Будьте красивыми

Из другого подъезда дома, громко разговаривая и громыхая, вышли Стрельцов и Пузырев, в шинелях, с подсумками и карабинами. Варя, чего-то испугавшись, отпрянула назад, спряталась за угол. Ей представилось все, что было ночью: как она сама пошла к Игорю, как они тайком, через подвал, выбежали в парк, гуляли в тумане, взявшись за руки, а потом долго лежали в канаве под укрытием чуткой, встревоженной выстрелами ночи, и он целовал ее и шептал ей самые нежные слова, и она прижималась к нему — и жгучий стыд опалил ей сердце. Заслышав, что Игорь с Пузыревым направляются в ее сторону, она побежала дальше вокруг дома, юркнула в ту самую дверь, через которую они с Игорем выходили ночью. «Нет, нет, только не сейчас, лучше потом встретимся, когда-нибудь потом, когда не стыдно будет», — думала она, пробегая подвалом.

— Карамышева, пора на дежурство, где вы бродите! — встретил ее выговором Дягилев, который давно искал ее. — Все уж на месте…

— Простите, товарищ лейтенант, — вспыхнув, сказала Варя и побежала по коридору впереди Дягилева.

Аппаратная связи находилась не под землей, как всегда, а в этом же доме, где размещалась оперативная группа. В просторной комнате со светлыми большими окнами стояли три телетайпа. Варя, жмурясь от солнца, бившего из окна, прошла на свое место. За ее аппаратом — она обслуживала связь со штурмовым корпусом — сидела Надя Ильина, дежурившая ночь. Подняв красные, усталые глаза, Надя сказала, кивнув на аппарат:

— Садись, Варя. Наши с тобой уже пошли на работу. Видишь, какая погода! Жаркий денек будет…

Ее усталые красные глаза светились упоением дела, которым она была занята ночь и которым сейчас пошли заниматься «ее» штурмовики. Таким же упоением вспыхнули и загорелись и глаза Вари, ясные, светлые, и она села за аппарат, отражавший своим черным лаком еще более ослепительное солнце, чем то, которое светило из окна.

К аппарату подошел майор Желтухин. Он, как всегда, был в унтах, чисто выбрит. Это его, майора Желтухина, Варя приняла тогда, во время прорыва обороны немцев, за командующего. Разложив карту на столе, придерживая рукой свисавший ее конец, Желтухин весело сказал Варе:

— Начнем, девушка? Вызовите к аппарату оперативного дежурного. Срочно дежурного.

«Дежурный у аппарата», — тут же отстукал в ответ телетайп.

— Смотрите карту. Передаю обстановку на фронте к восьми ноль-ноль. Наши войска продолжают продвижение вперед. Утром заняты пункты…

Водя пальцем по карте, Желтухин перечислял пункты. Варя видела, как далеко продвинулись с утра наши войска, и чувство радостного волнения и нетерпения окончательно погасило все мысли и все чувства, какими она жила пять минут назад. «Хорошо, хорошо!» — твердила она про себя, отбивая слова, которые диктовал Желтухин.

Этот день был по-особенному «жарким». Летчики армии сделали около трех тысяч вылетов. Желтухин поминутно передавал уточнения линии фронта, команду перенести удар вперед, на новые объекты. Приходил командующий, генерал-лейтенант, с двумя золотыми звездами Героя, тоже молодой, чем-то похожий на Желтухина, посидел у Вари за аппаратом, зачем-то вызвал командира корпуса, поздравил его с хорошей погодой, сказал спасибо и еще что-то, совсем не относящееся к делу, и Варя поняла, что командующий волнуется и что у него все рассчитано, все предусмотрено, все сделано и все делается так, как предусмотрено, но он все равно волнуется, и волнение и нетерпение еще более захватили и ее. «Хорошо, хорошо!» — все пело у нее в груди. Она сначала даже не поняла, о чем спросил ее командующий, вскинула голову, в упоении блестя глазами.

— Так это вы напугали нас, красавица? — спрашивал командующий, с усмешкой рассматривая ее.

— Как… напугала? Кого?

— И меня тоже, всех.

Варя посмотрела на командующего серьезно, как будто его и в самом деле можно было чем-то испугать, — и все поняла, и смутилась, не зная, куда деться от стыда и страха.

— Я, товарищ командующий…

— Как же у вас вместо двух получилось двадцать два? Аппарат был неисправен?

— Нет, аппарат был исправен.

— Что же тогда? Может быть, какое-то замыкание на линии? Это могло быть?

— Могло, — подумав, ответила Варя. — Но виновата я, даже если что и на линии. Я должна была проверить, — уже шепотом сказала она.

— И не проверили?

— И не проверила.

— Ну вот. И напугали. Такая маленькая и напугала больших. И видите, что мы натворили с перепугу — подняли по тревоге столько самолетов, дяди с орденами, со звездами!..

Варя улыбнулась, проглотила набежавший было в горле комок.

— И какое вам дали наказание?

— Под арест… Посадили под арест.

— Вас, посадили? И сколько отсидели?

— Трое суток. А потом…

— А потом?

— Потом выпустили и сказали — десять суток условно. — Варя подумала: — Пять суток осталось…

— Что ж так, дали и выпустили? Пожалели?

— Пожалели, товарищ командующий, — несмело созналась Варя.

— Вот как! Кто ж пожалел?

— Генерал Прохоров, товарищ командующий. — Варя подняла на него глаза, в них была мольба о пощаде.

— Вот как, вот как! За что ж он вас пожалел? — будто не замечая, что творится с нею, допытывался командующий.

— Не знаю, за что. — Варя потупилась. — Он со мной ни разу даже не говорил, как… как со всеми. — Оглянулась на Гаранину: — Он меня… он со мной… ни разу… — Смутилась окончательно, желая провалиться сквозь землю.

— Хорошо, хорошо, девушка, больше не буду, — сказал командующий таким тоном, каким доктор обычно говорит своему пациенту, которому делает больно. — Пять суток, говорите, осталось? — Тоже подумал: — Много. За пять суток можно войну кончить. — Спросил с любопытством: — Как, по-вашему, неплохо идет у нас наступление?

— Хорошо, товарищ командующий! Ох и хорошо! — воскликнула Варя, и в глазах у нее снова вспыхнули огоньки упоения своим делом, и она снова увидела солнце, заливавшее аппаратную. — Вот видите, мои опять «отработались», донесение дают. — Взяла ленту, сбегавшую с телетайпа, прочитала: — «Уничтожено тридцать восемь автомашин, пять танков, в результате налета на полевой аэродром сожжено восемь самолетов противника. Потерь нет». — Сама теперь спросила командующего: — Это хорошо, хорошо?..

— Хорошо, — кивнул он, вставая и сдерживая улыбку. — Работайте, девушка, все будет хорошо. — И, не переставая улыбаться, вышел из аппаратной.

— Варька, чем ты развеселила генерал-лейтенанта? — спросила Саша Калганова.

Варя только рассмеялась в ответ, жмурясь от яркого, теплого и такого ласкового в этот день солнца.

Солнце светило целый день не переставая, и этот день был бесконечным, и Варя уже не помнила, когда пришла и села за аппарат, и аппарат гремел без передышки, и девушки были взволнованы, и Дягилев уже много раз повторял, что «назавтра опять вперед, опять на новое место», и Желтухин снова и снова уточнял линию фронта, чтобы самолеты, штурмовики, истребители перенесли свой удар на отступающего врага, и Варя твердила: «Раз, два, три, четыре, пять», нетерпеливо высчитывая дни своего наказания, и солнце светило, светило без конца, все ярче, точно радуясь тому, что это оно, солнце, делает хорошую, летную погоду для наступающей воздушной армии…

Варя не знала, да и как она могла знать, что в этот солнечный день, в эти самые минуты ее счастья, вызванного успешным наступлением, там, на «старой точке», в глубоком, тихом блиндаже под семью накатами, в тяжелом поединке решается ее судьба. Обстоятельства этого поединка таковы. Когда начальник особого отдела узнал, что она, Карамышева, освобождена из-под стражи и отправлена на боевое задание, очень сдержанно, совершенно в его манере, «попросил» Скуратова немедленно вернуть ее с боевого задания «для разговора», как он выразился. Скуратов, в слепой исполнительности, тут же передал телефонограмму Лаврищеву. Передал, а потом подумал и доложил Прохорову. Прохоров самым решительным образом приказал отменить вызов и сообщить в особый отдел, что удовлетворить их «просьбу» пока не представляется возможным, по крайней мере до завершения боевой операции.