Земля и море

«Он хороший, достойный любви человек…» — думала Аустра о Лаурисе. Теперь она постоянно сравнивала обоих как в мелочах, так и в главном, и всегда Лаурис при этих сравнениях выигрывал: ей казалось, что он искреннее, глубже и тоньше, чем Алексис. Он не так эгоистичен, не навязывает другим своих убеждений и действует лаской там, где Алексис применяет грубую силу.

Это сознание крепло в ней одновременно со все растущим смятением чувств. Желание уйти отсюда превратилось в доверие к человеку, от которого зависело осуществление этого желания, и чем страстнее стремилась она вырваться из ненавистного окружения, тем горячее становилась привязанность к своему освободителю.

В тот самый момент, когда Аустра убедила себя в том, что любит Лауриса, начались затруднения. Лаурис часто приходил к Зандавам, возможно даже чаще, чем прежде, и Рудите, так же как и все в поселке, думала, что он приходит к ней. Как только люди станут думать иначе, эти посещения сделаются невозможными, поэтому всячески надо было заботиться о том, чтобы это ошибочное мнение продолжало существовать и дальше. Но теперь это уже было не так просто. Во-первых, Лаурису самому тяжело было продолжать игру. Прежде, когда никто не знал действительного положения дел, ему приходилось пересиливать лишь себя. Это тоже было нелегко, но все-таки проще, чем теперь, когда за ним наблюдала Аустра. Она, знавшая всю низость этой игры и молчаливо оценивавшая ее по-своему. Если бы Лаурис был уверен, что она отвечает ему взаимностью, он чувствовал бы себя в этой роли более сносно: это была бы их общая тайна, заговор, и его действия были бы оправданны. А сейчас он не знал, одобряют его или осуждают. На всякий случай следовало относиться к Рудите по-прежнему, не отдаляться от нее — это сразу бы навело на всякие нежелательные размышления и догадки. Но каждый раз, когда Рудите по привычному и законному праву хотела с ним уединиться или когда Лаурису надо было ей что-то сказать, он терялся, краснел и чувствовал неловкость. Он смущался, если Рудите выходила проводить его за дверь и они немного задерживались в сенях. Ведь Аустра понимала, зачем выходила Рудите. Как тяжело было целовать девушку на прощанье, казаться ласковым, произносить нежные слова!

Лаурис был благодарен Аустре, когда она предложила проводить время всем вместе. Слушая радио или играя в карты, теперь не нужно было притворяться, сдержанность Лауриса оправдывало присутствие посторонних. И Рудите пришлось мириться с тем, что они реже и на более короткое время оставались с глазу на глаз и что в обществе брата и невестки Лаурис уделял ей меньше внимания — этого требовало приличие. Нельзя сказать, чтобы эти новшества были по душе Рудите, но на все ее возражения Лаурис находил убедительные доводы.

— Мы должны быть вежливыми и внимательными и к окружающим. Человек не может считаться только со своими удобствами. Или ты думаешь, что Алексису не доставляет удовольствия поболтать с нами? Если начнем сторониться их, Аустра решит, что мы избегаем ее, ведь у нее здесь нет других друзей, кроме нас.

Лаурис был прав, Рудите с ним согласилась.

Раньше Аустре было безразлично, что Лаурис говорит Рудите и как он к ней относится. Но теперь ей стало неприятно смотреть на нежность, с какой Рудите относилась к Лаурису. Робкое кокетство Рудите ее злило, ей казалось, что каждый взгляд Лауриса, обращенный в сторону Рудите, крадет что-то у нее самой. Не случайно она предложила играть в карты: это было продиктованное ревностью средство борьбы, с помощью этой уловки она добилась того, что Лаурис почти все время находился на глазах и Рудите не могла изливать на него свою нежность.

Однажды Рудите почувствовала себя плохо, после обеда ушла к себе в комнату. Когда пришел Лаурис, она легла в постель и попросила Аустру дать ей порошок от головной боли. Лаурису ничего не оставалось, как зайти к больной и посидеть у нее некоторое время. В комнатах Алексиса воцарилась напряженная тишина. Алексис читал газету, Аустра занялась вышиванием. Радио было выключено, чтобы шум не беспокоил больную. Лаурис оставался наедине с Рудите, и это, наконец, стало невыносимо. Аустра молча отложила вышивание и вышла на кухню. Тихо постучав, она приоткрыла дверь в комнату золовки.

— Простите, что беспокою. Я не знаю хорошо ли, что больная так много разговаривает. Тебе бы следовало уснуть, Рудите, это лучшее средство от головной боли. Лаурис может зайти пока к нам.

— Это верно, — согласился Лаурис. — В таких случаях нужен покой.

Он, виновато улыбаясь, простился с больной и вышел.

Алексис стасовал карты, и они некоторое время играли втроем. Все время выигрывал Зандав, он единственный углубился в карты. Немного погодя хлопнула кухонная дверь, и вошла Рудите. Она сняла мокрое полотенце с головы:

— Немного легче стало. Что я там одна буду скучать.

Губы Аустры искривила усмешка, но она с готовностью предложила:

— Иди садись рядом со мной. Алекси, дай Рудите карты.

Игру закончили, когда Алексису надоело выигрывать. Он ушел в свою комнату и стал раздеваться, не дождавшись, пока все разойдутся, а Рудите, как всегда, собралась проводить Лауриса.

— Нет, милая, тебе надо остерегаться простуды, — сказала Аустра. — Я сама закрою за Лаурисом дверь.

Не обращая внимания на сердитый взгляд Рудите, она проводила Лауриса до крыльца. Крепче обычного было ее рукопожатие. Тихо, но твердо прозвучал голос:

— Если любят меня, забывают других…

— А осторожность? — прошептал Лаурис.

— Вы правы. А теперь уходите, уходите немедленно. Со мной нельзя разговаривать в сенях.

Словно выгнанный за дверь, Лаурис стоял в темном дворе, силясь понять, что с ним произошло — плохое или хорошее? «Эта женщина умеет бороться, — подумал он. — Только бы не против меня…»

Он сразу понял, что болезнь Рудите была притворством, но почему Аустра вела себя так, ему мешал осознать все трезво недостаток воображения. «Если любят меня, забывают других…» Это было приказанием или даже немного походило на обещание. Она позволяла приблизиться к себе.

«Выходит, что я могу на что-то надеяться!» — подумал Лаурис.

А обе женщины весь следующий день были холодны друг к другу, пока не взял верх разум.

2

Мороз ударил рано, но снег заставил себя ждать долго. Даже к рождеству земля не оделась белым покровом. Болота и трясины замерзли, реки покрылись толстым слоем льда, он вполне выдерживал возы. В окрестных лесах усердно рубили деревья. Зандаву выделили сорок кубометров строительного леса в государственной делянке, примерно столько же он купил на торгах. Заготовку леса решили начать после праздников, когда кончится рыбная ловля, — в море уже появилась шуга, и уловы становились все меньше и меньше.

В сочельник приехал Эзериетис. Он гостил три дня, осмотрел хозяйство Алексиса, потолковал о постройке нового дома и предложил лошадь для вывозки бревен из леса. Старик был немногословен, но его взгляд говорил красноречивее слов, и чутье помогло ему понять то, о чем умолчали Алексис с Аустрой. Не мог он лишь взять в толк одного: как Алексис согласился сменить Эзериеши на эту нищету, спокойную деревенскую жизнь — на суровый труд рыбака? И откуда у Аустры взялось терпение все перенести? Говорить об этом с зятем не стоило. На третий день рождества, когда гость уезжал, Алексису нужно было снимать с кольев килечные сети и приготовить снасть к ловле. Попросили у Тимрота лошадь, и Аустра повезла отца на станцию. И вот здесь-то, в предчувствии скорой разлуки, развязались их языки, и они рассказали друг другу всю правду.

— Будущей весной думаю сдать усадьбу в аренду, — сказал Эзериетис. — Чего я, старый человек, буду надрываться? Много ли мне надо, на мой век хватит.

— Конечно, тогда у тебя будет меньше забот, — согласилась Аустра. — Но это, наверно, первый случай, когда в Эзериеши придет арендатор…

— Да, так оно и есть, — вздохнул Эзериетис. — Если бы мне раньше кто-нибудь сказал, что дойдет до этого…