Страница 33 из 44
Все рассмеялись, а дед заговорщически шепнул Хромову:
— Проняло, а? Геннадия Васильевича-то проняло!
Учитель математики между тем повернул к двери.
— Геннадий Васильевич, — сказала ему вслед Гребцова, — послезавтра переэкзаменовки, вы не забыли?
— Не забыл, Варвара Ивановна, не забыл! — почти пропел учитель математики: — Как бы они вот не забыли — Ваня и Митя! Посмотрим, чему они в походе выучились!
— Ясное дело, посмотрим, — в тон ему сказал дед и вдруг заторопился: — Эх, заговорили меня, а Татьяна Яковлевна воду ждет!
— Какой же статьей мы откроем журнал? — Андрей Аркадьевич смеющимися глазами обвел ребят.
— Чтобы там все было: и о школе, и о походе, и о дружбе, — мечтательно сказала Линда.
Тиня Ойкин незаметно подкрался к Толе Чернобородову и, заглянув через плечо, выхватил из-под самого пера листок бумаги, увернулся от Толиной слоновьей лапы и спустя секунду, стоя на скамейке, читал:
Невольно в памяти каждого возникли картины летнего похода: ночевки в палатках и у костров, переходы по узким кабарожьим тропам, переправа через Олекму, Яблонка, привал у ключа Иван-Талый, поиски у Голубой пади, «пещерные дни», все надежды, тревоги и переживания этого прекрасного, неповторимого лета…
Легкий свет озарил лицо Варвары Ивановны.
Хромов задумчиво смотрел в окно.
— Ну вот и передовая есть, — прервал он наконец молчание. — Теперь дело только за статьей Кузьмы Савельевича. Через день-два он должен вернуться на рудник.
20. Новые тревоги
Геолог Брынов, недвижимый, истекающий кровью, лежал в придорожной канаве. Что-то немыслимой тяжестью навалилось на грудь, что-то острое впилось в живот. Сквозь пелену, застлавшую угасающий взор, видел Кузьма Савельевич строгое лицо жены, и грустные глаза сына, и голубой цветок ургуя возле ярко-красного минерала, и недоверчиво поджатые губы иркутского профессора — все это сливалось и кружилось, надвигалось и отстранялось, и над всем этим в недосягаемой темной вышине мерцали далекие звезды.
Грузовик опрокинулся на крутом завороте, за березовой рощицей, когда спуск к Новым Ключам был пройден больше чем наполовину. Брынов и геологоразведчики, ехавшие с ним из Иркутска, сидели на покрытых брезентом больших дощатых ящиках; в них находилось тщательно упакованное оборудование для сложных разведочных работ.
Водитель успел выскочить из кабины, спутники геолога отделались ушибами, а Кузьма Савельевич Брынов беспомощно лежал, сплюснутый неумолимой тяжестью металла, который, прежде чем дать жизнь Голубой пади, почему-то должен был умертвить его, нашедшего для страны ртутную руду…
Острая боль лишила геолога сознания.
И он уже не чувствовал, как стащили с его истерзанного тела ящики с нелепой и оскорбительной теперь надписью «Осторожно», как несли его восемь верст на руках мимо желтых срубов и стадиона Новых Ключей, как доставили в сияющую белизной приемную больницы к Бурдинскому, как снимали с его тела окровавленные лохмотья — то, что раньше было одеждой.
Бурдинского разбудили поздней ночью. Осмотр Брынова отнюдь не успокоил хирурга.
— Ясно одно, что без ножа не обойтись. Пальпация не обманет: живот одеревенел, как доска… Скорее всего, поврежден мочевой пузырь… А вдруг начинается перитонит? Впервые, чорт побери, в моей практике… Это, знаете ли, не апендикс…
— А если отвезти в Загочу? — осторожно спросила хирургическая сестра.
Бурдинский рассердился:
— Что же ты, злодейка, хочешь, чтобы он умер в дороге?.. Готовьте больного!
— Он не вышел из шока, Семен Степанович, — заметила сестра.
— Я не хочу, чтобы Брынов прямо из шока вышел на тот свет. Готовьте! — повторил хирург.
Сестра бесшумно ушла.
…Геолог лежал на операционном столе. Матовое лицо, расширенные, как у филина, зрачки, подернутый холодной испариной лоб. Он очнулся, когда шли последние приготовления. Его беспокойные глаза встретились с глазами хирурга.
— Не все, брат, тебе в недрах копаться! — промолвил Бурдинский. — Вот и я пороюсь. Может, набреду на какую-нибудь жилу.
Брынов слабо улыбнулся, слегка шевельнул рукой и вновь закрыл глаза.
— Ну, начнем, — склонив голову, сказал хирург. — В добрый час!
Школьный вечер удался. Зубарев вел программу. Он прочно завладел вниманием зрителей, превзойдя самого себя. При полном бесстрастии конферансье его шутки приобретали остроту и выразительность.
Особенно понравились ребятам «Комические сцены и в шутку и всерьез».
В первой сцене (автор Поля Бирюлина) действующими лицами были «маляры-плотники, до работы охотники, и штукатуры — веселые балагуры». Одетые в синие спецовки, пестрые от краски, они размахивали кистями, окунали их в жестяные банки и демонстрировали новенькие парты и скамьи. Особенно хорошо изобразил Антон Трещенко деда Боровикова, с ласковой хмуростью выговаривающего своим молодым помощникам: «Эх вы, одну парту перепортили, а другую порту перепартили!» Ваня Гладких был бесподобен в роли рыжего стекольщика. Кончалась сцена стихами Толи Чернобородова:
Борис Зырянов, Малыш, Антон Трещенко изобразили самих себя в стихах «Братцы-интернатцы». Тут были и игра в волейбол с попаданием мяча в соседний двор к бабке Марфе Ионовне, и плохое поведение некоторых юношей в рудничной столовой, и атмосфера вольницы, порой появляющаяся в интернате, — все это было осмеяно в веселых стихах Толи Чернобородова.
Героем следующей сцены (автор Захар Астафьев) был незадачливый юный геолог Ртутик Киноваркин, который принимает за «ископаемые драгоциты» то огурцы в огороде тетки Евфросиньи, то кирпичи на рудничной улице, то заржавленный кран от самовара, найденный на свалке.
Но вот Ртутик Киноваркин, после всех своих злоключений и ошибок, встречает опытного геолога и начинает готовиться к поискам ископаемых…
Как раз в это время Хромова вызвали из зала в учительскую. Взволнованный и бледный, директор школы, не глядя в глаза учителю, передал печальную новость. Звонила Альбертина Михайловна: Брынова привезли в больницу почти в безнадежном состоянии. Только что Бурдинский оперировал его. Жизнь геолога в опасности.
— Пойду в больницу, — решительно сказал Хромов.
Шура Овечкина уже стояла у дверей, торопливо завязывая платок и застегивая свою дошку:
— Я с вами…
Когда они вернулись в зал, на подмостках эстрады, обняв друг друга за плечи, стояли юные геологи и пели:
Учитель грустно улыбнулся и стал тихонько пробираться к выходу.
Взоры ребят были устремлены на сцену.
Утром следующего дня — последнего дня каникул — все девятиклассники собрались в школе.
Школьники осторожно раскрывали двери, с любопытством заглядывали в классы.
Острый запах лака исходил от свежеокрашенных парт. Полевыми травами пахли начисто вымытые полы; лесным осенним морозцем тянуло от дров, вязанками сложенных на жестяных листах у печей. Во всех классах, в учительской, в зале висели на окнах белые и сиреневые занавески, полы были устланы пестрыми дорожками, на стенах висели портреты вождей, знаменитых ученых и писателей.