Страница 10 из 14
В апреле в партизанский отряд явился какой-то парень и сказал, что он из Острова, что немцы его угнали, но ему удалось бежать под Ригой, пройти пешком 172 километра. Он хочет с оружием в руках поквитаться с проклятым врагом. Морской внимательно слушал пришельца. Что-то настораживало в нем. Говорит о лишениях, о невзгодах, а выглядит довольно сыто. И с географией не совсем в ладу, путает. «А ну-ка разуйся!» — приказал Морской. Когда парень сбросил грязные сбитые сапоги, Морской убедился, что пришедший лжет.
— У того, кто прошагал 170 километров да еще по бездорожью, не такие бывают ноги! Признавайся, кто тебя послал, с какой целью? — потребовал разведчик.
Парень долго выкручивался, но, запутавшись, признался, что послан в отряд гестапо, чтобы выследить связи советской разведки в районе Мадона — Гульбене. Шпиона расстреляли.
Одну за другой немцы посылали против отряда карательные экспедиции.
В начале мая Морской и Блюм пришли к Рудзитысу. Тот встретил их сообщением о новой вылазке гитлеровцев, назначенной на утро 3 мая. Мечты о праздничном обеде и отдыхе пришлось забыть. И снова более двадцати километров бездорожья и болот, чтобы вовремя предупредить отряд. Когда появились вражеские цепи, партизаны уже были готовы. Бой продолжался несколько дней.
И все-таки гестапо сумело выследить Артура Рудзитыса. Идя в Дравниеки, Морской нарвался на засаду. Он отстрелялся. Но Артур Рудзитыс, Маша Махова и Петерс Уога были схвачены.
Морской доносил в Центр:
«Арестованы Махова, Уога, Рудзитыс... Да, мы сроднились здесь, в тылу противника... Желая отомстить гитлеровцам, пробрался в Мадону и выполнил смертный приговор по отношению четырех агентов гестапо. В каждом доме оставил записку, в которой указал, за что казнены негодяи...»
Беда не приходит одна. Погибли товарищи с хутора Дравниеки, пропал без вести при выполнении боевого задания Георгий Казанцев. С новым прочесыванием на мадонские леса двинулись каратели. Но надо было жить, надо было продолжать работу. Георгий принял новую радиограмму:
«Красная Армия снова перешла в наступление. Сейчас для разведчика основная задача — тщательно следить за переброской войск противника, знать, где враг готовит рубеж обороны и сосредоточивает свои войска. Донесения докладывать немедленно».
...Разведчики уходили от преследования уже несколько суток подряд. Гудели ноги, поташнивало от голода.
— Эх, закурить бы сейчас. Костя, пошарь-ка в своем заветном кисете — может, наскребешь что.
Георгий достает из кармана потертый кисет. Он, конечно, пустой: все давно уже выкурено. Но не прячет его, разглаживает на ладони, посветлевшими глазами смотрит на едва заметную надпись в уголке: «Ася».
«Друг ты мой, Асенок, где ты теперь?»
«Друг ты мой, Асенок…»
«Здравствуйте, дорогие Софья Николаевна и Иван Дмитриевич».
Ася написала первую строчку и задумалась.
Когда Георгий уходил на задание, они условились: если один будет по ту сторону, другой пишет родителям. Не первый раз Ася садится за такое письмо, уже завязалось прочное знакомство.
«Георгий - молодец, им только можно гордиться...»
«...Я от души радуюсь его успехам, вести о его работе стали для меня просто воздухом...»
«Так свободно и легко пишу вам, будто родным. Я не могу подобрать слов, чтобы выразить радость за Георгия. Честное слово, он своей работой приводит меня в восторг. И так хочется быть такой же».
Все это было в прежних посланиях. А что сказать сейчас? Вот уже который день корреспондент 23-23 молчит. Ася вздыхает, накидывает на плечи шинель, идет на радиоузел. Радист-старшина отрицательно качает головой: ничего нет. Ася возвращается в землянку и снова склоняется над столом.
«...Вы хотите познакомиться со мной ближе... До войны я училась в механическом техникуме. Кончить не успела. Работать тоже не пришлось. В армию ушла добровольно».
Ася откладывает перо. Перед глазами встает родной городок Ефремов, знакомые улицы, опустевшие и притихшие с началом войны...
- Хорошо с девками-то, никого в армию провожать не надо,- вздыхали соседки при встрече с Асиной матерью. Сами они, солдатки, проводили на фронт кто мужа, кто сына. А у Бородкиной - шестеро, и все дочери.
«Хорошо»...
На второй день войны ушли на фронт три зятя. Осталась одна с дочерьми. И их не удержала.
В начале апреля 1942 года уехала на фронт старшая. Проводила ее, поплакала. А через несколько дней приходит домой Ася и так это, как бы между прочим, говорит:
- Мам, я завтра в армию ухожу.
В дорогу собиралась весело: своего-таки добилась. Со смешанным чувством радости и печали покидала старый Ефремов. Учеба в разведывательной школе, фронт, первое задание...
От дома к дому, от села к селу шли нищие беженки, озябшие, оборванные, исхудалые. Только раз удалось заночевать в избе, а чаще спали в развалинах, на пепелищах. Странные это были беженки: остерегаясь и пугаясь любого встречного, они выбирали не тихие, безлюдные проселки, а шумные магистрали, где неумолчно гудели танковые колонны, шли машины, двигались армейские части. И вся эта чужая громада, все эти чужие названия, номера, знаки различия, как на фотопластинке, отпечатывались в натренированной памяти. Так день за днем, шаг за шагом выходили к линии фронта из тыла врага советские разведчицы. «Стрела» — под этим именем Ася была известна немногим.
Ася снова берется за перо. «О себе рассказывать почти нечего. Вот о Георгии»...— Ася улыбается. Да, о нем, веселом, жизнерадостном, она готова рассказывать бесконечно.
Они встретились в Осташкове осенью сорок третьего.
Ася, Валя и Наташа готовились здесь к новому заданию. Вечер был свободный, и подруги отправились в клуб, на концерт местной воинской части. Билеты достали с боем, на самый последний ряд. Начало задержалось, и девушки разглядывали зрителей. Шинели, шинели... И неожиданно появились эти пятеро.
— Смотри, Валюша,— Ася подтолкнула подругу,— какие франты! Даже дико смотреть на них, — и отвернулась, потому что «франты» продвигались в их направлении.
И действительно, странно было видеть здесь молодых здоровых парней в подчеркнуто гражданской одежде. Американское пальто, кепи, щегольские ботинки. Парни весело разговаривали и заразительно смеялись. Смуглый, черноволосый атлет спросил:
— Костя! Какие у нас места?
Ася Бородкина. 1942 г.
Высокий, с живыми карими глазами парень лет двадцати, весело ответил:
— Все свободные, Саша!
Девушки прошли в свой ряд и столкнулись с шумной пятеркой.
— Извините, — бросила Ася, — но места эти наши. — А привилегированные,— она ядовито подчеркнула это слово,— могут и постоять.
Но что это? Тот, которого назвали Костей, стремительно обнимает Валюшу и кричит:
— Да ты ли это?
— Георгий?!
Через несколько минут Асе становится ясно, что парни — такие же, как и они, — разведчики, вернувшиеся с задания.
А потом они смотрели концерт. Впрочем, уже не смотрели.
— Костя, какой ты невнимательный! Знакомь с девушками.
— А я и сам не со всеми знаком, Саша! Константин Туманов,— протянул он руку.
— А точнее? — улыбнулась Ася.
— Я уже отвык от домашнего имени, — по лицу юноши пробежала грустная тень. — Георгий!..
Потом гуляли по улице. Вечер был теплый, ясный. Светила луна.
— Саша, смотри, какая она красивая. Серпастая!
— Непостоянный! Вчера ты ее проклинал, а сегодня восхищаешься.
— То было вчера, а сегодня... Сегодня я здесь, среди своих, смеюсь, курю, громко говорю, иду с девушками.
— Не увлекайся. Нам пора расходиться. До свидания.
Ах, незабываемое время! Как шумно и весело становилось в комнате, когда собирались все вместе! Даже сдержанный серьезный Морской — он был старше всех — преображался. Он брал каким-то чудом оказавшуюся у хозяйки рассохшуюся скрипку, театрально кланялся и говорил: «Ну, чем не Ойстрах?»