Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 40 из 92



Утром я проснулся весь в поту, но через несколько минут меня начал бить озноб. Я видел то, чего в реальности не было, и это было похоже на ночной кошмар. Вначале я услышал топот множества бегущих мышей, а потом увидел и их самих. Это были не Чхота и его братья, а обычные мыши. Мне казалось, что я действительно вижу их, но всё-таки я не был в этом уверен. Потом я увидел Гопидаса Бабаджи, который стоял надо мной и смеялся, но не доброжелательно, а словно демон. Он хохотал и кричал: «Твоя раса быть мышью! Ха! Ха! Ха!».

Мне чудилось, что меня судят, и я чувствовал себя виноватым в том, что поклонялся мышам. Чей-то голос говорил, что моя дружба с Чхотой - нечто вроде извращенной религии, наподобие чёрной магии, и поэтому я получу то, чего хотел - стану мышью. Я чувствовал себя ужасно виноватым в том, что отклонился от истинного пути. «Ты молился мышам, а не Кришне, так получи же по заслугам. Ха! Ха! Ха!» - слышал я. Итак, я должен был стать мышью из-за того, что делал не то, что следовало, и комнату буквально наводнили мыши, которые стали бегать по всему моему телу. Я чувствовал присутствие Зла и понимал, что совершил грех. Так меня наказали за то, что я поклонялся не Кришне, а мышам.

Я видел сердитые лица: Гурудев, Вибху, мои отец и мать и сотни индусов смотрели на меня с презрением и осуждающе говорили: «Вот кто ты такой».

Кажется, я кого-то звал, но никто не приходил на мой крик. Время от времени какие-то люди заглядывали в комнату, говорили что-то на хинди и уходили, не обращая на меня никакого внимания, словно я был неодушевленным предметом. Когда мне становилось совсем худо, я слышал топот бегущих животных, более крупных, чем мыши, и мне казалось, что комната кишмя кишит крысами, а я был не силах даже встать с пола и защитить себя от них. Меня бросало то в жар, то в холод. Мне ужасно хотелось пить. Я видел червей выползающих из пола. Я видел зелёную траву, которая внезапно желтела и увядала. И я всё время чувствовал запах испражнений.

Я был не в состоянии собраться с мыслями и подумать над тем, что со мной происходит; я почти всё время бредил, и меня мучили сильные боли во всём теле. Но я чувствовал себя виноватым и раскаивался в том, что избрал неверный объект для поклонения и не был преданным Кришны.

Но посреди всех этих кошмаров и страданий я пережил всё-таки и несколько замечательных минут. Я услышал вдруг звуки картона, идущие откуда-то из ашрама. Это был не громкий мелодичный киртан, какие бывают в ИСККОН, но это точно была маха -мантра:

Харе Кришна, Харе Кришна,

Кришна Кришна, Харе Харе,

Харе Рама, Харе Рама,

Рама Рама, Харе Харе.





Слушая эти звуки, я вдруг почувствовал себя в полной безопасности и понял всю важность киртанов и особенно пения маха-мантры. Я не мог подняться, но моя душа «полетела» туда, где шёл тот киртан, и нашла в нём прибежище. Я плакал и думал: «Кришна, Прабхупада, Гурудев, простите меня. Я не хочу быть мышью. Я вовсе не поклонялся мышам. Я хочу поклоняться только вам. Пожалуйста, простите меня».

И всё же большую часть времени меня мучили кошмары. Не знаю, сколько я лежал так, - день шёл за днём, и одна ночь сменяла другую. Раз или два приходил какой-то пожилой человек и приносил мне поесть, но мой желудок отвергал любую пишу, и всё, что я съедал, тут же извергалось обратно. От этого я ещё больше слабел, а мой организм ещё больше обезвоживался.

Наконец вернулся Пуджа дас, и теперь я, по крайней мере, был не один. Он уверял меня, что я скоро выздо-ровлю, но я не выздоравливал. Тогда он опять отвёз меня к доктору-садху, у которого мы уже были, и тот сказал, что у меня либо желтуха, либо малярия, либо и то, и другое вместе. И хотя он не сказал мне, я и сам знал, что, помимо всего прочего, моё тело покрылось ещё фурункулами. Один вздулся у меня на бедре. С каждым днём он становился всё больше и болезненнее, и, казалось, всё моё сознание сосредоточилось на нём.

Так проходила одна неделя за другой. Я лежал больной и всё больше и больше худел. Я не мог повторять мантру, хотя я и пытался, а если мне всё-таки удавалось повторить несколько кругов, я никак не мог сосредоточить внимание на Святых Именах. Я думал: «Вот вам и прекрасный Вриндаван». Но преданные говорят, что болезнь - это очищение, а очищение - неотъемлемая часть жизни во Вриндаване. «Ну вот и хорошо, - думал я, - пусть я как можно больше очищусь».

Когда ко мне возвращалось сознание, я пытался понять, что означали те кошмары, которые я видел. Это привело к тому, что я почувствовал желание больше думать о Кришне и Прабхупаде, сделав их своими единственными объектами поклонения. Конечно же, это вовсе не означало, что я должен был отказаться от дружбы с Чхотой, просто мне не следовало смешивать одно с другим. Я должен поклоняться только Верховному Господу, а всё остальное нужно воспринимать как служение Ему. Я ни к чему не должен привязываться и всегда должен быть готов отказаться от того, что препятствует моему служению Кришне. Вот к чему я пришёл в результате своих размышлений.

Лёжа день за днём на полу, я часто вспоминал о своей жизни на ферме. Но теперь, думая о прошлых днях, я не испытывал горечи, как раньше, а вспоминал о жизни на ферме с тёплым чувством. Мне хотелось вновь оказаться там и смиренно служить Радхе-Дамодаре. Я вспоминал даже то время, когда я ещё не знал Чхоту и когда чувствовал себя таким несчастным. Теперь же я испытывал лишь чувство благодарности за то, что жил с преданными, и очень хотел вернуться туда. Прошло уже довольно много времени, как я уехал оттуда, и теперь я мог медитировать на всё то, что создавало её атмосферу. Я мысленно входил в хлев и видел там очень дружелюбную корову Лалиту. Я видел других коров, сгрудившихся около Лалиты, узкие загоны с недавно родившимися белыми телятами, молоденьких тёлочек и в конце хлева быка, который всегда скалил зубы, когда кто-то гладил его. Затем я выходил в поле и наблюдал за преданными, пашущими на волах, а потом взбирался на холм, откуда была видна вся ферма с двумя силосными башнями и хлевом с немного покосившейся крышей. После этого я спускался вдоль ручья к дому Гурудева и шёл в храм, где кланялся Прабхупаде и Божествам, одетым в одежды шоколадного цвета с белыми ирландскими кружевами. Я испытывал чувство благодарности за то, что мне посчастливилось жить в этом месте. Мне очень хотелось вернуться обратно, пусть даже меня бы там дразнили и ругали, - в конце концов, я этого заслуживал.

Болезнь помогла мне осознать, что я - неотъемлемая часть Движения, но из-за неё же я впал в другое заблуждение, избавиться от которого было не так просто.

Все думали, что я выздоровлю через несколько дней, либо через неделю, но дни шли за днями, а ни понос, ни рвота у меня не проходили, и день ото дня я всё больше и больше худел. И тогда меня опять повезли к доктору, у которого было Божество Кришны. На этот раз он только покачал головой. Ему очень не понравилось то, что он увидел. Он сказал, что у меня малярия, желтуха и дизентерия, и даже сейчас я не знаю, у меня была одна из этих болезней или я заболел всеми тремя сразу. Фурункулы на моём теле стали огромными, а один из них разорвался, и из него тёк гной. И вдобавок к старым фурункулам у меня появлялись всё новые и новые. Когда я лежал перед Божеством Кришны, что мне очень нравилось, доктор сказал, что я должен поехать в Южную Индию к одному его знакомому доктору и пройти у него курс лечения. Он прямо сказал, что иначе я могу умереть. Мы с Пуджей заплатили ему и вернулись в ашрам, решив обсудить его предложение между собой.

Санаторий, в который я должен был отправиться, назывался «Центр индийской натуропатии», и лечение в нём было довольно дорогим. Пуджа был очень добр ко мне и одолжил мне немного денег. Он даже сходил в храм Кришны-Баларамы и занял ещё денег у Нанды даса, хотя ему, должно быть, очень трудно было просить того о чём-то. Пуджа сказал, что не сможет проводить меня до санатория, потому что ему нужно ехать в Дели, чтобы получить новый паспорт и билет взамен украденных. Здоровье моё не улучшалось, поэтому в один из дней он отвёз меня на железнодорожную станцию и, проинструктировав меня, на какие поезда мне нужно пересаживаться, чтобы добраться до санатория, оставил меня одного.