Страница 22 из 93
Проинспектировав поселок, который в его списке значится под номером «два» и убедившись, что и здесь отметили молодого красивого мужчину с усиками, Борис возвращается в Сухуми и заказывает разговор с Москвой. Нас с ним соединяют.
— Шестнадцатого вечером Зазроеву звонили из того самого городка, в котором ты демонстрировал приемы бокса, — говорит он. — Но это еще не все. На переговорном пункте какой-то человек интересовался номером телефона адвоката и местом, где телефон установлен. Ему назвали и то, и другое. Я так думаю, человек искал Зазроева, понимаешь?.. А теперь приготовься упасть со стула. Этот человек представился капитаном Лукшиным!
Я молчу. Понимаю, что он не шутит. Какие уж тут шутки!
— Ты почему молчишь? — волнуется на другом конце провода Ахалая. — Ты меня понял?
Я понял, как не понять. Капитан Лукшин — это я сам, и, насколько мне известно, ни двойников, ни родственников мужского пола, ни шутников-друзей у меня нет.
Утро начинается с того же, чем закончился минувший день: с раздумий. Иной раз чем больше голову ломаешь, тем меньше что-либо понимаешь, именно так все и было в данном случае. Предчувствия меня не обманули. В игре действительно участвует какой-то сторонний человек, который ведет странную партию. Он играет ни за нас, ни против нас. Он играет сам по себе. На этом определенность кончалась. Я набросал список лиц, в той или иной степени причастных к этому делу: каждый из них мог оказаться на переговорном пункте вечером шестнадцатого. Среди прочих в этом списке значились Борис Ахалая и я сам. Но даже самые невероятные предположения не проясняли образ мыслей и действий таинственного «капитана Лукшина». За каким чертом ему понадобилось называться моим именем? В его действиях чувствовался вызов. Он открыто смеялся над нашим недоумением. Этот человек был где-то рядом, ну вроде бы как вы открываете дверь, а он за ней стоит и в то же время недосягаем, как обитатель преисподней. Лица, квартирующие в этом достойном месте, разумеется, в расчет не брались, хотя в поведении моего двойника и было что-то от лукавого.
В какой-то момент мое смятение заставляет меня сняться с места И двигаться в сторону кабинета шефа. Но, не доходя до него метров десять, я благоразумно поворачиваю назад. О чем мы с ним будем толковать? О моей несостоятельности?
В таком вот настроении меня застает телефонный звонок квартирной хозяйки Ольги. Между нами происходит диалог следующего содержания.
О н а. — Вы просили вам позвонить, если кто-нибудь будет справляться о моей жилице.
Я. — И что, справлялись?
О н а. — Пришла открытка.
Я. — Я сейчас приеду, не возражаете?
О н а. — Это ваше дело.
Я. — Вы будете дома?
О н а. — Я все время дома. Я, знаете ли, в таких годах, что без крайней надобности не выхожу.
Я. — Приеду через час.
О н а. — Я вас жду.
Мчусь к метро «Ждановская». Дождь, всю последнюю неделю наводивший тоску на москвичей, занемог и взял бюллетень. В просветы между тучами нерешительно, как надежда, проглядывает солнце. Это хороший знак.
В парадном меня поджидает первая неожиданность: лифт не работает. Взбегаю по лестнице, по мере приближения финиша отмечая, что моя хваленая спортивная форма не столь высока, как того требуют обстоятельства. Минуту-другую посвящаю тому, чтобы восстановить дыхание. Потом звоню.
Открывают немедленно — хозяйка будто караулит за дверью.
— Здравствуйте, Марья Демьяновна, — как можно радушнее приветствую я ее.
— Здравствуйте, — сухо отвечает старуха.
Она — в том же виде, в том же состоянии здоровья и в столь же неколебимой уверенности в превосходстве добрых старых нравов над нынешними. Стоит, загораживая проход и, судя по всему, не намерена приглашать меня в апартаменты.
— Вот то, за чем вы пришли.
Хозяйка протягивает мне открытку.
Верчу ее в руках. С облегчением констатирую, что обратный адрес имеется.
— Местная, — говорю я.
— Это уж я не знаю, местная или не местная, — изрекает старуха, публично выказывая свою незаинтересованность. Так уж я в нее и поверил! — От хахаля, наверное.
Судя по тону этого замечания, деятельность почты в последние семьдесят с лишним лет в основном направлена на обеспечение низменных потребностей любителей поволочиться за хорошенькими девушками.
— Так уж сразу и от хахаля!
— А кто ж еще написать-то ей может! — Хозяйка молчит, словно прикидывая, стоит ли ей продолжать, потом все-таки спрашивает: — Были вы в Брянске?
Отвечаю, что был.
— Ну и что, нашли вашу Морозову?
Отвечаю, что нет.
Ольга больше здесь жить не будет, могу это гарантировать!
— Я так и думала! — торжествующе констатирует цербер в юбке.
Внимательно гляжу на нее. Эта женщина стара, как мир, но даже столь почтенное обстоятельство ее не извиняет.
— А вы злой человек, Марья Демьяновна, — говорю я и по ее ответному взгляду понимаю, что эти слова мне при случае припомнят.
— Если у вас больше ничего ко мне нет, то позвольте с вами проститься, — скрипит старуха. — Я себя неважно чувствую, пойду лягу.
Она захлопывает дверь. Вовремя! Не знаю, как ее — мое терпение на исходе. Спускаюсь на два пролета и, остановившись у окна, внимательно изучаю открытку. Четким крупным почерком на обратной стороне выведено:
«Оля! Нам надо встретиться. Это важно! Жду тебя в семь часов вечера в субботу на старом месте.
Сегодня среда. Вышеупомянутое место известно лишь двоим — отправителю и адресату, к тому же меня не устраивают сроки. Остается обратный адрес. Он кажется мне знакомым. После недолгих раздумий вспоминаю, что где-то в этом районе проживает маленькая птичка со стрижкой а-ля Мирей Матье. Гнездовье птички я узнаю по чисто внешним признакам. Поинтересоваться точными координатами как-то не приходило в голову.
Сомнения сменяет уверенность, когда двумя часами позже в подъезде известного мне дома я сталкиваюсь с Люсенькой.
— Ты ко мне? — приятно удивляется птичка.
— Я здесь по делу, — объясняю сдержанно.
Ей известно, где я работаю, но предположить такое совпадение она не в состоянии.
— Может, все-таки зайдешь? — ненавязчиво настаивает она.
— В другой раз, — говорю я.
Лично у меня на этот счет — большие сомнения.
— Ты странный человек, Виктор, — после непродолжительного молчания заявляет Люсенька. — Ну, что ж, пока!
Она удаляется в сторону автобусной остановки, независимо постукивая каблучками щегольских сапожек. Ее ладное кожаное пальтишко красиво облегает все, что положено. По всем признакам рано или поздно я должен пожалеть о своей необъяснимой несговорчивости.
Нахожу нужное мне парадное. Скрипит лифт, останавливается со вздохом. Хлопают его двери. Искомая квартира — справа. Нажимаю кнопку. Непродолжительную тишину оглашает стандартизованный перезвон.
Мне открывает раньше сорока постаревшая женщина, чья жизнь, вероятно, не была легкой.
— Вам кого? — спрашивает она.
— Извините, Павел дома? — в свою очередь спрашиваю я.
— Паша, тебя! — зовет женщина.
Появляется высокий светловолосый парень в тренировочных брюках и темной рубашке в клетку, лицом похожий на открывшую мне женщину. Его интерес ко мне — из разряда случайных: он видит меня впервые.
— Здравствуйте, — говорит парень.
— Здравствуйте, — отвечаю я. — Вы — Павел, верно?
— Он самый.
Представляюсь. Удивление моего собеседника не выходит за рамки обычного. Он приглашает меня в комнату.
Комната как комната: футбольный мяч, магнитофон, гантели, книги. Одно лишь отличает ее от сотен тысяч таких же комнат — множество фотографий Ольги на стенах. Почерк автора кажется мне знакомым. Вспоминаю, что одну из таких фотографий я видел в квартире у метро «Ждановская».
Сообщаю Павлу о поводе своего визита. Разумеется, в тех подробностях, о которых он должен об этом знать, и в ответ выслушиваю сбивчивое и искреннее признание. Сбивчивость объясняется волнением парня. Искренность — его возрастом. Судя по всему, человек он добрый, открытый и честный.