Страница 1 из 17
Ал.АЗАРОВ , Вл.КУДРЯВЦЕВ
26/07. 1942.
4. ИЮЛЬ, 1942. МИЛАН-РИМ-МИЛАН
5. ИЮЛЬ 1942. МИЛАН-ГЕНУЯ
8. 1 АВГУСТА 1942. МОНТРЕ
1.VIII.1942
Ал.АЗАРОВ , Вл.КУДРЯВЦЕВ
ПОВЕСТ Ь
Рисунки Б.СОНИНА
В ЭТОЙ ПОВЕСТИ МАЛО ДОМЫСЛА. СИТУАЦИИ, ОПИСАННЫЕ НАМИ, В ОСНОВНОМ СОВПАДАЮТ С ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫМИ СОБЫТИЯМИ, А ЧЕЛОВЕК, НАЗВАННЫЙ СЛАВИ БАГРЯНОВЫМ, - ОН СРЕДИ НАС, ЖИВЕТ В МОСКВЕ, И МНОГИЕ ВИДЕЛИ ЕГО НА ГОГОЛЕВСКОМ БУЛЬВАРЕ. ЛЮБИТЕЛИ ШАХМАТ ПОГОВАРИВАЮТ О НЕМ, КАК ОБ ИНТЕРЕСНОМ И ОСТРОМ ИГРОКЕ. ВПРОЧЕМ, ЭТО ВСЕ, ЧТО ОНИ ЗНАЮТ О НЕМ; ОСТАЛЬНОЕ - НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ, БИОГРАФИЯ, ВКУСЫ И ПРИВЫЧКИ - ИЗВЕСТНЫ ТОЛЬКО ТЕМ, КОМУ ПО ДОЛЖНОСТИ ПОЛОЖЕНО БЫТЬ ОСВЕДОМЛЕННЫМ О НЕКОТОРЫХ ДРУГИХ ДЕТАЛЯХ ЕГО БИОГРАФИИ.
РАБОТАЯ НАД ПОВЕСТЬЮ, АВТОРЫ СТАРАЛИСЬ ПО ВОЗМОЖНОСТИ ПРИБЛИЗИТЬ ТЕКСТ К ИЗУСТНОМУ РАССКАЗУ СВОЕГО ГЕРОЯ, И ЭТО НЕ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРИЕМ, А, КАК НАМ КАЖЕТСЯ, ЕДИНСТВЕННО ВОЗМОЖНЫЙ ДЛЯ ДАННОГО СЛУЧАЯ СПОСОБ СОХРАНИТЬ И ДОНЕСТИ ДО ЧИТАТЕЛЯ ПОДРОБНОСТИ ОПЕРАЦИИ “ИДИТЕ С МИРОМ” - ОДНОЙ ИЗ МНОГИХ ОПЕРАЦИЙ, В КОТОРЫХ УЧАСТВОВАЛ ЧЕЛОВЕК, НОСИВШИЙ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ЛЕТ НАЗАД ИМЯ СЛАВИ НИКОЛОВА БАГРЯНОВА…
Москва, 1971 г. Авторы
1. ИЮЛЬ. 1942. ЭКСПРЕСС СИМПЛОН-ВОСТОК. ПРОМЕЖУТОЧНАЯ ОСТАНОВКА В БЕЛГРАДЕ
- Кто вы такой будете, ваша милость?
Он промолчал.
- А вы тоже по коммерческой части работаете?
Э.Накадзоно ,
Тайный рейс
Путь его лежал через темные болотистые пространства.
Вальтер Скот т,
Гай Мэнеринг
Я ненавижу мелкий дождь. Не то что он действует мне на нервы, но при виде капель, тянущихся по оконному стеклу, у меня возникает озноб. Мир кажется собором, где идет панихида по усопшему. Хочется вынуть платок и промокнуть глаза.
Дождь преследует от самой границы. Сначала это была гроза с ударами грома, похожими на бомбежку, потом она перешла в ливень, а сейчас выродилась в мелкую дребедень, которая и не думает делать передышки. Во всяком случае, до вечера у неба хватит запасов воды - пепельные клочья, плывущие в зените, смыкают строй, сливаются в безнадежную темную тучу.
Отправление затягивается, и я стою на перроне, разглядывая воробьев, прячущихся под навесом. Они мокры и невеселы, и перья у них топорщатся как иглы. Птицам тоже плохо, и даже крошки булки, брошенные мной на асфальт не привлекают их внимания.
Усатая итальянка - первое купе, место номер два - прогуливаете перрону сизую от влаги болонку. Болонка брезгливо обходит лужи и нервно зевает. Я касаюсь пальцами полей шляпы и выдавливаю улыбку.
- Доброе утро, синьора!
- Доброе утро… Почему мы так долго стоим?
- Никто ничего не говорит. Даже радио онемело.
Итальянка нежно гладит мокрую болонку.
- Не капризничай, Чина.
Усики у итальянки, как у д’Артаньяна, но это не делает ее непривлекательной. Кажется, она не прочь со мной подружиться - до Милана еще далеко, а в дороге так скучно.
В нашем вагоне пустует половина купе. Война. Сейчас по Европе путешествуют только те, кого гонит в дорогу необходимость. Я тоже, честно говоря, охотнее сидел бы дома или в своей конторе на улице Граф Игнатиев. В такую погоду Мария сварила бы мне крепкого кофе и я пил бы его из крохотной чашечки - горький, густой.
- Ну же, Чина, делай пипи!
Я вздрагиваю и смотрю на итальянку. Она озабочена. Болонка крутится возле моей ноги. Строю милую улыбку и отодвигаюсь. И снова вздрагиваю, ибо черный раструб перронного репродуктора внезапно обретает дар речи. Слова хрустят, как жесть.
- Пассажиров экспресса Симплон просят занять места в вагонах!… Повторяю: дамы и господа, займите свои места в вагонах! Соблюдайте порядок!
Д’Артаньян в юбке подхватывает на руки свое мохнатое сокровище и торопится в вагон; я помогаю ей одолеть ступеньки и удостаиваюсь многообещающей благодарности.
- Грация!
Одно слово, но как оно сказано! И почему это мне всегда так везет? Куда бы я ни ехал и как бы пуст ни был вагон, в нем всегда отыскивается одинокая дама, безошибочно угадывающая во мне холостяка и считающая долгом пустить в ход свои чары.
Итальянка наконец скрывается в купе, а я, не теряя времени, бегу в другой конец вагона. Мне почему-то кажется, что объявление по радио отнюдь не означает конца затянувшейся остановки и связано с каким-то сюрпризом для пассажиров. Если это так, то лучше смирно сидеть на месте, сменив обычную обувь на теплые домашние туфли без задников и погрузившись в чтение детективного романа.
Тихие шаги в коридоре. Негромко брошенная фраза, в которой мелким прованским горошком перекатывается буква “р”, и вслед за проводником в коричневой курточке через порог купе перешагивает Вешалка с обвисающим с плечиков костюмом. Костюм черный, в скромную тонкую полоску… Сюрприз, хотя и не тот, о котором я думал.
Вешалка складывается пополам и опускается на диванчик напротив. Загромождая проход, на коврик укладывается желтый кожаный кофр - весь в ремнях, как полицейский на смотре, - а рядом с кофром протягиваются две жерди в брюках, такие длинные, что проводник, выходя, едва не спотыкается о них.
- Мерзкая погода, - говорит Вешалка вместо приветствия. - Э?
Я соглашаюсь:
- Совсем непохоже на лето…
У Вешалки четкий берлинский акцент и серые волосы. Нахожу необходимым представиться:
- Слави Багрянов. Коммерсант.
- Фон Кольвиц.
И все. Ни имени, ни профессии. Так и должно быть: для немца, да еще обладателя приставки “фон” перед фамилией, болгарский торговец - парвеню, неровня. Тем лучше, путешествие пройдет без утомительной дорожной болтовни, после которой чувствуешь себя обворованным.
Фон Кольвиц, грея, потирает ладони. Пальцы у него сухие, узкие; на мизинце правой руки перстень с квадратным темным камнем. Банковский служащий высокого ранга или промышленник? Не следует ли предложить ему сигарету?
Пока я раздумываю, в коридоре вновь возникает шум - на этот раз громкий, с вплетенным в него характерным бряцанием оружия. Звонкий молодой голос разносится из конца в конец вагона, обрываясь на высоких нотах:
- Внимание!… Проверка документов!… Приготовить паспорта!…
Стараясь не спешить, достаю из внутреннего кармана паспортную книжку с золотым царским львом и внушаю себе успокоительную мысль, что позади уже три такие проверки: одна в Софии и две на границе, при переезде.
- Документы!
В дверях трое. Молча ждут, пока я дотянусь до столика и возьму паспорт. Так же молча разглядывают его, все трое. Чувствую, что ладони у меня начинают потеть, и глубже, чем хотелось бы, затягиваюсь сигаретой.
Короткий разговор, похожий на допрос.
- Куда едете?
- В Рим. По делам фирмы… Вот моя карточка.
Визитка переходит из рук в руки. В ней сказано - на болгарском и немецком: “Слави Николов Багря-нов. София. “Трапезонд” - сельскохозяйственные продукты, экспорт и импорт. Тел. 04-27”.
На руках у всех троих черные одинаковые перчатки. Серо-зеленая полевая форма; у старшего погоны обер-лейтенанта. Странно, что нет штатских. Странно и то, что фон Кольвиц, кажется, не собирается предъявлять документов.
- Кем выдана виза?
- Германским посольством в Софии. Лично его превосходительством посланником Адольфом Хайнцем Бекерле…
А вот и штатский - он, словно статист в пантомиме, возникает за спинами троих и забирает у них мой паспорт. Из-под тирольской шляпы с оранжевым перышком на меня устремляется острый, но пока еще равнодушный взгляд. Установив сходство фотографии в паспорте и оригинала, он принимается прямо-таки ощупывать документ - строчку за строчкой… Это уже не абвер, это гестапо… Может показаться странным, откуда я это знаю, и вообще, откуда у коммерсанта такая интуиция на дорожные сюрпризы, но если вспомнить, что я только и делаю, что езжу и в пути держу уши и глаза открытыми, то все станет на свои места. Ну и кроме того, я с детства отличался догадливостью. Сейчас опыт и прирожденная сообразительность позволяют мне, например, безошибочно определить причину инертности фон Кольвица. Готов держать пари, что он предпочтет объясняться с патрулем в коридоре.