Джимми Хиггинс

II

Казалось бы, Джимми должен был чувствовать себя вконец усталым. Но кто мог думать об усталости в такой день? Джимми тут же принялся помогать товарищу Мейбл раскладывать по креслам листовки — обращение их кандидата к избирателям. Затем пустился со всех ног на трамвай и потратил последние пять центов на билет: зато он приедет домой во-время — с женой он не оплошает так, как с комиссией, уж будьте покойны!

Но и Лиззи, как оказалось, добросовестно выполнила свои обязанности. Все трое детей уже были одеты в яркие ситцевые платьица, Лиззи целое утро стирала и гладила эти наряды, а потом и свое собственное платье — красное с зеленым, очень широкое, настоящий кринолин. Впрочем, оно было под стать самой хозяйке — широкобедрой и полногрудой. У Лиззи были большие карие глаза, темные пышные волосы; она становилась просто красавицей, стоило ей сбросить с себя затасканное домашнее платье,— и Джимми втайне гордился тем, что сумел выбрать себе такую жену. Не шутка найти и оценить хорошую женщину в том месте, где они встретились. Лиззи была чешка, на пять лет старше его; ее привезли в Америку еще ребенком. Прежняя ее фамилия — едва ли можно назвать ее «девичьей», принимая во внимание обстоятельства,— была Узер; но произносила она свое имя и фамилию — Элизабет Узер — на собственный лад и долгое время Джимми был уверен, что ее зовут Элиза Бетузер.

Джимми проглотил на ходу кусок хлеба, выпил чашку скверного чая, разместил своих наследников в коляске, и началось утомительное путешествие к центру города. У здания оперы Лиззи взяла на руки старшего, а Джимми — двух других, и они вошли. Держать детей на руках в такой жаркий вечер было все равно, что прижимать к себе сразу три печки; а проснись они, чего доброго, и начни реветь, родителям предстоял бы горестный выбор: либо выйти и пропустить что-нибудь интересное, либо терпеливо сносить негодующие взгляды сидящих рядом. В Бельгии социалисты устроили при народном доме ясли, но американцы пока не додумались до этого.

Зал был уже почти полон, а люди все входили и входили. Джимми занял места для себя и своего семейства и тут же, не без гордости, огляделся. Обращение к избирателям будущего члена конгресса, которое Джимми разложил по креслам, уже замелькало в руках участников митинга; знамена, которые он так старательно развешивал, красуются по стенам; на столике для оратора — графин с ледяной водой, а на председательском столе — букет цветов и молоточек. Стулья для членов кружка немецкой песни аккуратно расставлены в глубине сцены; большая часть их уже занята — виднеются темные плотные фигуры немцев, розовые пятна лиц.

К каждой мелочи Джимми приложил свою руку! Он испытывал гордость хозяина — вся эта гудящая толпа должна быть благодарна ему. Разумеется, они даже не подозревают об этом. Эти чудаки, наверно, воображают, что митинг возник так просто — из ничего! Уплатили свои десять центов за вход или двадцать пять за нумерованное место и думают, что покрыли все издержки, а может, кое-кто и поживился за их счет. Они, видите ли, ворчат: почему это социалисты берут плату за вход на свои митинги, почему не пускают всех бесплатно, как демократы или республиканцы? И идут на митинги демократов и республиканцев — там ведь играет духовой оркестр и устраивают фейерверк, пиротехнический и словесный. Им невдомек, что все это ловушка, оплачиваемая эксплуататорами!

Ничего, сегодня они все это узнают! Джимми думал о кандидате и о том, какое впечатление тот произведет на такого-то или на такого-то. Со многими он был знаком и, поглядывая по сторонам, то и дело с сияющим видом раскланивался из-за своей живой баррикады. Затем Джимми вытянул шею, чтобы посмотреть, что делается позади, и даже вздрогнул: по проходу между рядами шел Эштон Чалмерс, председатель правления Лиовиллского отделения Первого национального банка, а рядом с ним — возможно ли? — рядом с ним — старый Гренич, владелец огромного машиностроительного завода «Эмпайр», на котором работал Джимми! Когда две высокие фигуры прошли мимо Джимми, направляясь на свои места, он почувствовал, что весь дрожит от волнения. Он подтолкнул Лиззи локтем и зашептал ей на ухо. И кругом тоже зашептались: все, конечно, знали двух могущественных главарей «незримого правительства» Лис-вилла. Пришли, значит, послушать, о чем думают ваши подданные! Ладно, сейчас услышите!

III

Огромный зал был переполнен, в проходах между рядами началась давка, и полиция закрыла двери — разумеется, козни мирового капитализма, подумал Джимми. В зале уже начался ропот нетерпения, когда на сцене появился, наконец, председатель, а затем вышли еще несколько человек — из тех, что поважнее,— и заняли передние места. Певцы поднялись, дирижер взмахнул палочкой, грянула «Марсельеза» — французский революционный гимн, исполнявшийся немцами по-английски. Вот что значит интернационализм. И пели они так, словно, испытывая тревогу за судьбы мира, надеялись, что их услышат в Европе.

Затем поднялся председатель — товарищ доктор Сервис, крупный осанистый мужчина с седыми усами и остроконечной бородкой, в белоснежной сорочке и хорошо сшитом тонкого сукна костюме. Внушительный вид товарища Сервиса придавал организации солидность. Председатель откашлялся и сказал, что, поскольку все они собрались сегодня послушать одного из величайших ораторов Америки, он, председатель, не собирается выступать с речью. Затем он заговорил о том, что для человечества наступил тяжелый час и что оратор сам раскроет смысл надвигающихся событий,— словом, выступил с речью, причем на ту же самую тему. Такая уж слабость была у товарища Сервиса, но никто не решался указать ему на нее: уж очень у него была представительная наружность и такой отличный черный костюм, и потом он внес деньги за наем зала.

Наконец, он все же кончил и снова объявил выступление хорового кружка; квартет исполнил немецкую песню, и другую — на бис. После этого вышел товарищ Геррити, молодой энергичный руководитель местной организации социалистов, страховой агент по профессии. Перед сбором пожертвований он всегда произносил речь, пересыпая ее всякими шуточками и остротами,— Геррити умел заставить людей раскошелиться.

— Наконец-то я на трибуне! — начал он, и все заулыбались, зная наизусть все его юмористические приемы. Пока Геррити рассказывал последний анекдот, Джимми передал младшего ребенка Лиззи, положил другого на стул — головой к ней на колени — и двинулся со шляпой в руке к проходу между рядами. И как только Геррити кончил, а хоровой кружок грянул новую песню, Джимми приступил к делу. В его ведении находились передние нумерованные кресла — как раз где сидели оба городских магната. Хотя, по правде сказать, у Джимми подкашивались ноги, он с честью выполнил свой долг, втайне даже немало потешаясь, когда те бросили ему в шляпу по монете, которые пойдут на то, чтобы свергнуть их же собственную власть в Лисвилле!

IV

Сборщики сдали деньги в кассу, вернулись на свои места, члены хорового кружка сели тоже, и наступила напряженная тишина. Наконец, на сцену вышел кандидат. Какая тут поднялась буря! Люди аплодировали, неистовствовали, выкрикивали приветствия. Кандидат скромно занял свое место, но так как аплодисменты не утихали, он, естественно, принял их на свой счет, встал и поклонился. Зал, однако, не унимался, и он поклонился еще раз и еще раз. Товарищ доктор Сервис хотел было подойти к рампе и сказать, что нет, разумеется, надобности представлять собранию оратора, но аудитория, словно разгадав намерение почтенного доктора, продолжала аплодировать и затихла лишь, когда сам кандидат подошел к краю сцены и поднял руку, призывая к молчанию.

Он начал просто, без всякого ораторского вступления.

— Человечество переживает самый трагический час в своей истории,— сказал он, и голос его задрожал от волнения. Сегодня на доске бюллетеней местной газеты он прочел сообщение... никогда в жизни не был он так взволнован, он с трудом заставил себя выйти на эту сцену и начать говорить. Быть может, собравшиеся еще не слышали о том, что случилось.