Земля и море

— Что же ему остается говорить? Ведь он не может признаться, что какой-то мужик умнее его. Да знает ли он вообще, что такое французские колики? Вот ему удивительно и смешно. А я знаю.

Дейнис был и остался умнее всех. Что с ним поделаешь! Но Эзериетис чуть не поплатился лошадью. Этот случай всем хорошо запомнился, и, если кто-нибудь заболевал и болезнь сразу не могли определить, люди говорили: «У него французские колики».

7

Спуск лодки на воду был торжественным событием. Всем руководил и распоряжался Дейнис. До берега лодку доставили на лошади, а дальше мужчины подняли ее на плечи и спустились к воде. В одном месте, где возле берега было очень мелко, построили мостки.

— Положить слани! — командовал Дейнис, когда лодка уже наполовину была спущена в воду.

Это распоряжение пришлось выполнять одному Алексису, потому что остальные ничего не понимали. Взяв конец цепи, к которой была привязана лодка, Дейнис командовал дальше:

— Сталкивай!

Лодка вышла на свободную воду. Дейнис, накинув цепь на кол у мостков, сошел на берег.

— Посмотрим теперь, какова она на воде.

Отойдя вместе с Алексисом на несколько шагов от края воды, они долго смотрели, как лодка держится на воде. Держалась она действительно великолепно: нос слегка приподнят, а оба борта лежали так ровно, что казалось, перекинь с одного на другой доску и налей на нее ртуть, она не скатится.

— Полезай теперь в нее и качай, — сказал Дейнис.

Это опять предстояло делать Алексису. Поставив ногу на край лодки, он пытался опрокинуть ее, но она лишь слегка накренилась, не коснувшись воды даже верхним краем борта. Лодка была вполне остойчива, годилась и для гребли и для плавания под парусами.

— Ну как, не сыровато? — шутил Дейнис. — Сумеешь пройтись на полных парусах?

Алексис улыбнулся.

— Ты чертова перечница, Дейни. Ведь это преступление — такую лодку запереть в какую-то пресную лужу.

— Пустяки, — сказал Дейнис. — Не беда, если и здесь узнают, какие бывают настоящие лодки. Гм, да… Ну, а как насчет горячего? За границей принято при спуске корабля на воду разбивать бутылку шампанского. Я считаю это безрассудным мотовством — бить бутылки и выливать стоящий напиток в воду! По-моему, гораздо полезнее, если мастер ополоснет им свои внутренности.

Алексис предусмотрел это, и скоро в руках Дейниса булькала бутылка водки. Когда она была распита, Дейнис заявил, что новое судно теперь обмыто и может отправляться в свой первый рейс. Алексис сел на весла, Дейнис — на руль. Они пересекли озеро, сделали несколько кругов, разворачивались, останавливались на полном ходу. Все шло как нельзя лучше.

Потом они испытали грузоподъемность лодки. Для этого заставили войти в нее всех участников церемонии, нагрузили тяжелыми камнями и прошли вдоль берега, потому что Аустра, которая тоже села в лодку, боялась глубины.

— Теперь я могу спокойно — возвращаться домой, — сказал Дейнис. — Моя совесть чиста.

Блестящая демонстрация новой лодки вновь подняла Дейниса в глазах окружающих. Неприятный случай с французскими коликами был забыт, все восхищались мастером. Хмурился и молчал только Эзериетис. А Дейнис говорил:

— Это еще не все. Вам бы следовало посмотреть, какие моторные лодки и яхты я умею делать! Один мой трехмачтовик этой весной ушел через океан в Америку. О, будь у меня побольше денег, я бы построил верфь! Мне надоели жалобы, что скоро не останется ни одного парусника, некому строить, а при чем здесь я? Если бы я продолжал еще работать редактором, я написал бы об этом в газету, а теперь я бессилен.

— Так вы и редактором были? — изумился Эзериетис.

— Да, почти два месяца. Это в то лето, когда началась война. В Риге тогда выходила газета, которая постоянно поносила царя и министров. Как только напишут что-нибудь похлеще, так редактора волокут в темную. Поэтому настоящие редакторы не подписывали газету, для этого нанимали ответственного редактора. Дошло до того, что никто не соглашался идти на эту должность. Попросили меня. Обещали хорошо платить и не загружать работой, за это я позволял им печатать в конце газеты мою фамилию и в случае чего ходил отсиживаться. Я решил, что дельце выгодное, и мы ударили по рукам. Сто рублей в месяц на всем готовом, вечером идешь в ресторан с разными образованными господами — неплохое житье! Мне все брюки и воротнички стали тесны, пришлось покупать новые. Вы не представляете, я в то время носил сорок пятый размер воротничков!

— А теперь? — поинтересовался кто-то.

— Тридцать шестой в самый раз. Только не думайте, что я такой уж худой, каким выгляжу. Это потому, что у меня выпали все боковые зубы. Если бы вставить искусственную челюсть, я выглядел бы более полным на лицо… Да, так насчет газеты… Началась война, и самых вредных писак взяли в солдаты, так что я продержался почти два месяца, пока меня не подвел какой-то стихоплет. Но на суде я сам себя защищал, и меня оправдали. Те, из редакции, понятно, хотели, чтобы я еще поработал у них, но меня на побережье ждало дело. Я сказал: «Отпустите меня, хватит, пусть кто-нибудь другой посидит в тюрьме». Так оно и получилось. Как только я ушел, сразу один зиц-редактор угодил за решетку.

— А вам самим случалось что-нибудь написать — роман или стихи? — спросил Ян.

— У меня просто руки не доходили до этого, — ответил Дейнис тоном, отметавшим всякие сомнения в многогранности его таланта.

Это был последний вечер. Зная, что не скоро теперь ему удастся заполучить таких благодарных слушателей, Дейнис спешил выложить перед ними лучшие номера своего репертуара. Но как он ни старался, сердце Зете не оттаяло и сегодня.

— Был бы я помоложе… — вздохнул Дейнис и отправился спать.

Наутро Алексис запряг лошадь и сам отвез мастера на станцию. Теперь настал момент Дейнису позаботиться и о себе, довольно он обогащал умы людей своими рассказами и всякими новостями — надо было и самому что-нибудь узнать. Как жили в Эзериешах, он видел — рассказов хватит на целую неделю. А что касается внутреннего мира обитателей усадьбы, о чем думал и что чувствовал Алексис, оставалось для Дейниса неясным, и нужно было деликатно выяснить это. Он осторожно спросил:

— Где же все-таки лучше — у нас или здесь?

Алексис пожал плечами.

— Жить можно везде.

— А не тянет ли иной раз в нашу сторону? — не отступал Дейнис. — Человек странно устроен. Где вырос, туда всю жизнь будет его тянуть. Взять хотя меня: чем мне плохо было в городе или в России, у князя, а все равно будто кто в спину толкает: «Поезжай домой, что ты здесь томишься». А что там хорошего на этих песках?

Дейнис уехал, и Алексис вернулся домой хмурый, взволнованный. Вместе с Дейнисом исчезло хорошее настроение, опять он остался наедине со своими мыслями и тайной тоской.

8

Люди, обладающие большой силой воображения — мечтатели и художники, порою обманывают себя, уходя от действительности, и живут в мире, созданном их фантазией, где все происходит так, как они хотят. Они в состоянии внушить себе, что жизнь их полноценна и прекрасна, хотя в действительности они влачат жалкое существование. И чем больше эта способность у человека, тем легче верит он в самообман.

Алексис Зандав не был ни мечтателем, ни художником, он был обыкновенным человеком со здоровым практическим умом и слегка беспокойным, впечатлительным характером, поэтому никакой самообман не мог его спасти.

Алексис знал, что от него ждут Эзериетис и Аустра: он должен стать продолжателем вымирающего рода и тех порядков, какие здесь существовали на протяжении ряда поколений; ему следует набить руку в хозяйственных делах, научиться повелевать, использовать с самой большой выгодой для себя труд батраков, всегда и всюду уметь извлекать пользу для себя и своей семьи. Только такому человеку Эзериетис решился бы доверить свою усадьбу. А если он, Зандав, не оправдает надежд, то ему придется еще долгие годы — может быть, всю жизнь — довольствоваться жалкой участью примака: он будет как бы членом семьи, но без права голоса в решении хозяйственных вопросов, и в то же время как бы батраком, с той лишь разницей, что за свой труд он не получит никакой платы. Он понял, что ему не оправдать надежды Эзериетиса и Аустры — настоящий хозяин из него никогда не выйдет. И, поняв это, он начал искать выхода. На деле получилось так, что этот выход ему подсказала жена.