Всегда вместе

— Стадион, значит, строим? — обратился к Кеше молодой рабочий в фетровой шляпе, сдвинутой на затылок.

— Стадион. — Кеша разогнулся, расправил широкие, раздавшиеся за лето плечи.

Захар взглянул на Кешу и с размаху воткнул свой лом в землю — прямо перед молодым горняком:

— Пойду попью, — и направился к больнице.

— Так у нас даже футбольных команд нет! — Молодой рабочий посмотрел на астафьевский лом, сплюнул и переложил гитару из одной руки в другую.

Кеша скупо улыбнулся:

— Что ж, что нет команд! Давай организуем — школьную и рудничную. Начнем тренировку.

— Гражданин музыкант, — внезапно обратился к молодому рабочему Зубарев, — не поможете ли вы своей гитарой подцепить этот камешек?

Это прозвучало как вызов. Молодой рабочий посмотрел на своих приятелей, те на него. Затем он осторожно положил гитару на землю, рывком, через голову, сбросил клетчатую ковбойку, схватил астафьевский лом и поспешил на помощь Зубареву.

Каждый вечер, после смены, приходили в Заречье молодые забойщики горного цеха, рабочие бегунной фабрики, и до тусклого закатного марева уже не двадцать-тридцать школьников трудились на целиннике, а сотни рук лопатили, кайлили, дыбили, перебрасывали заречную неуступчивую землю.

Работали и вернувшиеся из Загочи, с совещания, учителя.

Не устояли от искушения и рудничные старики. Однажды явился в Заречье Назар Евсюков и взвалил на повозку деда Боровикова метровую каменную кладь. Деда слегка встряхнуло вместе с повозкой. Попыхивая своей зеленушной трубой, он простодушно спросил:

— Назарушка, неужто и мы с тобой на старости лет футболить зачнем? А? Стариковскую команду сколотим?

И, жмуря глаза от удовольствия, дед стеганул школьную лошаденку.

Больше всего хлопот было, как всегда, у него. Ежедневно после развоза воды он оставлял бочку на школьном дворе, впрягал лошадь в телегу и отправлялся в Заречье на стадион. А ведь еще до развоза воды надо было выдать ребятам краску, олифу, замазку, стекло, проверить, как идет ремонт. Дед ранним утром совершал обход всей школы, и это был час тяжелых испытаний для юных столяров, стекольщиков и маляров. Парты ремонтировались во дворе, потому что одновременно шла покраска полов, панелей, оконных наличников, дверей.

Дед Боровиков начинал обход со двора. Он переходил от парты к парте и подолгу разглядывал каждую, нагибаясь, присаживаясь на корточки. За ним настороженно следили и Поля Бирюлина, и Линда Терновая, и Сеня Мишарин — их лица и руки были щедро разукрашены черной краской и лаком. На старых газетах, разостланных на земле, были расставлены банки и плошки, валялись кисти всех размеров.

— Вот здесь кто-то ножичком свое имя вырезал, а здесь якорь какой-то, а тут чортики да еще стрелки какие-то. А к чему? — вздыхал дед. — А зачем? Вар-вар-ство! Ведь это народное — значит, ваше!

Ребята виновато молчали.

— Если урок скучный, скажи учителю или пересиль себя, — поучал Боровиков. — Не всякое знание веселое, а нужное — всякое. А дерево чем виновато, если урок скучный! Эх!..

Он осторожно водил желтым ногтем по парте. Еще раз всмотревшись в какую-то замысловатую резьбу, Боровиков покачал головой.

— Тут вот щелка, — продолжал он, — прошпаклевать надо хорошенько, а краску поровнее, поглаже накладывать… В общем, ребята, как говорится: работай до поту, поешь в охоту!

В это время к работающим подошел учитель математики.

— С приездом, Геннадий Васильевич! — поздоровался с ним дед. Он взял учителя под руку: — Пойдемте взглянем на ребячьи труды.

Спустя минуту голос деда уже доносился из школы, где он учил другую бригаду во главе с Ваней Гладких, как размешивать краску для пола, как забивать гвозди и наслаивать замазку.

Ремонт школы подходил к концу.

Угловое помещение второго этажа, в котором занимались девятиклассники, было приведено в порядок в первую очередь. Здесь полы уже просохли и сияли, словно краску развели солнцем; точно сделанная из угля, блестела классная доска.

Отсюда, из этого класса, доносился шум спорящих, перебивающих друг друга голосов. Там, склонившись над партой возле окна, выходящего на Джалинду, Захар Астафьев окунал тонкое перышко в склянку с черной тушью и писал своей круглой четкой вязью на белой четвертинке ватмана. Не меньше трех десятков таких листов, уже исписанных, были разложены для просушки на другие парты. Каждый лист — в обрамлении орнамента: строгий рисунок, выведенный черной тушью, увенчивался наверху страницы красной звездочкой.

Каждый заголовок Захар сопровождал рисунком-заставкой.

«Дневник юного геолога» — тайга, костер на берегу таежной реки.

«Легенда о ключе Иван-Талый» — круглая струйка родниковой воды, сбегающей по камням.

«Пленники Ртутной пещеры» — скала, перед ней речка и поверженная палатка.

«Наши мечты» — автомобиль, летящий по шоссе мимо сопок навстречу высоким стройным зданиям большого города.

«Разговор о смысле жизни» (это написал Кеша) — слева глобус и на нем — красным цветом — СССР; справа — книга, на обложке которой написано: «Как закалялась сталь».

Все эти заголовки и заставки красными, синими, зелеными рядами, зигзагами и полукружиями открывали страницы с очерками, рассказами, стихами о недавнем походе и о том, что волновало ребят.

Спор шел о названии журнала.

— «Юность»! Только «Юность»! — провозглашал Тиня Ойкин. — В нашей стране особенная юность: будто все можешь, все сумеешь и будто всегда все впереди.

— Не очень складно, но довольно точно! — глубокомысленно заметил Толя.

— А почему не «Смена»? Я предлагаю «Смену»! — азартно возражала Зоя. — Ведь мы — смена. Смена тем, кто строит пятилетку.

— А мне нравится «Борьба». Вот это сильное название! — настойчиво убеждал товарищей Борис.

— Можно назвать журнал и тушкой, даже артиллерийской батареей, — охладил его Трофим.

Зырянов свирепо погрозил ему кулаком: мол, не хочешь ли отведать «карманной артиллерии»…

Вдруг все вздрогнули.

Толя Чернобородов, опрокинув с грохотом стул, стоял посредине комнаты. Его большие круглые глаза горели вдохновением, волосы взлохматились.

— «Дружба»! «Дружба»! И… всё!

Толя произнес это с такой убежденностью, что все были покорены.

— Да, — оказал Андрей Аркадьевич, — прочная, верная дружба советских людей. Дружба Маркса и Энгельса; дружба Ленина и Сталина. Дружба всех поколений революции. В это слово мы вкладываем все: и юность, и смену, и борьбу. Так ведь, Варвара Ивановна?

Учительница литературы, правившая какую-то статью для журнала, улыбнулась, что бывало с ней редко, кивнула и продолжала читать рукопись.

Захар Астафьев принялся выводить первую букву названия на титульном листе журнала.

В это время в комнату медленно вошел в сопровождении деда Боровикова Геннадий Васильевич.

Зоя побежала навстречу учителю:

— Ой, Геннадий Васильевич, посмотрите, ведь правда хорошо: «Дружба»! Это Толя придумал! Хорошо ведь, дедушка, а?

— Конечно, стрекоза, хорошо, — отвечал учитель математики.

— Хорошо, конечно, — подтвердил дед, — если она не на одной бумаге, а в деле…

Геннадий Васильевич пострелял по всем углам серыми глазками и медленно прошелся вдоль парт, внимательно разглядывая журнальные страницы и читая вслух названия статей. Дед шел следом, с явным интересом следя за лицом учителя. Передвинув папиросный огрызок из одного края рта в другой, Геннадий Васильевич, ни к кому определенно не обращаясь, заметил:

— По-моему, математический раздельчик тут не помешал бы, а?

— Нисколько не помешал бы, Геннадий Васильевич, — отозвался Хромов, — напротив…

Борис хлопнул себя ладонью по лбу:

— Как это мы забыли!

— Загремела артиллерия! — заметил Зубарев. — Ну, возьми и… сочини.

— Только вы уж сами просмотрите, Геннадий Васильевич, — попросил Хромов.

— Это можно, — согласился учитель.

— А про водовозное дело нельзя? — простодушно спросил до сих пор молчавший дед.