого хватило бы для дыбы. …Думал я, что ты раскаешься, прощения просить станешь. Тогда бы просил и я за тебя перед дружиной, теперь же нет. Смерть — вот моё слово от имени воеводы вашего, от имени нашего князя Карели.

Зеленька хотел что-то крикнуть, но запнулся на полуслове. Чьи-то сильные руки сдавили его горло и поволокли к выходу.

ЛАРЬ 3 КЛУБОК 8

КЛУБОК 8

— Ну и дела-а-а, — тихо протянул сайвок, попутно принюхиваясь к холодной сырости весенней ночи. — Бр-р-р…. Вроде и весна на дворе, а холодно…. Как думаешь, Чабор, что там завтра будет? Я, честно говоря, такого страху натерпелся, что даже поесть забыл. Добро, что воевода тут всех во как держит, а то не вырваться бы нам живыми. Видел — стол дубовый кулаком разбил на две половины?

Чабор не ответил.

— Чего молчишь-то? — спросил сайвок.

— Жду.

— Чего?

— Того, чего и ты. Когда Тарина ляжет отдыхать…

Сверамор для ночлега гостям избу отвёл просторную. Хозяевами этого дома были старенькие дед да бабка. Бабуля махонькая, глаза бусинками, морщинка к морщинке, а дед высокий, крепкий, хоть и седой, как снег. По приказу воеводы, хозяевам запрещено было с гостями вести всякие беседы не по делу, а воеводу тут чтили, как самого князя. Вот дед и бабка весь вечер и отмалчивались. Показали, правда, где что в доме и возле него находится, и на том словно языки проглотили.

Тарина быстро переоделась и легла в постель. Заметив, что в узком окошке, затянутом хорошо выделанным бычьим пузырём, погас бледный свет, Чабор и Водар отправились в избу. Едва только успели и они улечься, как в соседнем дворе тут же дружно залаяли собаки. Вот скрипнула калитка и почти сразу же застонали под чьим-то немалым весом доски крыльца. В дверь гулко постучали.

— Чегой там? — проскрипел в такт старым доскам дед.

— Я, отец, отвори, — сказал тихий голос.

Дед проворно вскочил с лавки, накинул на плечи тулуп, служивший ему одеялом, и открыл дверь.

— Здорово, радетели, — пробасил ночной гость.

— Свераморушко, — ласково прошептала бабуля, зажигая лучину и запахивая накинутый попутно поверх сорочки большой пуховой платок. — Что ж на ночь-то глядя…? Может, дома чего?

— Да нет, мать, к гостям я, что у вас на постое, на полслова. Где их старший?

— Тот, здоровенный? — закрываясь ладонью от слабого света лучины и глядя вглубь тёмной комнаты, спросил дед. — Спит уж, наверное…

Воевода сел за стол, бросая выжидающий взгляд в сторону лежанки Чабора.

— Поговорить бы, — тихо сказал он в полумрак, наливая себе плошку молока.

Чабор медленно поднялся и сел на постели, бережно и не без удовольствия опуская на холодный пол ноющие после напряжённого дня ступни ног:

— О чём разговор, воевода?

— Знамо о чём… о вас, — Сверамор выпил молока, после чего вытер усы широкой ладонью и продолжил. — Держать вас здесь я не стану, мало ли…. Люди будут тревожиться, хоть и не со зла, а четников вы всё же побили.

Я отправлю вас с дальним обозом, до самого моря. Там Френдя — старший этого обоза, отведёт вас к моему брату. Маклай скоро товар повезёт морем …кое-куда, он вас до полоцкой земли и довезёт, без всякой платы. Кормить и содержать будут, как и всех, без излишеств даже для царевны. Где в работе пособить, где в бою — помоги, ты ведь не уломок. А прибудешь на место, сам, брат, разбирайся, что там к чему. Одно скажу: не жалуют у кривичей веров. Уж не знаю, чем вы с того конца света умудрились им так насолить.

Сверамор медленно встал и, не ожидая ответа, направился к двери:

— Запри за мной, отец.

Дед медленно поднялся с лавки, откуда всё это время молча наблюдал за происходящим.

— Да, — остановился вдруг на пороге воевода. — Для всех здешних вас везут к Маклаю, чтоб доставил к князю для разбирательства в запутанном деле. Так что утром за вами придёт стража. Поскольку нет ни вины, ни оправдания, оружия отбирать не станут. Вязать тоже не будут, но и вы не дурите. Отведут под конвоем, так безопаснее будет. Я Френдю предупрежу. Вон на столе послание от меня Маклаю, — воевода указал на свернутую в рог бересту, лежавшую посреди стола, и ступил через порог...

— Спаси Бог, благодарю, — сказал ему вслед Чабор.

— Сына моего благодари, — остановившись, бросил через плечо Сверамор. — Что б не он, болтаться бы вам в петлях вместе с Зеленькой…

Море….

Чабор, Тара и Водар во все глаза смотрели на неведомый им ранее мир, где есть только вода и небо. Неистовый ветер, срывая вершки с разыгравшихся волн, швырял солёную мокрую пыль им в лица, а они не отворачивались, а только улыбались.

Вода…. До самого конца Мира…. Чабор подобрался к самому краю, туда, куда не дотягивались кувыркающиеся и кипящие белой пеной волны. Пытаясь поймать момент и исхитриться набрать морской воды в ладони, он, сбитый налетевшей волной, упал, промокнув до нитки. Не обращая на это внимания, он зачерпнул воду, пробовал её на язык и, удивляясь солёному вкусу, смеялся и радовался этому чуду…

Огромный, как скала, Маклай, в кожаных доспехах корельских дружинников, одетых поверх дорогих льняных одежд, улыбался, как и его люди, глядя на поведение странных чужаков. Ну что с них взять? И удалец витязь, и высокая красивая девушка, в присутствии которой замолкали даже чайки, и недоросток карлик с приятным мальчишеским лицом впервые видели море…

За делами да заботами лишь на четвёртый день пути Маклаю удалось немного разговорить хоть кого-то из этой странной троицы, а именно самого малорослого.

— Что, дружок, — обратился как-то брат Сверамора к сайвоку, мечтательно смотревшему куда-то вдаль. — Красиво?

— М-г, — отозвался малыш, — воняет только…

— Воняет? — громко рассмеялся Маклай, — экий ты неженка. С таким носом, брат, надо сидеть дома да ландыши нюхать. Море, вишь, дело мужское, трудное. Потому и солёное, как пот, и пахнет не ландышами.

— Я и говорю …пахнет, — охотно поддерживая разговор, поправил сам себя сайвок. Он вопросительно посмотрел на своего молчаливого друга, стоявшего невдалеке. — Я почему-то всегда думал, — продолжил малыш, — что большая вода… она… ну как сказать…? Море должно иметь самый свежий в свете вкус…, а воздух здесь должен быть чище, чем даже в горах.

— В горах? — переспросил собеседник. — Это где ж ты горы видел?

— У нас, — ничуть не смутившись подозрительностью Маклая, ответил сайвок. — У нас дома только Лес да горы.

— А реки?

— Есть и реки.

— А озёра?

— Есть…