Московское воскресенье

Звезды весело подмигивают Кате. В такие вот ласковые ночи всегда приходит удача. Вот уже виднеется темным квадратом пункт Львовский. Штурман отмечает его на карте, самолет ложится на боевой курс. Темным пятном выделяется сад.

— Подходим к цели! — сказала Даша.

Внимание на прицел. Этот новый прицел усовершенствовали сами штурманы на Кавказе. Сначала Женя предложила проект, его обсудили, внесли поправки, дополнения, и вот теперь с его помощью бомбы ложатся точка в точку.

— Видала?! — крикнула Катя, когда над целью вспыхнул огненный взрыв.

В небо полетели светящиеся шарики термитно-трассирующих пуль, потом включились четыре прожектора и стали веером ходить от горизонта до горизонта. А они бесшумно уходили в сторону, и, как только спрятались в темноту, летчица включила мотор и повела самолет домой.

Подлетев к аэродрому, Даша встала на круг, ожидая очереди на посадку. Сбоку появился еще один самолет и бросил красную ракету.

Дежурная по аэродрому приняла его вне очереди. Он опускался медленно и неровно.

Маршанцева следила за ним, стиснув зубы, отгоняя тревогу. Ее девушки научились воевать, научились обходить огонь зениток. Но все же она побежала навстречу самолету. Что с ним? Что с экипажем? Ранены или напуганы? Почему летчица не бежит к ней? Почему штурман так медленно выходит из самолета?

— Разрешите доложить, — начала рапорт Глафира, — боевое задание выполнено. Летчик Полевая убита, самолет от цели привела штурман Кругликова.

Маршанцева впилась в нее остановившимся взглядом: «Убита Надя?!» Ком в горле мешал ей говорить. «Как убита? Когда?»

Лицо у Глафиры было серое, но голос звучал твердо.

— Отбомбили по цели, — докладывала Глафира, — летчица положила машину на обратный курс, и, когда мы шли через северную окраину Молдаванской, нас обстреляли. В кабине летчицы разорвался снаряд. Я на мгновение ослепла, но в ту же минуту почувствовала, что самолет теряет управление. Я машинально сжала запасную ручку, выровняла машину и вдруг заметила, что Надя склонила голову на приборную доску. Я приподнялась, взяла ее за плечи и стала тормошить, но она не отзывалась. Тут я заметила, что она своим телом прижала рычаг управления. Я стала оттягивать ее на сиденье, но в это время начало трясти самолет, немцы еще стреляли. А у меня уже бомб не было. А то бы я им за Надю… — голос ее сорвался, и она тихо заплакала. Все напряжение, которым она держалась, вдруг ослабло, и она побежала в темноту, где стоял самолет, из которого вынимали летчицу. Марина взяла ее за плечи:

— Фира, где Надю убили? На северо-восточной окраине Молдаванской?

— Да, — чуть слышно ответила Глафира.

Марина взглянула на свою карту и ахнула: «Это я, я виновата в смерти Нади! Я проспала и не отметила на карте все пункты передовой, когда Маршанцева диктовала нам…»

Дежурная продолжала принимать самолеты.

Выпрыгнув на землю, Катя подбежала к ней:

— Кто давал красную ракету?

Дежурная кивнула в темноту, где стоял самолет, потом глухо сказала:

— Глафира привела самолет. Надя убита.

Катю словно полоснули ножом. Надя убита! Убита? Разве можно убить саму жизнь? Разве можно представить мертвой веселую Надю? Сильную, красивую. Убили? Убили около родного дома?

Закрыв глаза, Катя прислонилась к самолету.

Даша подошла к ней:

— Что с тобой? Ты ранена?

Катя подняла голову, чуть слышно сказала:

— Надю убили.

— Не может быть! — ужаснулась Даша.

— Глафира привела самолет.

— Не может быть! — повторила Даша, бледнея. — Глафира никогда не водила самолет, она только что начала учиться.

Кате нечего было добавить. Многого не могло бы быть, а все же случилось.

Удерживая крик, Катя подошла к Глафире:

— Ты молодец, Фира.

Глафира быстро обернулась, ладонью вытерла глаза:

— Подумай, Катя, как я теперь буду летать?

Обняв Глафиру, Катя думала, какими словами утешить ее. Но Глафира вдруг заговорила:

— Полетим, я знаю, где находится их аэродром, захватим побольше бомб… Я доведу самолет. Я сразу научилась.

Катя молча слушала ее. Она знала, что Маршанцева не выпустит их на боевое задание. Она погладила девушку по плечу:

— Успокойся, Фира, в нашем деле горячиться нельзя.

Утешая Глафиру, она чувствовала, как у нее останавливалось дыхание, щемило сердце. Вспомнила, как однажды на Дону зашла в штаб и увидела Маршанцеву, которая сидела, закрыв лицо руками. Вся ее фигура выражала такую скорбь, что Катя спросила, не больна ли она.

— Душа болит, — ответила Маршанцева, уронив руки на стол.

— А разве есть душа? — пошутила Катя.

— Раз болит, значит, есть, — с горечью сказала Маршанцева.

И вот эту боль души Катя чувствовала потом много раз. Чувствовала и сейчас. Она понимала, что надо держаться по-солдатски, сурово, война есть война, без потерь не обойдешься. Место павшего занимает другой, чтобы строй оставался нерушимым.

В темноте Марина наскочила на Катю.

— Скажи, пожалуйста, — глухим голосом спросила она, — как проходит линия БС над Молдаванской?

— Через букву «в» надписи «Молдаванская» и дальше по трем отдельным домикам, что на северо-восточной окраине Молдаванской.

— Понятно, понятно! А я не отметила этого на своей карте, — произнесла Марина, — и штурманам своей эскадрильи дала БС неточно. Значит, я виновата в смерти Нади.

— Но мы только что прошли над этим местом, и нас не обстреливали, — попыталась утешить ее Катя.

— Может быть, и в вас стреляли, да не попали, а они наскочили… Что же мне делать? Доложить командиру?

— Как хочешь, но я не вижу твоей вины… Так же просто могли и меня убить.

— Не утешай, я не достойна твоей жалости! — воскликнула Марина и заплакала.

Катя заметила, что после смерти Нади летчицы стали работать еще яростнее. На взлетной площадке стало еще напряженнее.

— Старшина Федотова! Мне бомбы! Я уже пять минут жду! — кричала Даша.

Федотова вставила бомбы в замок, подняла смуглое, обветренное лицо, с укором сказала:

— Вы, товарищ лейтенант, так торопитесь, что с третьего разворота уже кричите: «Давай бомбы!» Мы и сами знаем, что нельзя терять ни секунды…

Поднимаясь с Дашей в новый полет, Катя думала, как малы их бомбы и как несоизмеримо велика ненависть к врагу.

Глава двадцать девятая

На другой день данных о передвижении противника не поступило. Линия боевого соприкосновения осталась без изменения. Самолеты до рассвета бомбили укрепленные пункты и разбрасывали листовки на немецком языке.

А днем в кубанской земле хоронили Надю Полевую.

Майор Речкина причесала ее, положила на грудь букет цветов.

Катя стояла в почетном карауле и не отрывала взгляда от Нади. Надино лицо выражало отчаянный, застывший крик: «Зачем так рано оторвали меня от жизни!»

«Ах, Надя, Надя, не видать тебе больше ни кубанских степей, ни родной станицы Высоколозовой. Но мы дойдем до твоего дома, передадим привет твоим родным».

Над могилой Маршанцева произнесла речь, прогремел прощальный салют, склонилось Знамя полка.

— Прощай, боевая подруга!

— Клянемся, Надя, мы отомстим за тебя!

Ночью бомбардировщики уничтожали противника в пункте Гремучий. Там, между кладбищем и рынком, немцы дожидались рассвета, чтобы броситься в атаку.

Когда самолет Нечаевой и Кати подлетел к кладбищу, первые экипажи уже сбросили бомбы на танки. Огонь пожара освещал землю, танки расползались в стороны. Катя прицелилась: «Вот вам за Надю!»

Фронт с каждым днем приближался к станице Высоколозовой, куда так стремилась попасть Надя.

Речкина решила слетать в станицу Высоколозовую, навестить родителей Полевой. Обычно она писала письмо, где рассказывала о смелости и отваге, с какой погибшая защищала Родину. Но сейчас ей казалось, что в письме не выскажешь всех чувств, она должна лично поблагодарить родителей Нади за то, что они воспитали такую преданную Родине дочь.