Гибель дракона

Ночь на 9 августа 1945 года была началом конца чванливой японской военщины. Легенда о «непобедимости» сынов страны восходящего солнца, полных «японского духа», перестала существовать навсегда.

Танки и часть машин головной походной заставы, где был и Карпов, прорвались через мосты в город раньше, чем японцы, опомнившись, открыли из дзотов огонь. Оставшиеся автомашины спрятали в укрытия. Два батальона начали бой за овладение мостами.

Солдаты торопливо ползли по болотистой заливной земле в сторону от дороги. Слышались слова команды. Зычный голос Самохвала перекрывал все:

— К мостам, товарищи, к мостам!

В городе вспыхнули пожары. Загремели, сотрясая землю, взрывы. Белоэмигранты в панике жгли свои многочисленные «конторы». Стало светлее. Солдаты по пашне, в грязи, подползали к мостам. Там вспыхивали ожесточенные схватки. Появились первые раненые. Девушки-санитарки перетаскивали их волоком на плащ-палатках в падь. Уже ушла в тыл машина с ранеными, а бой только разгорался. Японцы понимали, что, отдав мосты, они отдадут и город, а тем самым откроют путь к перевалам, и дрались ожесточенно, как обреченные. Огонь советских пулеметов и противотанковой артиллерии не давал им возможности взорвать мосты.

Самохвал полз, придерживая автомат над головой. Пули свистели, заставляя вдавливаться в грязь. Следом полз Гурин.

Дождь прекратился. Сквозь тучи проглянула луна. Осветила японцев, цепью идущих от реки.

— Третья рота! — крикнул Самохвал, но голос пропал в трескотне выстрелов. — Гурин! Бегом к майору! Пусть ударит из минометов, по тому берегу! Вон там, где огоньки мелькают... справа от мостов.

Гурин вскочил и, пригибаясь, скрылся в темноте за кустами. Маленький рассудительный солдат, с виду неторопливый и мешковатый, бежал во весь дух, не разбирая дороги. Здесь было серьезней и страшней, чем на границе: началась настоящая война. Но пока страха не было. Он торопился выполнить первый боевой приказ, оправдать доверие капитана.

Самохвал решил отрезать минометным огнем подкрепления, шедшие к японцам, и подавить дзоты артиллерией. В гулких залпах пушек совсем не слышалось «тявканья» минометов, но, судя по разрывам, снаряды и мины ложились кучно. Командуя огнем артиллерии, Самохвал старался не выпускать из вида пехоту, но она словно пропала. Связной от одного из батальонов сообщил: «Идем под разрывами... осколки свистят, страсть!» Японцы, выйдя на мосты, в панике бежали опять на берег, но и там их доставали снаряды. Самохвал выжидал, когда советская пехота пройдет большую половину моста, а сам, уже не пригибаясь, добежал до первой опоры — «быка», и выстрелил из ракетницы. Зеленый огонек вспыхнул над крайними домиками. Пушки замолчали. Кто-то впереди звонко крикнул:

— За Родину! Ура!

Волна наступающих подхватила и Самохвала.

Два моста были взяты почти без потерь, по ним пошли машины к Хингану. Третий мост блокировали.

Среди ночи дежурный по отряду разбудил генерала Исии. Приказ был срочный — «вручить немедленно». Еще не совсем очнувшись ото сна, генерал спросил тревожно и почему-то шепотом:

— Война?

Не слушая сбивчивого рассказа офицера, Исии развернул радиограмму и замер: настолько неожиданным был долгожданный приказ.

— Тревога! — крикнул он во весь голос, хотя в комнате был только один дежурный.

Задев плечом косяк двери, офицер выбежал. Вскоре раздались короткие, отрывистые звонки. Они взбудоражили сонный покой городка, обнесенного трехметровой стеной надо рвом, наполненным грязной жидкостью, отдаленно напоминавшей воду.

Через полчаса офицерский состав отряда собрался в громадном конференц-зале с затемненными окнами.

— Наш противник, — сурово заговорил Исии, протирая запотевшие в духоте очки, — начал военные действия.

Это уже не было новостью. Многие знали о жестокой бомбардировке харбинских военных городков, о больших жертвах.

— Наша армия успешно отразила первые атаки. Противник успеха не имеет! — Исии встал. Его сухонькая фигура одиноко, как суслик на кургане, торчала на возвышении кафедры. — Пробил наш час, господа! — резкий металлический голос Исии звучал торжественно. — Через двое суток мы должны доказать на деле свою готовность к войне. Немедленно всю деятельность отряда подчинить изготовлению оружия секции Танака[9]. Все эксперименты временно прекратить. Никаких опытов. Мы должны думать только об уничтожении противника. Приказываю: всем быть в распоряжении начальника первого отдела. Вступает в силу боевой приказ!

Исии сошел с кафедры и быстро направился к двери, как бы показывая путь. Он слышал сзади шум отодвигаемых стульев, но ожидаемого оживления не было. Не было и разговоров. Тишина висела за спиной, словно кто-то готовился нанести ему удар в спину. В дверях Исии испуганно оглянулся. Жуткими зеленоватыми пятнами качались лица сотрудников, спешивших за ним. Сердце старика болезненно сжалось от предчувствия чего-то страшного и неотвратимого.

Некоторое успокоение пришло в работе. Наблюдая за отсадкой блох и закупоркой резервуаров бомб, Исии обрел обычное чувство уверенности в своих силах. Ровными рядами выстроились фарфоровые бомбы. В четыре часа утра подошли машины. Исии решил поехать на аэродром и проверить состояние складов.

Свежий предутренний ветерок приятно бодрил. Быстрое движение развеяло остатки мрачного настроения. В самом деле, из-за чего волноваться? Одиннадцатого он сбросит на голову противника сотни килограммов чумы. Через два, самое большее три дня — значит, тринадцатого утром — запылают очаги эпидемий по всему востоку: в городах и в армии. Эпидемия перережет железные дороги, крепким кордоном отгородит запад. Войска будут лишены продуктов, боеприпасов... деморализованы чумой! Следует еще забросить диверсантов-смертников с азиатской холерой. Чума и холера! Уж они-то не подведут никогда! Не изменят, не испугаются, не предадут... И вдруг мысль сделала странный скачок: три дня назад на Хиросиму упала атомная бомба. Первая в мире атомная бомба. Американцы кричат, что города больше нет. Города Хиросимы... Исии помнил этот тихий городок. Он целый год работал там в клинике. Проходил практику. Совсем молодым. И вот — города нет.

— Господин профессор! — услышал он тихий голос шофера. — Разрешите спросить... задать личный вопрос?

Что его интересует сейчас? Какое личное может тревожить солдата в такое время? Исии доброжелательно отозвался:

— Разрешаю, Судзуки. Говори.

— Я из Хиросимы, господин профессор... Говорят, мой город стерт с лица Ямато, — и замолчал, напряженно ожидая ответа.

— Не думаю, Судзуки. В газетах пишут о незначительных разрушениях и пожарах.

— Было бы ужасно, если бы правдой оказались слухи... — шофер вздохнул.

«Ужасная правда! — усмехнулся Исии. — Кто из нас знает эту правду? Нужно посмотреть самому...» — и опять задумался, глядя на выпрямлявшуюся перед радиатором дорогу.

Если бы можно было бросить чуму хотя бы на Нью-Йорк! Это пострашнее атомной бомбы. Это гибель всего живого. Мертвый город. Город мертвых...

— Господин генерал... Правда ли, что русские танки форсировали Мулин-Хэ, взяли Лишучжень и прорвались на Линькоу?

— Ложь! — Горячо воскликнул Исии. — Кто тебе сказал?

— Об этом все говорят...

— Кто именно?

— Не разглядел в темноте, господин генерал... — деревянным голосом проговорил шофер, ниже склоняясь к рулю.

В Линькоу — филиал отряда... ценное оборудование. Ужас охватил профессора. Если русские захватят филиал, Ивасаки никогда не простит...

— В отряд! — закричал он, схватив вздрогнувшего шофера за плечо. — Быстрей!

Машина развернулась, подскакивая на кочках, и помчалась обратно. Исии наклонился вперед, пристально глядя на дорогу. Ему хотелось выскочить и побежать скорее, скорее... «Линькоу! — шептали его побелевшие губы. — Хайлар...» Он готов был рвать на себе волосы. Уничтожить! Все уничтожить! Сравнять с землей. «Может быть, русские еще далеко? — Несмелая мысль скользнула и исчезла. — Если они разбили Германию... Нет, только чума!»

9

Группа Танаки в «Отряде 731» занималась вопросами использования в качестве оружия зараженных болезнетворными бактериями насекомых, таких как блохи и вши.