Курьер запаздывает

- О-ля-ля! Так и надо этим воздушным пиратам!

Немец, выждав паузу, выливает на Кантона ушат ледяной воды:

- Фугасная бомба, самая маленькая, способна разорвать “Вольтерру” пополам…

И Каншон сникает.

Обедаем в гробовой тишине, подчеркнутой громким сопением Кантона, очищающего косточку отбивной. Страх не лишил его аппетита; зато немец ест лениво, оставляя на тарелке почти не тронутые куски. За десертом возникает ссора. Поводом служит панорама Тулона, открывшаяся в иллюминаторе и заставившая Кантона вскочить с места.

- Смотрите, флот!… Французский флот, господа!

В глазах Кантона вызов.

Военные корабли, укрывшиеся в бухте, мертвы. Обреченный флот поверженной страны. Против кого он повернет свои огромные пушки?

Немец брезгливо подбирает губы.

- Отличная цель для авиации… Из каких соображений англичане ее щадят, господин Каншон?

- Из тех же, что и Берлин! - парирует француз.

- Что вы сказали?!

Ланца всплескивает руками. Я придвигаюсь к Кантону, но больше ничего не происходит. Немец медленно складывает салфетку и, вдев ее в кольцо, лишает нас своего общества. Каншон с ненавистью смотрит ему вслед.

В молчании доканчиваем обед. Расходимся. Француз бледен и суетлив; руки у него ходят ходуном… Был ли он на “линии Мажино”?

“Вольтерра” крадется вдоль берега, вздрагивая на волне. Спасительный мрак все ниже опускается с небес, и, когда тьма сгущается, оказывается, что мы почти у цели. Браво, “Вольтерра”! Слави Багрянов весьма обязан тебе…

До причала нашу четверку, теперь уже окончательно разобщенную, доставляет портовый катер: “Вольтерра” остается на внешнем рейде в обществе других судов, опоздавших к адмиральскому часу. Катер юркает в лазейку меж бонами и, постукивая мотором, долго лавирует среди затемненных пароходов. Кантону не терпится:

- Нельзя ли прибавить ход, капитан?

Его посылают к черту, и я посмеиваюсь, слыша, как он сердито сопит, не решаясь, впрочем, затевать перебранку. В полной темноте выгружаемся на причал, где матросы подхватывают наш багаж и быстро закидывают его в кузов маленького грузовичка.

- Не отставайте, господа! Иначе вещи убегут от вас…

Рассаживаемся и едем. Ланца насвистывает песенку о солнечном Сорренто; Каншон вполголоса проклинает тряску.

До рассвета дремлем в приемной коменданта порта. У нас нет ночных пропусков, и охрана отказывается выпустить в город; исключение делается только для немца, за которым приезжает камуфлированный вездеход. Немец расправляет плечи и прощается со мной и Ланцей, обойдя рукопожатием взбешенного Кантона. В знак презрения к грубияну француз вызывающе справляется у часового, с каких это пор удобрение возят в вездеходах. Так как дверь за немцем уже закрылась, оба смеются - громко и независимо…

Ланца скромненько помалкивает в кресле.

Утром, нагруженный фибровым чудовищем, еду через весь Марсель на вокзал. Автобус, чихая дымом, взбирается вверх по Канебьеру, и я высовываюсь в окно, чтобы бросить последний взгляд на порт. Пытаюсь найти “Вольтерру”, но она затерялась среди десятков судов.

Ланца без церемоний набился мне в попутчики. Каншон задержался в порту. Я видел, как его документы понесли зачем-то в кабинет коменданта. Уж не донес ли на него часовой? Все может быть…

Формальности с префектурой были улажены молниеносно. Паспорта - мой и Ланцы - комендант отправил к префекту с мотоциклистом и вручил их нам, уже снабженные штампами. Тропанезе, оставшийся в Италии, как видно, умудрился простереть свое покровительство через Лигурийское море и половину Лионского залива.

Осталась последняя забота - избавиться от Ланцы. У меня нет ни малейшего желания тащить его за собой, тем более что до Парижа я должен сделать в пути краткую остановку.

Автобус все карабкается вверх. Сижу у окна и мусолю роман Уоллеса. Еще грузясь на “Вольтерру”, я извлек его со дна фибрового чудовища и переложил в боковой карман пиджака. Судно могло идти ко дну и унести туда же мои пожитки, но “Мания старого Деррика” была слишком большой библиографической редкостью, чтобы такой экономный господин, как я, тратил время и двадцать марок пятьдесят пфеннигов на покупку нового экземпляра.

Ланца, причмокивая, посасывает пустой мундштук. Взгляд его безоблачен. Итальянец прекрасно понимает, что с тяжелым чемоданом я никуда не денусь, и буквально выворачивает шею, стараясь заглянуть в вырез платья соседки слева.

Кондуктор громко объявляет остановки. Скоро вокзал, а я так ничего и не придумГл, чтобы отделаться от Ланцы. Самая надежда, что он упустит меня в толпе пассажиров.

- Вокзал! - возвещает кондуктор.

Предоставляю Марио возможность помочь мне вынести чемодан и зову носильщика. Объясняю, что мне нужен билет до Парижа, и вопросительно смотрю на итальянца. Он посасывает мундштук, как леденец.

- А вы?

Ланца щурит глаза и весело смеется.

- Я задержусь… Счастливого пути, синьор! Надеюсь, маки не убьют вас до Парижа.

Он круто поворачивается и идет прочь. Кажется, я не сразу захлопываю рот, потрясенный его великолепной наглостью. Однако не слишком ли самоуверен синьор Тропанезе?

Носильщик возвращает меня на землю:

- Спальное до Парижа, мосье? А пропуск?

- Все в порядке, - говорю я.

- Вам надо к коменданту.

- Хорошо, пойдем…

Задумчиво плетусь следом за носильщиком и его тележкой. Трюк, выкинутый Ланцей, мне пока непонятен, но я искренне надеюсь со временем добраться до разгадки.

До отхода поезда - час. Он весь без остатка убит на то, чтобы сначала выстоять очередь к коменданту, а потом - в кассу. В купе попадаю за несколько секунд до отправления, усталый и расстроенный. Прежде всего тем, что мой поезд - скорый и не делает остановки в Монтре, о чем я узнал, уже купив билет. Вторая причина лежит вне связи с предыдущей и намного серьезнее. Она возникла в тот миг, когда я занес ногу на лесенку вагона и, сам не ведаю почему, огляделся по сторонам. Именно в это мгновение мне и показалось, что в соседний вагон поднимается мосье Кантон - инженер, чей путь лежит в Тулон и чьи документы, как мне известно, задержаны комендантом порта.

7. 31 ИЮЛЯ-1 АВГУСТА 1942. СКОРЫЙ МАРСЕЛЬ-ЛИОН-ПАРИЖ. МОНТРЕ, УЛИЦА КАПУЦИНОВ, 2

Задание на первый взгляд получалось самое невинное, но от него зависело множество жизней с той и другой стороны…

…С кем его сведет судьба на этот раз?

Г.Хаузер

Проводники спальных вагонов - лучшие мои друзья. Долгие разлуки с родными и многообразие дорожных знакомств делают их или мизантропами, или, напротив, душой общества. В моем вагоне царствует мизантроп. Он ненавидит все и вся, но не коньяк. Рюмочка-другая “Плиски” сближает нас настолько, что я удостаиваюсь беседы.

После третьей рюмки сообщаю, что огорчен отсутствием остановки в Монтре. Проводник высокомерно посасывает коньяк и издает легкий орлиный клекот, заменяющий у него смех.

- Сразу видно, что вы портплед!

- Простите?

- Портплед. Пассажир, который все теряет и ничего не находит.

- Остроумно!

Разговор на несколько минут уклоняется от главной темы. Выслушиваю суровый приговор пассажирам, таким же, как я, портпледам, которые спят от самого Марселя, с перерывами на жратву, а с утра надоедают занятым людям. Робко извиняюсь.

- Зачем вам в Монтре? Какая-нибудь юбка?

- Мы познакомились в Марселе…

- Я вижу, вы не теряете времени!… Впрочем, это ваше дело. - Легкий клекот. - Так вот, перед Монтре будет мост; мы простоим не меньше минуты. Если хотите, я выпущу вас.

Обдумываю предложение. Мост, наверное, охраняется… Надо решать.

- А как я перейду на другую сторону? Охрана - немцы?

- Полиция. Днем пропускают беспрепятственно…

- Черт возьми, мне повезло, что я познакомился с вами. Ваше здоровье!

- Так как - сойдете?

- А мой багаж? Тащиться через мост с таким чемоданом…

Последняя рюмка “Плиски” была перебором. Проводника начинает развозить. Он оттаивает на глазах, и клекот становится раз от разу все продолжительнее.