Зомби Апокалипсис

Алекс (вздох – да, все еще – не могу удержаться!) стал очень серьезным. Он едва поздоровался, когда я пришла сюда, все спорил со своей мамой по поводу того, чтобы пойти к его друзьям по колледжу, которые собираются «попытаться что-то с этим сделать». Что бы это ни было, он немного напомнил мне дядю Джека, и я поняла, что мне не хочется, чтобы он куда-то ходил. И все же есть тут что-то такое, раз он так хочет отправиться туда и бросить вызов правительству и армии, у меня от этого даже живот сводит – он по-прежнему самый красивый парень во всем городе, и мне все еще хочется, чтобы он заметил меня!

Кажется, мама Джорджа заплакала, а потом хлопнула дверь. Наверное, Алекс все-таки ушел к друзьям. Нет, они наверняка ошибаются по поводу этой болезни. Я просто поверить не могу. Не могу и не хочу. И кстати, мы же это проходили, от чумы у людей вскакивают большие волдыри и нарывы, а у мамы ничего такого нет, так что, даже если это и правда, у нее определенно не чума, хотя мне почему-то от этого не легче. Я просто хочу, чтобы все стало как раньше. Не желаю думать о больных людях.

Хотя я уверена, что все преувеличивают опасность этого вируса, я все-таки немножко беспокоюсь за Джорджа и то и дело выглядываю из окна его спальни. Минут десять назад я увидела трек мужчин, которые подошли и встали у букмекерской конторы напротив. Встали и стоят, словно забыли, зачем вообще сюда пришли. Они не разговаривают, ничего. Бледные, как мама, а у одного на руке обтрепанная повязка – судя по виду, бинт давно уже пора сменить.

У меня во рту снова появился странный привкус. Мамина болезнь началась с пореза. Ну, она сказала, что это порез, но, по мне, так больше, похоже, было на укус – я застала ее за промыванием ранки на плече сразу после того, как она вернулась от дяди Джека. Она сказала, что он сделал это случайно, потому что у него жар, и что она вызвала ему «скорую», но увез его военный грузовик. Не думаю, что она сказала солдатам о порезе, или укусе, или, что там у нее такое. Выглядела она очень испуганной. И папа тоже. Она сказала, что все будет хорошо, но, похоже, в рану попала инфекция или что-то вроде того, потому, что вчера ночью мама бродила по квартире туда – сюда, а сегодня она бледная и вся в поту. И глаза у нее странные.

Как будто она здесь – и одновременно не здесь.

Ей надо бы пойти к врачу, он прописал бы антибиотики или еще что-нибудь. Зачем дяде Джеку было кусать ее? У него был порез в тот вечер, когда он пришел к нам с митинга.

Интересно, не от этого ли он заболел? О боже, я просто хочу знать, что происходит.

Когда Джордж вернется из магазина, я наверное, попрошу его пойти со мной ко мне домой. Это недалеко, но снаружи как-то гадостно, и уже почти комендантский час. Только сейчас я поняла, отчего так жутко. Улицы пустынны, но не только поэтому. Там нет даже солдат.

В последние дни их грузовики все время маячили поблизости. Где же они все?

Воскресенье, 5 МАЯ

Снова у Джорджа. Прошло почти двадцать четыре, часа с тех пор, как я вернулась из дома сюда, а я все не могу перестать плакать. Едва дышу. Рука так трясется, что пишу с трудом.

Я доюсь, что если не напишу этого, то не поверю, а если запишу, тогда это будет правдой. А я не хочу, чтобы это было правдой. Пока Джордж и его мама баррикадировали дверь, Алекс сказал мне, что я должна написать. Он сказал, что однажды это может оказаться важным. Я снова заплакала, не знаю почему. Но Алекс попросил меня, и я напишу. Я должна. В тебя, дневник.

Тут все тихо. Папа Джорджа еще не вернулся с фабрики. Он не пришел домой прошлой ночью, и я видела, как жутко волнуется мама Джорджа. Она тоже не может не думать о том, что случилось со мной вчера. Я вижу это по ее глазам. И все-таки она пакует какие-то сумки. Не думаю, что она верит в его возвращение, взаправду, и от этого меня даже подташнивает. Что происходит? Почему военные не прекратят это? Кажется, будто все вокруг пытаются убраться из Лондона. Снаружи темнеет, вдалеке что-то горит, воют автомобильные сирены.

Люди сердито кричат друг на друга, и потом – вопли. Это хуже всего. Не сами вопли, а то, как внезапно они обрываются. Мне хочется свернуться калачиком под одеялом и дождаться, когда все кончится. Но я не могу. Мне надо хотя бы, наверное, отчасти ожидал, что мы найдем, примерно, то, что нашли, особенно, после того, как я сказала, что мама заболела. Нет, он не мог ожидать то, что мы на самом деле увидели, никто бы не мог, но, думаю, он был готов к самому невероятному. По лестнице он поднимался, молча, и лицо его вроде как напряглось. Он стал выглядеть старше.

Мы пробыли в квартире, наверное, с минуту, прежде чем Джордж выволок меня наружу и мы побежали вниз, на улицу. Эта минута, кажется, растянулась у меня в голове на год. Я все еще вижу это. Пытаюсь забыть, но это все время перед глазами, и даже слезы ничего не смывают.

Я открыла дверь и вроде крикнула «привет». В гостиной что-то разбилось, и я взглянула на Джорджа, но он не обернулся. Он шагнул вперед и толкнул дверь гостиной. Я, должно быть, что-то говорила, потому что помню, как замолчала. Помню, как подумала, что все совсем плохо. Все чертовски хреново . Помню эту мысль очень ясно, потому что очень редко употребляю это слово. Барби вставляют его чуть не в каждую фразу, точно дешевые проститутки. Но тогда именно оно пришло мне в голову.

Там была кровь. Много крови. Бабушка сидела в кресле, но голова ее странно скособочилась, и рот был широкий-широкий. Сперва я даже не поняла, что с ней. Ее одежда была залита чем-то красным, и она смотрела прямо на меня.

Мои пальцы покалывало, кажется, я попыталась что-то сказать, но вместо этого сделала шаг вперед, чтобы лучше видеть. Не помню, как переставляла ноги. Мне не хотелось ничего рассматривать, правда не хотелось, но со стороны дивана послышался какой-то шум, и я вроде подумала, что, может, дикая собака как-то проникла в квартиру и напала на бабушку. Не знаю, что я увидела сперва. Может обоих одновременно. Горло бабушки было разорвано, сбоку свисал лоскут кожи. Тонкая струйка дыма поднималась над ковром, воняло гарью. Может, поэтому я опустила взгляд. Да, верно, поэтому. Она уронила сигарету, и та прожгла в ковре черную дырку. Пахло, как жженой пластмассой. Помню, я подумала, что маме это не понравится, и тут я заметила папины туфли, торчащие из-под дивана: ноги его вроде как дрожали. И еще помню влажный звук, такое хлюпанье, быстрое, жуткое и жадное, а потом Джордж схватил меня и потащил назад. Помню, его рука была горячей, а моя – ледяной. Помню, как заглянула за спинку дивана и увидела папу. Мама сидела на нем верхом. Она выглядела даже смешно – с задранной юбкой и порванными колготками. Мама, такая аккуратная, опрятная. Она любит выглядеть пре-зен-та-бель-но. Но это была не мама. Просто кто-то, похожий на маму. Из плеча у нее торчал нож. Наш нож из кухонного набора, вогнан по самую рукоятку, но она, кажется, даже не замечала этого.

Вокруг блестели осколки вазы с кофейного столика, волосы той, похожей на маму, были мокрые, с неряшливого пучка свисали нарциссы.

Донышко вазы все еще было в руке у папы, но хватка уже разжалась. Вода бежала по маминому лицу, промывая розовые дорожки на чем-то алом, размазанном вокруг ее рта и по подбородку.

Она не смотрела на нас, а снова с шипением впилась зубами в папино плечо. Так шипят змеи. Кошмар.

Папа тихо вздохнул. Не закричал, ничего такого. Но и этого выло достаточно, чтобы мы кинулись прочь.

Я снова плачу. Не удержаться.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 6 МАЯ

Сегодня Алекс ушел куда-то со своими друзьями из колледжа. Вернулись они с ружьями, которые нашли в брошенном армейском грузовике.