Овраги

— Они оравой ходят. На них волк не кинется. Для меня шкеты не компания. Я все ж таки заведующий, а они кто? На святки приезжали какие-то химики, хвастали, что капканы по оврагам поставили. А ноне волк грамотный. Ни капкан, ни отрава его не берет…

Евгений Ларионович спохватился, что уже восьмой час, и объявил конец занятий. Ребята как сидели в шубах и варежках, так и кинулись на волю. Хороводовские отделились. Им в другую сторону — версты три с гаком. Сядемские, как всегда, заспорили, как лучше идти. Одни, поглядывая на мрачные небеса, потянулись к санному пути, обозначенному лапником и вешками, до моста. Перейдешь через мост, тут и Сядемка. Другие, бесшабашные, звали на реку. Если перейти по льду реку Терешку да двинуть по-над оврагами гребнем, до Сядемки будет на версту меньше.

— Я пойду через реку, — заявил Митя.

— Ты, рыжий ячейщик, не заводись, — сказал Ванька Карнаев. — Куда Генька поведет, туда и потопаешь.

Митя огрел Ваньку мешком с учебниками. Ветхая лямка мешка порвалась. Пока Митя опахивал снег с тетрадок, ребята разбежались. При нем остался только первый ученик Генька, сын кузнеца Кабанова. Геньке колхоз доверил водить новичка домой после вечерних занятий. Он насмешливо следил, как Митя затягивал узел на лямке, и от этого у Мити ничего не получалось.

— Чего встал? — спросил раздраженно.

— Тебя жду.

— Чеши давай, — Митя сердился на Геньку и на узел, который на морозе не хотел завязываться.

— Домой один дойдешь?

— Дойду. Больно ты мне нужен.

— В штаны не накладешь сам-то?

— Чеши, тебе говорят, отсюда. Глиста в галошах.

— Догоняй, коли так.

Генька гордо потопал к дороге. А Митя ему назло зашагал коротким путем, к реке. Идти в сумерках одному по снежным полям было и весело, и жутковато. Митя знал, что у берега пробиты проруби и новые, заметные, и старые, коварные, чуть застекленные ледком. «Прошлый год, — стращал ребят Генька, — хороводинский старик как провалился в Терешку, так и остался лещей кормить». Митя осторожно, бочком спустился к излучине. На снежных застругах, застилавших лед, чернели свежие следы. Кое-где они прерывались голыми ледяными проплешинами. Осмелевший Митя проскальзывал их, как на коньках. Самое рискованное, по его мнению, препятствие — реку — он преодолел шутя и, взобравшись на берег, прикинул глазом пройденный путь. Во тьме алмазом блестел огонек, но очертания усадьбы едва различались. Да и следы пропали. Митя подумал, не стоит ли вернуться, переночевать в школе (несколько малышей остались), но вспомнил ехидного Геньку и упрямо двинулся туда, где, по его предположению, проходила тропа.

Вдоль реки дул ветер. Надломанная луна то появлялась, то пряталась. Вокруг расстилались бледные снега. Вот-вот должна появиться тропка, по которой он днем беспечно бежал в школу. По этой тропе топают домой и Ванька Карнаев, и другие сядемские ребята; далеко они не могли уйти. Мите даже послышались смех и веселая перекличка. Он распустил уши башлыка. Прислушался. Стояла мертвая тишина. В лунном свете лениво дымился снег. Алмазный огонек пропал. В душе ворохнулась тревога. Нет, на авось идти не годится… Он посмотрел на небо. Моряки проверяют путь по Полярной звезде. Но между черными тучами не было ни Полярной, ни какой-либо другой звездочки.

А идти становилось трудней. Острая снежная пыль больно секла щеки. Зябли колени. Митя прошел, пожалуй, версты три, а вокруг дремали все те же невысокие сугробы и расстилалась мрачная безлюдная, как на Луне, равнина. И, когда впереди зашевелилось что-то черное, он сперва удивился, а потом уже испугался и повернул в сторону. Но, вспомнив Геньку, устыдился и вернулся на прежний путь.

Черное чудовище оказалось всего-навсего голым лозняком, наполовину впаянным в сугроб и дрожащим на ветру.

«Эх, ты, — попрекнул себя Митя, — надо не вилять по сторонам, а идти по закону Евклида. Снег крепкий. Ветер в спину. Вот и топай, чтобы ветер дул в спину. Топай быстрей, пока…»

Закончить беседу с самим собой ему не удалось. Он куда-то провалился и, словно на салазках, съехал под откос. Что с ним случилось, понял не сразу. Он лежал в глубокой яме. По обе стороны коридором тянулись высокие стены.

Ветер здесь дул слабей. Лежать в снегу было приятно. Митю потянуло на дремоту, но он вспомнил рассказ того же Геньки о сядемской девчонке. Послали девчонку к соседям — Вавкиным за спичками, а была метель. Спички она взяла, а на обратном пути заплутала. Прислонилась к стожку и заснула навеки. А до дома было саженей двадцать. Наверное, и Сядемка где-то рядом, рядом уютные избы с теплыми соломенными крышами… И в доме Тихомирова светится огонек. Папа газету читает…

Митя вскочил, оглянулся вокруг и понял, что он на дне оврага. А овраги идут к реке, к Терешке. Если пересекать овраги один за другим, обязательно окажешься в Сядемке. Проще простого!

Он вытряхнул снег из-за шиворота и из валенка, ощупью разыскал слетевшую варежку и стал подниматься по откосу.

Влезать оказалось непросто. Как только Митя добирался до середины, снежная глыба валилась вниз и тащила его за собой. Так повторялось несколько раз. Он вспотел, устал и начал бояться по-настоящему. Отдышавшись, снял мешок и попробовал забираться наискосок по-пластунски, приминая под собой снег. Он поднялся почти до верха, уцепился за прут на срыве и уже праздновал победу, как вдруг прут сломался и он полетел вниз, поднимая снежную пургу.

Положение было безвыходным в самом буквальном значении слова. Митя сел, зачерпнул горсть снега и стал его сосать. Он ел снег и успокаивался. Все идет правильно. Пришло наказание за гибель мамы. Не надо ни веревку воровать, ни денатурат пить. Засну — и все.

От ночного мрака отделился серый человек в шляпе с опущенными полями. Он шел очень прямо, в пальто, держа руки в карманах так, что высовывался большой палец, медленно прошествовал мимо Мити и, не оставив следов, скрылся. Чего на сей раз хочет от него мамин посланец? Может быть, не велит Мите умирать? Не велит бросать отца? И правда, что без него будет делать папа? Кто будет варить картошку? Переписывать протоколы? Что ж ты, сынок, одну беду натворил и на другую набиваешься? Тебя на свет произвели не для твоего удовольствия. Ты не себе нужен. Ты нужен людям — и маленьким, и взрослым…

Все это Митя понял, но сил шевельнуться не было. Так, может, он и заснул бы, если бы не странный, быстро приближающийся шорох. Что это? Снова призрак? Митя открыл глаза. По дну оврага молнией прокатился черный футбольный мяч, а вслед за мячом, оставляя на снегу следы брюха, тяжелыми прыжками, словно через барьеры, проскакала большая собака.

Митя не сразу понял, что это не собака, а волк. И катился вовсе не мяч, а заяц. А когда понял, вскочил, бросился к мешку, разыскал в пенале деревянную ручку с пером номер 86 и крепко сжал ее в кулаке.

— В глаз перышком не получал? — вслух пригрозил волку. — Подойди — получишь. — Прислушался, затаив дыхание. Ничего не было слышно. Только следы остались, словно помелом по снегу промели.

«А что, если и мне в ту сторону махнуть? — подумал Митя. — Заяц знает, что овраг выходит на реку, вот он и побежал на реку. Там спасется. А если я выйду на реку, то по льду-то обязательно доберусь до моста Сядемки. — Митя подивился тому, что для такой простой догадки понадобился заяц, подтянул поясок и двинулся в путь. Шагать было трудно. Снег здесь лежал пышный. Ноги приходилось выдирать из цепких сугробин, как из болота; ступни то и дело вылезали из валенка. — Нет, не догнать волку зайца по такому снегу. Не догонит, озлится и за мной воротится, — Митя крепче сжал ручку со стальным пером. — А может, и в капкан попадет. Тогда нам с зайцем вообще лафа».

Он вспомнил разговор Петра о капканах, расставленных по оврагам, и встал как вкопанный. «Вот еще! Не хватало мне вместо волка в капкан угодить!»

Он стоял, изредка вздрагивая. «Что делать? Так стоять до утра? Только до утра не достоишь. Евгений Ларионович рассказывал, что человек на девяносто процентов состоит из воды. Заморозишься до смерти и будешь торчать, как сосулька».