Страница 77 из 116
Из документов следует, что даже те, кто провел десять-пятнадцать лет в советских трудовых лагерях, всячески защищали Ленина и режим от критики Солженицына. Когда в СМИ появилась новость об издании “Архипелага ГУЛАГ” на Западе, в конце 1973 года рабочий московской фабрики написал в одну из советских газет: “Солженицын поливает грязью нашу социалистическую систему и достижения нашего государства. Все, что достигнуто благодаря работе советских людей, все, что священно и дорого каждому советскому человеку, этот предатель отвергает”.
Писатель покусился на “святое”, поэтому его назвали предателем. Точно такую же аргументацию использовали против мусульман, настаивавших на необходимости привести свою веру в соответствие основам либеральной демократии, или же против экс-мусульман, которые, подобно Солженицыну, взбунтовались против родной религии. Еще в 1924 году Бертран Расселл обратил внимание на сходство между большевизмом и исламом: “Что касается религий, большевизм скорее напоминает ислам, чем христианство или буддизм. Христианство и буддизм изначально являются вероисповеданиями с мистическими доктринами, предполагающими стремление к самоуглублению. Ислам и большевизм ориентируются на материальную жизнь, носят социальный, недуховный характер и стремятся создать свою империю в этом мире”.
По мнению Политбюро, Солженицына следовало наказать за богохульство, поскольку он оскорбил “святая святых”. Говоря языком партийных чиновников, писатель “оклеветал советскую систему, СССР, коммунистическую партию, ее внутреннюю и внешнюю политику, осквернил светлую память В. И. Ленина и других выдающихся личностей КПСС и советского государства, жертв Великой Отечественной войны и немецко-фашистской оккупации”.
На заседании Политбюро в январе 1974 года, когда совет кремлевских “пастырей” должен был решить, выслать ли еретика Солженицына из страны или отправить в заточение, глава партии Леонид Брежнев, выступая за принятие необходимых мер, упомянул религиозные символы: “По нашим законам мы имеем все основания посадить Солженицына в тюрьму, ибо он посягнул на самое святое — на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть, на все, что дорого нам”.
Когда предлагают сохранить или даже, как в некоторых европейских странах, увеличить количество законов об уголовной ответственности за устные оскорбления, когда утверждают, что необходимо всячески и последовательно избегать оскорбления чувств словом и образом, нет никакой принципиальной разницы между чувствами коммунистов и чувствами мусульман. И совершенно не важно, происходит ли это в Дании, где обе социальные группы составляют меньшинство (пусть мусульман и стало сейчас гораздо больше), или в исламском государстве, таком как Иран или Саудовская Аравия, где мусульмане составляют большинство, а религиозные и политические меньшинства подвергаются преследованиям, или в коммунистической стране вроде Кубы или Северной Кореи. Детали перестают иметь значение, когда заходит речь о том, что чувства одних заслуживают большего внимания, чем чувства других.
Станет ли мир лучше и безопаснее, если критики системы, следуя примеру западноевропейских музеев, газет, художников и режиссеров, подвергнут себя самоцензуре, перестанут оскорблять чувства коммунистов, критикуя предложенную ими “модель конфронтации”, и считать, что коммунисты (составляющие маргинализированное меньшинство во многих странах Запада) со временем должны научиться правильно реагировать на “вышучивание и высмеивание”?
Может быть, леворадикалы и террористы Западной Европы, от коммунистических партий до “Фракции Красной Армии”[16]и “Красных бригад”[17], умерят свой пыл, если общественность предпочтет воздерживаться от критики их методов и идеологии?
Разумеется, нет. Ведь к появлению двойной морали в дискуссии о свободе слова, развернувшейся в начале XXI века, привела именно такая извращенная логика. На защиту могли рассчитывать только группы и чувства, получившие особый статус благодаря убежденным сторонникам ограничения свободы слова или повышенному вниманию общественности. При этом общество не щадило группы и чувства, которые не пользовались такой благожелательностью или взгляды которых не разделялись. Подобное положение просто недопустимо, поскольку является дискриминацией.
Жарким летом 2007 года, спустя много лет после того, как Солженицын призвал народ к борьбе с ложью, я сидел в небольшом офисе Натана Щаранского на тихой 16 “Фракция Красной Армии” — немецкая леворадикальная террористическая организация городских партизан, действовавшая в ФРГ и Западном Берлине. — Примеч. ред.
17 “Красные бригады” — подпольная леворадикальная организация, действовавшая в Италии с 1970 года и сочетавшая методы городской партизанской войны с ненасильственными методами (пропаганда, создание полулегальных организаций на заводах и в университетах). — Примеч, ред.
улице в пригороде Иерусалима. Это была наша третья встреча. В прошлый раз он занимал пост министра внутренних дел и возглавлял партию русских евреев “Наш дом Израиль” (НДИ), а в первую встречу Натан, в шортах, тапочках и своей обычной кепке, принимал меня на прохладной террасе в Иерусалиме, где в то время руководил “Сионистским форумом”[18] — предшественником политической партии, которая в кнессете[19] представляет интересы миллиона репатриантов из бывшего Советского Союза. Щаранский говорил быстро и отрывисто, с улыбкой раскрыв свой рецепт политической карьеры: “Я первым приехал в Израиль и приобрел миллион избирателей”.
Больше двадцати одного года назад Натан, проведя девять лет в тюрьме по ложному обвинению в государственной измене и шпионаже в пользу США, вышел на свободу и вылетел из города Пермь-35 на Северном Урале в Москву. Оттуда он отправился в Берлин, где его обменяли на советского разведчика на Глиникском мосту, соединяющем Потсдам и Берлин. Тем же вечером 11 февраля 1986 года Щаранского встречали тысячи новых соотечественников в аэропорту им. Бен-Гуриона в Тель-Авиве, откуда привезли его к Стене плача в старой части Иерусалима. В присутствии огромного количества людей Натан прочел молитву из книги псалмов, которую его жена Авиталь передала ему перед арестом и которая помогала ему пережить трудности тюремного заключения.
18 “Сионистский форум” — крупнейшая израильская общественная организация, объединяющая движения русскоязычных репатриантов. — Примеч. ред.
19 Кнессет — законодательный орган власти Израиля, парламент. — Примеч. ред.
На стенах его небольшого офиса в “Центре Шалем”, где Щаранский работает с ноября 2006 года после ухода из кнессета, висят фотографии в рамках: Андрей Сахаров, его учитель в борьбе за права человека в Советском Союзе, и Теодор Герцль, основоположник современного политического сионизма. Большую часть стены занимает необычный аэрофотоснимок: Иерусалим в снегу.
Я спросил Щаранского, какие уроки, по его мнению, следует извлечь из истории советского правозащитного движения и в каком объеме прежний опыт применим к сегодняшней дискуссии о правах человека в западных странах и исламском мире. “Я участвовал сразу в двух движениях, — начал он свой рассказ, — за право евреев на эмиграцию, о котором напоминает фото Герцля, и за права человека, неформальным лидером которого был Андрей Сахаров. Я по-прежнему считаю себя частью его школы, поэтому его фото здесь неслучайно. Для меня связь между этими двумя движениями очевидна: меня, с одной стороны, лишили права вернуться к своим еврейским корням, найти свое место в истории, а с другой — отобрали свободу и права гражданина Советского Союза”.
Призыв Солженицына покончить с ложью занимал центральное место и в рассказе Щаранского о характерных признаках диссидентского движения: “Отсутствие необходимости лгать, притворяться, играть в игры режима и опускать руки из страха перед ним повлияло на нас положительно. Будучи диссидентами, мы ощутили огромный прилив сил, избавившись от “двойного мышления”, которым было насквозь пропитано советское общество. Режим прекрасно это понимал, поэтому его слуги не жалели сил, чтобы лишить диссидентов жизни, хотя они на первый взгляд и представляли небольшую и малозначительную группу. Однако дело закончилось развалом СССР. Стремление жить не по лжи сыграло решающую роль”.