Чабор

— Царь! — не откладывая разговор в долгий ящик, вдруг обратился к асуру Чабор, — Могу я попросить?

— Что ж, почему нельзя? — ответил тот уже где-то из-за спины.

— Прости, я не обучен говорить с важными людьми…. Со мной был сайвок, Водар. Если только можно, пусть его отпустят?

— Не могу я, Лесной, выполнить твою просьбу, — вздохнул Вулкан. — Из моего царства лазутчиков не отпускают. Под горными вход в страну Подземного Солнца, а он забрался с тобой в их самые глубокие ходы.

— Но ведь он умрёт в колодце!

— Бывает, ничего не поделаешь, — снова вздохнул царь, — это ж протравный колодец, а не баня.

— Лесной, — дёрнул юношу за рукав Говар, — не о том тебе сейчас думать надо. Твоя жизнь круто переменится, понимаешь? Что тебе до того протравного колодца?

— Мне не до колодца, — не сдавался Чабор. — Водар мне друг и пострадал из-за меня. Я тоже лазутчик. Давай, Говар, и меня тогда в колодец.

— Эко ты? — странно улыбнулся Говар, бросая вопросительный взгляд в сторону Вулкана. — Мы, поди, в гостях, а ты тут требуешь…

— А я ведь не за стол прошусь, — смело заявил юноша. — Что б не Водар, где бы я был? Не взыщи, Говар, и ты, великий асур, мне без моего друга дел далее нет.

Царь посмотрел на старика. По всем дворцовым укладам как гость, как тот, кто моложе — со всех сторон этот юноша был не прав, бросая подобный вызов, но…! Он ведь просит не за себя, а за друга. И не просит, а требует! «Что ж, — рассуждал Вулкан, — дворцовые правила ему неведомы, пока он подчиняется только сердцу. Несмотря ни на что он не предал друга, молодец! Отстаивает своё мнение, невзирая на авторитеты — тоже хорошо»…

— Пресветлый, — вкрадчиво, чтоб не накликать беду (от царя веров сейчас можно было ожидать чего угодно), спросил Говар. — Что за колодец такой?

— Колодец, как колодец, — спокойно ответил Вулкан, о чём-то размышляя. — Туда сайвоки бросают отжим от отваров и лекарств и прочий мусор. Вонища там, прости, Говар, даже мухи летом не суются.

Асур направился к двери:

— Попробую вернуть сайвока твоего, слышишь, парень? Коль живой он ещё, всё равно не отпущу на волю, оставлю с тобой, мучайтесь с Вулканом-извергом. Может хоть тот сайвок царей уважает, а? — с этими словами асур покинул тронный зал.

— Эх ты, простота, — прошептал Говар, — обидел царя… Благо это Вулкан, а не Бардак.

— Не со зла я, — оправдывался Чабор, — по незнанию…. А попроси иначе, наверняка бы царь отказал.

— Эх, — вздохнул старик, — учиться тебе парень и учиться…

— А ну, все за труды праведные! — орал Бородач. — Ишь, раскудахтались.

Сайвоки, привычные трудиться, но непривычные к крику своего царя, мигом разбежались по своим местам. В любом случае, заниматься делом приятнее, чем языки чесать. За трудами жизнь идёт, а без них — тает.

Бородач жадно хлебнул набрал в ковш водицы и жадно хленул. Ему нужно было освежить сорванное горло. Как ни крути, а кричать или громко командовать ему никогда ещё не приходилось. Сидел бы себе, как и раньше, да камешки оценивал, какие куда, а тут…

«Да, нелегко быть царём, — заключил сайвок. — Накричишься…. Это ж какое горло надо? Пожалуй, чем больше народ, тем больше горло….»

Где-то далеко послышался звон. Вскоре явился один из смотрителей:

— Бородач, — сказал он и тут же осёкся. Сегодняшний день перевернул всё вверх дном. — Царь Бородач, — исправился смотритель, смешно выпячивая живот. — Приходил Уступ, придверный царя Вулкана, просит вытащить и отдать ему того лесного сайвока, что в протравном колодце сидит. Чего делать, а, …царь Бородач?

Два последних слова едва не вышибли слезу у царя горных:

— Кхе-кхе, — важно кашлянул Бородач и сам приосанился, — конечно, нужно отдать. Чай, не кто-то там просит, а царь. Я так понимаю, царь царю помогать должен?

— Всё это так, …царь, — выливая этими словами нектар на сердце своего правителя, услужливо сказал смотритель, — но что, ежели «лесной», что в сидит колодце, уже околел?

— У-у! — вывалился из своих грёз главный горный сайвок. — Скорей туда! Всех!!! Быстро! — снова заорал мелкий самодержец. — Достать, поставить на ноги, оживи-и-ить!!!

Смотрителя словно ветром сдуло. Он нёсся по коридору, не видя и не слыша ничего, кроме свиста ветра в собственных ушах и душераздирающего крика Бородача. Словно камень, пущеный из пращи, он летел по пустым ходам и орал, как безумный: «Все к колодцу-у-у-у!!! Тащи-и-и-ить!!! Оживи-и-и-ить!!! Царь приказа-а-а-ал!!!»

Через миг вслед за ним неслась уже целая толпа сайвоков. Кто-то отставал, возвращался с верёвкой, лопатой, палкой, фонарём. Топот стоял такой, словно по ходам неслось стадо взбесившихся коров.

В один миг у колодца собрались чуть ли не четверть всех «горных». Страх перед гневом крикливого и ставшего вдруг грозным Бородача просто творил чудеса. Никого не пугал даже запах. Завязали носы и рты повязками. Двое сели в корзину, а остальные опустили их в колодец. Несмотря на то, что в темноте морщившимся от окружающей вони сайвокам показалось, что бездыханный пленник покрылся какой-то рыбьей чешуей, все исполнялось быстро и точно, как обычно требовал их грозный (с чего вдруг!) царь, а поскольку тот стал больно крут, всё делали быстрее быстрого. Их не пугало ничто….

К приходу Бородача лазутчика уже вытянули и отнесли к лекарям. Едва царь «горных» явился к своему народу, один из них, запыхавшийся от старания, доложил громко и точно, как войсковой новобранец, что лазутчик, вроде, ещё жив, но не очень, и над ним уже трудятся лекари, поскольку тот едва не превратился в какое-то чудище.

— Чудище? Ну, …добро, — сказал Бородач тихо, рождая величайший вздох облегчения у окружающих, — двое дежурить здесь, у двери лекарей, докладывать мне все новости об этом «лесном», остальные по местам. Молодцы, благодарю!

Для того чтобы не гневить своего переменившегося правителя медлительностью, сайвоки исчезли просто моментально. Как и было приказано, двое из них тут же застыли у дверей.

Царь деловито осмотрел добровольцев, сказал привычное «добро», и чинно побрёл в свои покои.

— Если что… — едва произнёс Бородач, а ему уже тут же ответили: «Да, да», — Сразу ко мне. Докладывать о здоровье лазутчика трижды между звонками, ясно?

— Ясно, царь! — ответили сайвоки в один голос.

К вечеру, если быть точным, к десятому звонку, по докладу придверных, лазутчик «… очухался, перестал походить на чудище, попросил пить, выругался, сказав, что от лекарей жутко воняет (далее в докладе нехорошее слово)».

«Добро, — умозаключил по этому поводу царь, — раз унюхал что-то, жить будет».

К двенадцатому звонку пришёл доклад: «… разбросал примочки, поколотил старого лекаря, обозвав его вонючкой. Потребовал освободить какого-то друга Чабора, угрожал обернуть всех в жаб, если того не освободят…»

— Чабор, Чабор… — задумался царь сайвоков. — Где-то я уже сегодня слышал это имя. А, это, наверное…. Ну, да ладно. Молодцы, лекари, умельцы. После награжу, чем смогу. Поднимите его на ноги до конца, чтоб был как новенький…

К четырнадцатому звонку: «…лазутчик ломал полки, обещал за Чабора (кто такой?) разнести всё в пыль. Жаловался, что с носом у него что-то сделалось неладное. Лекарей к носу не допускает. Говорит, чтоб сначала вымылись, вонючки».

К шестнадцатому: «…пьёт много воды. К себе подпускает только травника Девясила. Просит, чтобы не мучили «коней», помрут без отдыху…».

— Коней? — удивился Бородач и простецки покрутил пухлым пальчиком у своего виска. — Он что, …того?

— Нет, царь, — улыбнулся посланник, — он нас так называет нашу охрану у дверей. Ему, видите ли, пóтом аж и из-за дверей пахнет…. Ему все не так пахнут.

— Добро, — привычно ответил царь, взяв себе на заметку информацию о способности пленника к подобному распознаванию запахов на расстоянии, — что ещё?

— Ещё? — переспросил гонец, — А, да, лазутчик хотел поговорить со старшим. Предлагает выкуп за какого-то друга Чабора.

— Не пойду, — сразу ответил Бородач, наскоро прикинув, что эдак спасённый сайвок и у него что-нибудь не то унюхает. Ещё обзовёт крепким словцом, не «отмоешься» потом…. — Чабор, Чабор… — повторял царь, — а ведь я где-то и до сегодняшнего дня слышал это имя. Ты не знаешь, может, кто-нибудь про этого Чабора вспомнил?