Страница 8 из 14
Послать разведчиков в Ригу Морской в то время не успел. Началась очередная карательная экспедиция. В таких условиях даже самые надежные документы могли подвести. Морской принял новое решение: пробиться в район Мадоны вчетвером, оттуда в Ригу направить Ивана Коледу (Коледа был рижанином и до войны работал на железной дороге), а на месте, в районе Зилупе, оставить Лушкина и Казанцева, поручив им контроль за перевозками противника по железным и шоссейным дорогам Резекне — Идрица.
Группа Лушкина «вписалась» в Зилупе довольно благополучно. Хозяин квартиры Кравченко, у которого они остановились, донес, было, в полицию, что какие-то двое подозрительных ищут работу. Но полиция сделала внушение Кравченко, отнесшемуся без достаточного уважения к документам квартирантов, выданных самим гестапо.
Лушкин передавал в Центр:
«3 января 1944. В Зилупе выгружено 30 вагонов боеприпасов, которые хранятся в станционных складах».
«Со 2-го по 8-е января через Зилупе на Идрицу проследовали: 2-й охранный батальон, 214-й и 285-й батальоны латышских «добровольцев», подразделения СД»,
Лушкин уверенно расширял связи. Помня о задании основной группы, он радировал:
«Передайте Морскому, если нуждается, дам несколько рижских адресов».
А группа Морского, собирая данные и отправляя их в Центр, постепенно продвигалась на Запад.
«3 января 1944 года. В пути по Латвии. Пятая дневка, в болоте, — писал Кирьянов. — Переправа через речку по-пластунски.
7 января. Дневка была в болоте. Холодно, мокрые с ног до головы, голодные. Медишово. Переход границы. Нарвались на засаду. Переход второй «железки». Наткнулись на сторожевую собаку и патрулей, была перестрелка, и нас преследовали.
8 января. Дневка в доме, но хозяин под домашним арестом.
13 января. Занимаемся разведданными и вербовкой агентуры.
14 января. То же самое».
Через полмесяца под самой Мадоной группа Морского встретилась с партизанами 2-й Латышской бригады, которая надолго стала родным домом командира группы, его заместителя и корреспондента 23-23.
Вечереет. Потрескивает в костре валежник. Георгий задумчиво смотрит на огонь, греет руки. Что-то вспомнив, достает из кармана записную книжку — память об одном разведчике — латыше. Открывает чистую страничку.
«18 января 1944 года.
...Темно. Сижу один у костра. Ребята ушли к штабному костру. Голова полна дум. Не знаю, то ли фортуна сопутствует нам, то ли еще что-нибудь. Вчера получили известие, что вышедшая вслед за нами группа командира Смирнова в десять человек полностью погибла. За этот месяц это уже пятая или шестая группа. И только мы волею судеб добрались.
Здесь только что закончилась блокировка. Против семидесяти партизан было брошено пять тысяч карателей!
Вот уже полтора месяца, как мы спим на снегу, не ходим в баню. Из леса показываться часто нельзя, кругом засады. Писать кончаю, очень темно».
И снова — в путь. Засиживаться нельзя: задача — продвигаться вглубь, на запад, к Риге. Снова многокилометровые броски, уход от облав и преследований, ночевки в поле и на болотах — сна не больше четырех часов в сутки.
«По-прежнему живем в лесу, на снегу. Ходим за 15—20 километров на заготовку. Питаемся однообразно (каша, горох), но это еще не беда: хлеб видим очень редко.
Эти чертовы хутора через каждые полкилометра — километр с телефонами...»
Чертовы хутора! Один из них чуть не стоил жизни ему и товарищам.
Собрав очень ценные сведения, группа возвращалась в лес. На след напали каратели, — погоню обнаружили поздно, когда уже назад ходу не было. Бежать к лесу? Далеко, не успеть.
— На хутор! Выбора нет! — приказал Морской.
На крыльце добротного многооконного дома Георгий вскочил на перила и оборвал телефонный провод. Группа ввалилась в комнату. Хозяин, плотный, кряжистый старик, поднялся навстречу и, не отводя злобного взгляда, потянулся к телефону.
— Спокойно-спокойно! Провода обрезаны.
Ребята остались у дверей, Морской кивнул в сторону столовой:
— Костя, посмотри.
Георгий двинулся в другую комнату. По дороге мельком взглянул на себя в зеркало на стене: ну и вид! Обросший, воспаленные глаза, помятый бушлат, поперек груди — автомат. Распахнул дверь — за столом две девушки склонились над книжкой. «Алгебра»,— прочел он латышскую надпись на обложке. Пахнуло вдруг далеким, родным...
Старшая, с длинными косами поднялась и с ненавистью посмотрела на Георгия:
— Не подходите!
— Ну, зачем же так строго, девушки! — Георгий направился к столу.— А-а-а, задачка не получается! Так-так. Сейчас мы ее посмотрим. Садитесь! — и уже с металлическими нотками в голосе повторил:— Са-ди-тесь!
Вихрем пронеслись совсем забытые картины. Школа... класс... учительница математики... Как это решается? Как? Неужели не вспомню!
Только бы они шум не подняли. Ага! Вот так... так... квадратный корень. Кажется, выходит! Георгий скосил глаз в сторону на один лишь миг, успел заметить два напряженных лица, но на них уже не злоба, а старательно скрываемое внимание, интерес, — и снова уткнулся в задачник.
— Есть! Пожалуйста, синьориты!
— По ответу! — ахнула младшая.
— Ну, где ты там? — в комнату заглянул Морской. — Собирайся! Те уже прошли! Хозяин молодец: хоть и под автоматом, а промолчал.
Георгий двинулся к двери, на пороге обернулся. Длиннокосая, вспыхнув и отведя глаза, прошептала:
— Простите. Спасибо.
Меньшая подбежала и что-то быстро-быстро заговорила по-латышски.
— О чем это она говорила? — вспомнил Георгий, когда группа углубилась в лес.
— Предупреждала, чтобы не ходили на соседний хутор, там немцы, засада,— сказал Саша. И хитро посмотрел на товарища,— Ай, да Костя! Неотразимый кавалер — покорил!
А ребята, взглянув на живописный вид «кавалера», от души расхохотались. Смеялись долго и всласть, как часто смеются люди, за минуту до этого избежавшие смертельной опасности.
«Боги Латвии»
— А ну-ка, примерьте!
Костя поставил перед опешившим партизанским врачом Иваном Егоровым пару кирзовых сапог.
— Почти новые! Да еще теплые портянки! Костя, я твой должник до гробовой доски!
— Интеллигенция! На войну — в лакированных штиблетах!
Костя повернулся и направился к костру, напевая любимую песню про своего тезку, который привозил в Одессу шаланды, полные кефали.
«Интересно, где он смог добыть такое сокровище?» — Егоров с наслаждением наматывал байковую портянку на намерзшиеся ноги. Он был растроган заботой товарища: этот весельчак и балагур оказался еще и очень внимательным человеком.
Почти никто в бригаде не знал, чем занимается неразлучная четверка недавно прибывших ребят. Вместе со всеми они делили тяготы лесной жизни, спали на снегу, отбивались от карателей, уходили с базы на сутки, на двое. Старший из них, темноволосый, всегда подтянутый и чисто выбритый, Саша обучал бойцов владеть трофейным оружием, распознавать рода войск противника. Товарищи чем-то были похожи на него — такие же собранные, немногословные.
А между тем разведчики напряженно работали.
Вот уже несколько дней Морскому не дает покоя одна мысль. В двадцати километрах от лагеря, на хуторе Дравниеки, живет богатый хозяин, агроном Рудзитыс. В его доме часто бывает высокопоставленное немецкое начальство. Говорят, однако, агроном не очень жалует гостей. Проникнуть к нему, склонить на свою сторону — каким богатым источником информации могло бы послужить это знакомство!
Морской совещается с комиссаром бригады Блюмом. И вот созрел план.
...В полдень в дом агронома Рудзитыса вошли два элегантно одетых мужчины. Хозяин встретил их насторожено — времена были смутные и доверять случайным гостям не приходилось. Но непродолжительная беседа развеяла подозрения Рудзитыса. «Мой друг — эстонец, — заметил один из гостей,— в наших краях недавно. Он, можно сказать, ваш коллега, много наслышан о вас и хотел бы засвидетельствовать вам свое почтение и, если не возражаете, познакомиться с вашим хозяйством». Агроном был польщен, пригласил гостей к столу. А прощаясь, вежливо просил заглядывать еще. Элегантный эстонец понравился и молодой хозяйке, которая поддержала мужа. Должно быть, в благодарность за изысканные комплименты она с чувством пожала милому собеседнику руку, унизанную перстнями.