Страница 53 из 93
Субботин говорил холодно. За время следственной работы он научился говорить так, что у нахалов отпадало желание нахальничать.
— Если вы не хотите говорить со мной здесь, придется пройти в милицию. Или добровольно, или приводом. Это тоже предусмотрено законом.
Услышав про уголовную ответственность, Завадская изменила позу, глаза забегали.
— За чегой-то отвечать? Какой еще привод? — забеспокоилась она. Поняла, что хамством не взять, и засуетилась.
— В общем, так — не хотите говорить, пойдемте с нами.
— Ну чегой-то сразу идти. Какие там вопросы?
— Вы Казьмина знаете?
— Еще бы мне его не знать, — злорадно усмехнулась Клава. — Он мой, как это называется, полюбовник.
«Какая бесстыжая девка», — отметил про себя Субботин.
— А что он сотворил? Вообще-то с него станется. Нет у него ни соображения, ни воображения, ни совести.
Субботин оценил это утверждение. Интересный тип взаимоотношений — и Казьмин, и Клава оба недовольны всем, а заодно и друг другом, но есть в них взаимная тяга, и заставляет их непонятная сила держаться вместе. Но при этом не упустят случая облить друг друга грязью.
— Что вы о нем так плохо отзываетесь?
— А вот так, — неопределенно пожала плечами Клава.
— Значит, деньги он так и не отдал? — с сочувствием спросил Субботин.
— Нет, — хмуро кивнула Клава, но тут же встрепенулась: — Какие деньги?
— Которые Казьмин проиграл этому, как его… — Субботин неопределенно прищелкнул пальцами, будто пытаясь вспомнить имя.
— Митяю, — кивнула Клава. — Проговорился-таки, подлец. Меня теперь склонять будут, что «химики» с солдатами в моей комнате в карты играют.
— Да уж, — подтвердил Субботин. Пусть подумает над тем, что делает. — Это содержанием притонов называется.
— Я, что ль, их сюда затаскивала? — взвизгнула Клава. — Сами слетались! А я не виновата!
— Вчера тоже играли?
— Нет, вчера без этого обошлось.
— Во сколько Казьмин пришел?
— В полтретьего. До половины шестого здесь и пробыл…
Фары «уазика» безуспешно пытались разогнать туман. Погода начинала портиться, повеяло сыростью. Стало как-то зябко. Улицы города, кажущиеся чужими и нереальными в этой дымке, как кадры сюрреалистического фильма проплывали за стеклами кабины.
«Нужно завтра надевать плащ», — решил Субботин. Он с грустью подумал, что лето, похоже, окончательно сдало свои позиции. Скоро опадут с деревьев листья, потом пойдет снег. Зима. Холодно. А зиму и холод он не любил.
Субботин мысленно подвел итог еще одному дню работы. Очередная версия разлетелась в пух и прах. Соседи Клавы подтвердили, что солдат провел ночь в общежитии. Похоже, они говорили правду. Уж очень логичные, последовательные были показания. Артамонов видел Казьмина в два часа ночи. На это заявление можно положиться, потому что солдат на посту прекрасно знает, сколько времени прошло после заступления на пост и когда, наконец, ему сменяться. В общежитие самовольщик пришел в полтретьего. Время девчонки тоже запомнили хорошо. От военного городка до общежития двадцать минут ходьбы. Ушел из общежития в полшестого утра, едва хватало времени, чтобы добраться в часть до подъема. Так что времени обокрасть магазин у него не было.
Машина завернула в поросший деревьями двор и остановилась у подъезда десятиэтажного дома.
— Заедешь за мной завтра, в восемь, — сказал Субботин шоферу-солдату, выходя из машины.
Следователь посмотрел на окна своей квартиры. Полпервого ночи, а Лена не спит. Скорее всего, читает сборник фантастики, который по знакомству достала недавно.
То, что жена у Субботина — кандидат наук, это исключение из правил. Военным положено иметь жен учительниц, врачей, но не математиков.
Он поднялся на седьмой этаж. Шел пешком, усвоив, что люди, пользующиеся лифтами, гораздо больше страдают сердечно-сосудистыми заболеваниями. Дверь открыла Лена.
— Привет! Долго же тебя не было. — Она чмокнула его в щеку. Тоненькая, коротко стриженная, в потертых джинсах и старой рубахе с заплатанными рукавами, которые таскала дома, она казалась девчонкой.
— Чем ты тут без меня занимаешься?
— Читаю Каттнера. Гениальный писатель. Ужин на сковороде. Отбивные.
Субботин увидел на журнальном столике рядом с диваном чашку с горячим кофе.
— Дурная привычка глотать на ночь наркотик.
— У тебя нет логики. Какой смысл пить кофе днем, когда и так спать не хочется. Кофе надо пить вечером, когда слипаются глаза. Иди ешь.
— В столовой ужинал, — Субботин снял пиджак, уселся в кресло. — Как Санька поживает?
— Хорошо. Сегодня пытался съесть зубную пасту.
— Ты дала?
Лена воспитывала трехлетнего сына по новой методике, которая гласит, что до определенного возраста детям надо позволять делать все. Тогда они вырастают без дурацких комплексов.
— Нет, не дала. А ты знаешь, что он мне в ответ заявил? Посмотрел на меня так серьезно, а потом говорит: «Не дашь, так я сейчас как закапризничаю». А как твои дела?
— Продвигаются, но туго. — Субботин взял с журнального столика чашку с кофе и отхлебнул. — Вчера мне чуть не раскроили голову бутылкой из-под красного вина. Сегодня я ворвался в женское общежитие.
— Молодец! Ты наверняка там всех покорил.
— Стар я уже, чтобы кого-то покорять.
Сказал это для смеха, но вдруг почувствовал себя действительно старым и уставшим. Эта чертова усталость наваливалась на него все чаще в последнее время. Семь лет следственной работы. За это время подразболтались и нервы, и сердце все чаще покалывает. Семь лет, бесконечная вереница свидетелей и обвиняемых, злодеев и жертв, семь лет копания в человеческих пороках.
Вспомнил, как пришел на эту работу. Как и все молодые, горел желанием изменить что-то, исправить мир. Бороться со злом. И считал это своим предназначением. Ведь всегда был в душе романтиком. И остался им, хоть эта работа и перемалывает романтиков. И всегда имел какие-то несовременные понятия о долге. Благодаря этому и загремел в Афганистан. Вызвали, сказали — нужно. Козырнул, собрал вещи и поехал.
Три афганских года слились в памяти в единое темное пятно. Теперь, вспоминая об этом, иногда не мог поверить, что все это происходило с ним, что это его судьба. Будто вспоминал многосерийный детективный фильм. Но это был не фильм. Это были настоящие горные дороги, настоящий свист пуль, настоящие артобстрелы. И была ПКЛка, кузов которой был разнесен из ручного гранатомета (спасло тогда его и водителя то, что сзади шел бронетранспортер). Был и вертолет, закладывающий виражи в противоракетном маневре. И было тупое равнодушие, пришедшее на место страху первых недель пребывания в той проклятой богом стране.
Субботин не часто задумывался над тем, что ждет впереди. Только в такие часы, когда наваливалась усталость и хотелось пожалеть самого себя, когда лезли мысли о своей жизни, переводимой на воров, насильников, убийц, о том, что в мире много прекрасных вещей, прекрасных людей, что он заслуживает лучшей доли. Это состояние быстро проходило. Субботин прекрасно знал, что он делает нужное дело, что кто-то должен помогать попавшим в беду, защищать людей, разгребать грязь. Не всем удается прожить жизнь в белых перчатках. Кроме того, он любил свою работу. Что-то в этом есть противоестественное. Но это работа затягивала, затягивал азарт борьбы, затягивала постоянная гонка, участником которой являешься. И без этой работы ему будет тоскливо. Но вот чертова усталость наваливалась чем дальше, тем чаще. Субботин со страхом думал о том, что, похоже, он подходит к пределу, который физики называют усталость металла. Придет момент, когда нужно будет менять работу. «Усталость металла…»
— Лен, как ты относишься к тому, чтобы сменить мне работу и пойти в нотариальную контору? — улыбнулся Субботин.
— Положительно. Тебе дадут парик и мантию.
— Парики и мантии у судей.
— Неважно. Жаль только, что ты этого не сделаешь. Ты же фанатик. Ты не мыслишь себе другой жизни. Фанатик…