Рапорт из Штутгофа

Когда весной 1944 года я вышел из ревира, новые узники получали номера между тридцать второй и тридцать третьей тысячами. А к рождеству номера перевалили за сто десятую тысячу.

В бараках не было ни одного сантиметра свободной площади. Во всех блоках на каждой койке лежало по два человека. Кое-где людей укладывали поперёк коек. Таким образом на двух койках лежали не четыре заключённых, а шесть и даже семь. Люди лежали на полу между койками, на столах, в умывальнях, а евреев укладывали даже в уборных.

Тех, кому не хватило места в рабочих командах, выстраивали утром на поверку, и они стояли до самого вечера. В лагере не осталось ни одного свободного клочка земли, где их можно было бы гонять взад и вперёд, учить ложиться и вставать.

Одну за другой рабочие команды отправляли на промышленные предприятия и верфи в Штеттин, Гдыню и Данциг. И каждый раз из лагерных ворот выходило гораздо больше заключённых, чем возвращалось обратно.

Однако старожилы Штутгофа по-прежнему работали в мастерских и на строительстве новых помещений. Вне зависимости от хода войны эсэсовцы продолжали планомерно расширять лагерь. Заключённые прокладывали новые дороги, рыли отхожие места. Только что закончилось строительство трёх новых больших цехов, каждый имел 120 метров в длину и 60 — в ширину.

В этих цехах предполагалось наладить производство деталей для самолётов и подводных лодок. Вскоре здесь было установлено всё необходимое оборудование и станки. Нацисты упорно цеплялись за свои планы, связанные с дальнейшим расширением Штутгофа.

Прибывали всё новые и новые тысячи заключённых. Лагерь буквально трещал по швам. О порядке теперь не могло быть и речи. Всё зарастало грязью и кишело насекомыми. Борьба со вшами, которую до сих пор датчане вели довольно успешно, стала совершенно безнадёжной. В Штутгофе свирепствовали брюшной тиф и сыпняк. Однажды ночью в крематории от перегрузки начался пожар; пришлось установить четыре новые печи и вместо угля топить их нефтью. Однако печей всё равно не хватало. И трупы не удавалось сжигать так быстро, как раньше.

Именно в это время началось массовое уничтожение евреев, особенно еврейских женщин. Тысячи женщин загоняли в один барак. Утром их выгоняли на улицу, где они стояли до самого вечера, а потом их снова загоняли в барак. Они мёрли как мухи, гибли от тифа и голода, а иногда сами бросались па колючую проволоку под током, и те, кому удавалось добежать до неё, сгорали.

Непрерывным потоком двигались подводы с трупами из женского лагеря. Но эсэсовцам всё было мало. Им нужно было всё больше трупов — и их становилось всё больше.

Чудовищные дела творились в лагере в ото время. Еврейские женщины умирали в страшных мучениях от голода и холода, от хлыста и палки своих собственных блоковых старост.

Мужчин не пускали в лагерь еврейских женщин, по из мастерской, которую от женского лагеря отделяла лишь колючая проволока, было видно всё, что там происходило.

Однажды ко мне подошёл Йозеф. Обычно он был очень сдержан, но на этот раз даже не пытался скрыть своего волнения.

— У меня есть друг, он капо в одной из команд электриков, — сказал он. — На днях его послали в лагерь еврейских женщин, чтобы починить там проволоку. Он побывал и в самом дальнем бараке, ну, знаешь, в бараке смертников. Он рассказал нам невероятные вещи, но всё это правда. Во всю длину барака (а в этих бараках ист перегородок) лежат рядами голые женщины. Они лежат повсюду, оставляя лишь узенький проход посередине барака. Чтобы занимать меньше места, они лежат, раскинув ноги, и каждая упирается головой в пах другой. Многие уже умерли, остальные больны тифом или дизентерией. Они даже не могут встать для отправления естественных надобностей. По узкому проходу между телами расхаживают взад и вперёд их собственные «блоковые», и стоит только кому-нибудь из этих живых трупов пошевелиться, как «блоковая» набрасывается на неё и бьёт хлыстом, покуда хватает сил.

Одной женщине из другого барака удалось скрыть, что у неё есть маленький ребёнок. Ты же знаешь, что женщин с детьми уничтожают в первую очередь. Женщины подкупили «блоковую», и, говорят, они приучили ребёнка лежать абсолютно тихо. Большую часть времени малыш лежит в распоротом матраце. Мой друг видел его. Ему всего два года. Это необыкновенно красивый мальчуган, нечто совершенно удивительное. Многие еврейские женщины думают, что это Мессия, которого они ждут.-

Йозеф строго посмотрел на меня и добавил: — Держи язык за зубами. Но помни об этом. И если тебе когда-нибудь представится возможность, расскажи всё это людям.

Однако «естественная» смертность не увеличивалась, и нацисты приступили к систематическому уничтожению еврейских женщин.

Рыжий сам решал, кого убить немедленно, а кого оставить до следующего раза. Из окон мастерской можно было наблюдать, как всё это происходило. Три раза в сутки — утром, днём и вечером — он подходил к еврейским женщинам, построенным в несколько рядов, и начинал осмотр. Как барышник выбирает из табуна приглянувшуюся ему лошадь, так Рыжий выводил из строя то одну, то другую женщину. Он заставлял её открыть рот и внимательно осматривал зубы. Золотые зубы он приказывал выдрать. Потом женщины должны были поднять до бёдер свои оборванные рубашки. Ни чулок, ни трусов на них обычно не было. И если на ногах у них оказывались опухоли или нарывы, это было равносильно смертному приговору.

Три раза в сутки — утром, днём и вечером — Рыжий и несколько эсэсовок уводили по 60–80 женщин в газовую камеру. В последний путь их провожали бранью и ударами хлыста.

Они знали, что идут на смерть, но никаких душераздирающих сцен на месте «селекции» обычно не происходило. Лишь изредка мать, сестра или подруга со слезами умоляли, чтобы им разрешили следовать за обречённой.

По дороге на работу и на обратном пути наши товарищи неоднократно встречали эти колонны смертников. Женщины шли в крематорий спокойно и мужественно. И нередко, поравнявшись со встречной колонной, они кричали:

— Прощайте, товарищи! Держитесь до конца!

Эти чудовищные зверства подавляли всех заключённых Штутгофа. Даже самые закоренелые антисемиты были потрясены до глубины души. Мы редко говорили о том, что нам удавалось увидеть, но слухи о нацистских злодеяниях непрерывно циркулировали по лагерю. В уборной 14-го блока много суток подряд стояли навытяжку семнадцать стариков. Наконец, они обратились к гауптштурмфюреру с просьбой отправить их в газовую камеру. Гауптштурмфюрер, человек весьма гуманный, не стал возражать, и просьба стариков была удовлетворена.

В эти мрачные осенние месяцы из окрестных деревень в лагерь постоянно приходили богатые хуторяне, у которых были большие поля картофеля и свёклы. Здесь они отбирали десять, двадцать, а то и тридцать самых молодых и сильных женщин. С винтовкой за плечами и пером цапли на шляпе они возвращались к себе на хутор в сопровождении своих рабынь. Женщины работали некоторое время на хуторе, спали на голой земле, не получали почти никакой еды, а когда окончательно теряли силы, хозяин гнал их обратно в лагерь и сдавал прямо в крематории. Потом он набирал новых рабынь.

К осени 1944 года одной газовой камеры па весь лагерь уже было мало. Под газовую камеру пришлось переоборудовать железнодорожный вагой. Его закатывали прямо в лагерь, загружали обречёнными на смерть, бросали туда газовый снаряд, запирали, и пока другие заключённые медленно толкали вагон к крематорию, несчастные погибали. Принцип действия здесь был такой же, как в установках для производства бетона, смонтированных на грузовиках: «полезная» работа совершается во время транспортировки «сырья». Когда вагон останавливался возле крематория, можно было открывать двери и вытаскивать трупы.

Производительность крематория стала явно недостаточной. Хотя были установлены новые печи и они работали круглосуточно, гора несожженных тел всё росла. Заключённых истребляли, да и сами они умирали в таких количествах, что потребовались какие-то новые методы сожжения трупов.