Чабор

Высокая трава поляны скрывала истинные размеры лесного исполина. Скрывала она и не только это. В боку медведя торчала окровавленная рукоять засапожного ножа с богатой отделкой, а из-под его туши — человеческие ноги.

Чабор осторожно толкнул ногой огромное мохнатое тело. Медведь был мёртв. Подбежавший Водар разом прекратил глупое словоблудие и стал помогать другу. Зверя с трудом свалили набок и обнаружили под ним залитого кровью человека. Волосы на его голове слиплись в корку, лицо представляло собой сплошное красное месиво, а на плече зияла глубокая рана.

— Доездился парень, — с сожалением вздохнул Водар.

Тарина отвернулась. На неё нахлынула волна слёзной горечи, вызванная созерцанием этой страшной картины. Царевна видела многое в долгом пути, и не менее кровавые сцены представали перед глазами, но именно эта жуткая смерть отчего-то сильно тронула её сердце. Сейчас она укоряла себя за то, что подъехала слишком близко и увидела всё это, но что уж теперь…? Увидела же.

И вдруг её конь дёрнулся. Его испугали Чабор и Водар, внезапно бросившиеся к телу поверженного «охотника». Тарина снова заставила себя посмотреть в ту сторону.

В это невозможно было поверить! Жертва лесного хищника была жива. Более того, с помощью спутников Тары этот человек уже поднимался на ноги. Оказалось, что практически вся кровь на его теле была медвежья, хотя, если говорить по правде, этому храбрецу тоже здорово досталось. Водар тут же принялся «колдовать» над ранами победителя, а Чабор — над тушей побеждённого…

Солнце уже начинало клониться к вечеру в тот момент, когда четверо всадников, наконец-то покинув границы Вечного Леса, пересекли большое возделанное поле и въехали в деревню. Между двух коней, заметно прогибая к земле толстую берёзовую жердь, висела потерявшая усилиями Чабора ненужные внутренности туша медведя.

В Опушково народ вовсю таращил глаза на странных всадников и, особенно, на карлика, потому что их тут отродясь не видывали. Кроме того, косились ещё и на девицу, одетую, как Перуница на Большой Охоте, в лёгкие кожаные доспехи и мужские воловьи штаны. По одежде знатоки шёпотом признавали в чужаках степняков. Узнавали и Митюню, но тут же отворачивались, не в силах смотреть на запёкшуюся на его теле кровь и пересыпанную каким-то жёлтым порошком глубокую рану.

К Слободе, где стояла княжеская дружина, четвёрка всадников подъезжала уже в плотном кольце воинов. Никто не осмеливался задавать вопросы или преградить путь спутникам младшего сына воеводы.

У терема Сверамора первым встретил их брат Митюни — Весеслав.

— Митюня, братец, — с дрожью в голосе растерянно шептал он, помогая брату слезть с коня. — Что ж это? Кто эти люди?..

— Митюня!!! — вскричал и воевода, сбегая с крыльца. — Что с тобой? Боже, кто ж тебя так?! Никому не прощу, — и Сверамор, как и его старший сын, покосился на чужаков.

— Обидишь такого, как же… — ухмыльнулся Чабор, отвечая на вопросительный взгляд умудренного сединами воина, и указал на тушу медведя. — Вот его обидчик. Бог свидетель, такого витязя обидеть — себе же во вред. Может этот парень постоять за себя. Только вы его больше одного в лес не пущайте, а то скоро там медведей вовсе не останется.

По собравшейся на шум дружине пробежал легкий смешок.

— Лекаря! — строго крикнул в толпу Сверамор, вслушиваясь в странный говор чужака. — А этих, — он указал на приезжих…

— Отец, — перебил его Митюня, — это друзья. Если бы не они, не выжить бы мне. Прими их как гостей и проводи как друзей. Ты ведь сам просил поступать так с теми, кто сделал для тебя добро.

Сверамор вздохнул.

— Что ж, — сказал он, — друзья сына — мои друзья. Идите в терем, там поглядим…

Нежданных гостей воевода вниманием не баловал. Конечно, велел истопить баньку да в дорогу накормить, только и всего. Пожалуй, совсем бы про них забыл, кабы среди гостей не оказалась девка. Гости требовали к ней особого почтения: царевна, мол. С нами как хотите, а уж с ней будьте ласковы. Пришлось в баню к ней отрядить двух служанок, благо после того царевна ничего более не требовала.

Митюню отмыли. Рану знахарь обхаживал долго, а едва завязал её, сын воеводы за своё: «Где, — говорит, — мои гости?» Отец ему отвечает, дескать, уехали уж, наверное, чего им ждать? Оказалось, что не уехали. Пришлось Сверамору их звать к вечере, а ведь думал он сегодня вечером решить, что делать с Зеленькой. Надо бы всё это дело обмозговать без чужих ушей, да куда уж теперь деваться?

К вечере собрались старшие ратники, сыновья …ну и гости. Чужаков посадили поодаль, чтобы глаза не мозолили. Только привели Зеленьку, тот с порога давай на них озираться. Чуть шею не сломал. Вдруг как заорёт: «Воевода! Признал, ей-ей признал! Они это, те разбойники, что наших побили!»

Воевода даже сплюнул сгоряча. Ведь сердцем чуял, что чужаки эти ещё попортят ему кровушки. Потому и хотел побыстрей от них избавиться.

Собравшиеся к вечере дружно умолкли. Лишь один Зеленька хрипло и тяжко дышал, понимая, что не на блины его сюда привели. Сверамор окинул взглядом клеть и встал:

— Ну, гости иноземные, что скажете про сие?

Настал черёд подниматься Чабору.

— Воевода, — спокойно ответил он, — и вы, славные ратники. Против ничего не скажу. Встречались в лесу с этим человеком…, — меж присутствующих прошёл тихий ропот, — были с ним ещё трое, — продолжил молодой витязь. — И то, что погибли они в лесу от моей руки, тоже правда, никто из моих спутников их не трогал…

Ратники зашумели громче, злобно сжимая кулаки на свежескобленных досках длинных столов.

— А потише, вои! — успокоил их воевода. — Говори дальше, пришлый.

— А что дальше? — просто ответил Чабор. — Мы не для того из веров к братьям расичам через Великий Лес шли, чтоб убивать да грабить. Не сердись, воевода, а люди твои, там, в лесу, ни чести, ни славы тебе и твоим воям не снискали. Налетели из кустов. Кто мы, куда — даже спрашивать не стали. А рубиться? Рубиться и у нас учат. За себя и за своих постоять мы тоже учёны, из кустов на путников не кидаемся. Так что, коль чего не так сказал, не обижайся, я врать не приучен, как было, так и говорю.

— А коль у вас, у веров, — с вызовом спросил кто-то за столами, — всё честь по чести, чего ж вас сюда-то выкинуло?

Водар отыскал взглядом говорившего. Рыжебородый худощавый вой, в лице которого, равно как и в лицах других присутствующих, не было ничего из того, что могло бы успокоить сердце бедного сайвока. Скорее, наоборот...

Воевода согласно кивнул в поддержку вопроса рыжебородого, мол, отвечайте, коли спрашивают.

— Есть дела у нас дальше, в полоцких землях…

— Брехня! — перебивая, крикнул Зеленька. — Так ли это легко, воевода, из веров сюда через Чёрный Лес пройти, просто по делам, с девкой, да ещё и с карлой?!

Чабор вскочил, хватаясь за рукоять волшебного меча, но рука почувствовала холод спящего металла. Окружающие тоже не дремали, некоторые из них уже не таясь бросали полные ненависти взгляды на чужака, взявшегося за оружие. Но Чабор дал обратный ход своей ярости, понимая: меч подсказывает ему, что нужно всё решать иным, безопасным способом.

— Прости, воевода, не позволю безнаказанно называть царевну девкой!

Сидевшие за столами зашумели и грозно зазвенели оружием.

— Сто-о-ой!!! — прогремел кметь. — А ну мечи назад!!!

— Не-е-ет, Сверамор, — хитро зыркая по сторонам и попутно пытаясь освободиться от пут, завертелся раненой лисицей Зеленька. — Тут не до милости и гостеприимства. Братцы!!! — Выкрикнул он. — Они же наших дружинников побили, я сам от них чуть утёк. Да что б не я, вы бы с ними теперь уж и целовались бы, наверное. Что с того, что я весть худую принёс? Не было бы меня, откуда бы вы знали, что это за люди? Руби их, братцы, что нам — воевода помешает отомстить за своих соратников?!

Вои поднимались неохотно, косясь на своего начальника, но вопли Зеленьки пробуждали в них что-то неудержимое, страшное. Сверамор был спокоен. Подожди он ещё миг, и всё боевое железо, хищно сиявшее в полумраке в руках четников, рухнуло бы и на чужаков, и, что возможно, даже на него самого, чего скрывать, недругов-то хватает.