Страница 94 из 163
Это был крик души старой казачки, олицетворяющей всю нашу Кубань. Крик трагический и смертельный для Кубани. И роковой. С тех дней Кубань как красочная административная единица, как живой организм воинственных казаков перестала существовать!..
Откуда у простой казачки такое глубокое предвидение? Предвидение — это ее суровая жизнь. И жизнь именно казачья.
Она родилась тогда, когда Кубань еще не была замирена. Когда наша станица была огорожена рвом и тыном от набегов черкесов. Когда выход из нее был через окраинные ворота, через которые, по сигнальной утренней трубе, казаки выезжали в поле на работы и выгоняли на пастбище свой скот. И когда перед заходом солнца нужно всем возвращаться в свою станицу, чтобы не стать жертвой нападения горцев. Да и сама она, девочкой, пошла с подруженьками за станицу «за клубничкой». Увлеклись поисками ее, как показалось несколько горцев. Все дети метнулись к станице и спрятались в кустах. Так все она нам рассказывала в нашем детстве.
Потом замужество. Муж на действительной царской службе, по-тогдашнему 16 лет, без отпуска в станицу, участник Русско-турецкой войны 1877—1878 годов. Находился он и в историческом «Баязетском сидении», где гарнизон русских войск окружили турки. Война закончилась, и наш Кавказский полк переброшен был в район Батума, только что завоеванного от турок.
После 16 лет службы дед вернулся домой на льготу и через год был убит в степи разбойниками. На руках у бабушки осталось хозяйство и единственный сын, наш отец. Не вышла она, тогда молодая вдова, замуж и всю себя посвятила сыну. А потом нам, внукам и внучкам, коих родилось у нашей матери двенадцать.
И довела всех до почетного положения в своей станице, вознагражденная Всевышним за свои труды и страдания, заслужила полный покой и радость перед смертью. Как вдруг катастрофа родной семьи, и всего Казачества, и Кубани, вне которых ее жизнь уже не представляла не только радости, но и пользы. А другие разбойники — красные — убили и ее единственного 50-летнего сына.
Всех посетителей пропускают. Я веду бабушку не в свой сарай, чтобы не показывать ей наше «звериное логовище», а в пустой, предназначенный для посетителей. Вызываю старшего брата. Андрюша смущенно, но очень нежно обнимает ее, целует и усаживает на сырой песчаный пол.
— Ну, как это случилось, деточки? — спрашивает она.
Этими словами она спрашивала не о нас лично, а «как это могло случиться, что вся Кубанская армия сдалась красным?».
Спросила — и лицо ее, всегда строгое и серьезное, редко когда улыбающееся от полувекового горя и забот, вдруг стало таким беспомощным, передернулось гримасами, голова поникла, и она заплакала своим бесслезным плачем. Слез у нее уже давно не стало. Она их давно выплакала.
Как могли, мы коротко, успокаивающе рассказали ей о трагедии нашей Кубанской армии.
— Что же дальше будет с вами, деточки? — печально, тревожно спросила она.
Мы сознательно врали, что «все будет хорошо», своей бабушке, чтобы успокоить ее. Выслушав нас, беспомощно качая головой, она вновь плачет своими сухими слезами и печально произносит:
— Ох, не верится мне что-то, чтобы все окончилось благополучно...
Провидица была наша умная бабушка.
Красный командир
Она вернулась в станицу, а через сутки прибыла наша мать, старшая замужняя сестра (наш первенец из 12 детей) и жена брата. Они принесли нам и радость, и многие новости из станицы. Мать рассказала: «Когда вы отступили, красная конница с обнаженными шашками неслась по Красной улице. Пленные красноармейцы, которых раньше захватили Лабинцы, помещались в Отдельском дворе. С криками «ура» они выскочили навстречу конным. Один эскадрон красных остановился у нашего дома. Их командир строго спросил меня:
— А где Ваш сын Федор?
— Ушел с войсками, — отвечаю.
— Жаль, хороший он был офицер, и он должен был служить народу.
Потом он молча вошел в залу и, увидев твой бинокль на стене, говорит:
— А, военный предмет!
— Да он пробит пулею, — отвечаю ему.
— Ничего, пригодится, — сказал и взял себе. А потом, увидев твой портрет на стене, весело произнес: — А вот и сам Федор Иванович!
Я заинтересовалась и спросила — откуда он знает моего сына?
— Я бывший урядник одной сотни с ним на Турецком фронте Гречишкин, казак станицы Тифлисской, а теперь командир красной бригады».
Мять удивилась этому, не поверила и теперь спрашивает меня — правду ли он сказал?
Гречишкин сказал правду. Младшие урядники Асеев и Гречишкин, казаки станицы Тифлисской, окончили в Ташкенте окружную гимнастическо-фехтовальную школу и по весне 1914 года вернулись в полк, в город Мерв. Как гимнасты, они приходили в нашу учебную команду и конкурировали с казаками-«учебнянами» в разных гимнастических номерах на турнике и на параллельных брусьях. Работали они хорошо, чисто, но были крупные ростом, мужественного телосложения, почему «стойку на руках» на брусьях не могли постичь. В этом отношении я для них стал авторитетом, а отсюда и образовалась между этими урядниками и мной как бы профессиональная дружба.
Они окончили полковую учебную команду в 1913 году, вахмистром которой был тогда старший урядник Никифор Иванович Бородычев294, в Гражданской войне войсковой старшина, в эмиграции проживавший недалеко от Нью-Йорка.
На Великую войну оба этих урядника вышли в 3-й сотне подъесаула Маневского. Я командир 1-й полусотни, а они младшие урядники 1-го взвода, то есть мои непосредственные подчиненные.
Гречишкин — костистый, сильный казак. Крупное лицо с прямым профилем. Серые, холодные глаза. Лицо волевое. Сухой в обращении и с казаками, и с офицерами. Под ним отличный конь светло-гнедой масти, костистый и мощный, как и сам хозяин. Ровно 2 года в походах, в боях, в многократных разъездах в глубь Турции рядом со мной был Гречишкин. В месяцы революции держался молча. С мая 1917 года дивизия стояла в Финляндии. В самом начале декабря, уже при большевиках, когда полки нашей дивизии возвращались на Кубань, оказывается, Гречишкин остался в Петрограде.
Полки дивизии прибыли в свои отделы перед самым днем Рождества Христова и на праздники были отпущены по своим станицам, в отпуск.
После праздника Крещения казаки нашего 1-го Кавказского полка собрались в станице Кавказской для получения жалованья и выяснения дальнейшей судьбы полка. Власть была еще казачья, Войсковая, на всей территории Кубани. И вот во дворе управления Кавказского отдела, где собрались казаки при полковой канцелярии, на каком-то возвышении появился Гречишкин, который заявил, что он «прибыл из Петрограда, имеет мандат на набор казаков-добровольцев в Красную гвардию и предлагает казакам записываться у него».
Стояла непогодь. Казаки считали, что война окончена, и ждали официальной демобилизации «старых годов» от Войскового Атамана, а тут
}&-свой казак-урядник предлагает «набор добровольцев», да еще в «Красную гвардию». Его они не только что взяли на смех, но предложили идти ему туда, «куда он хочет».
Под смех толпы человек в двести Гречишкин заявил, что «вернется в Петроград, доложит, кому следует, и еще посмотрим — чья возьмет».
Все это было тогда для всех нас очень странно и непонятно. Поведение урядника и это его выступление посчитали смешным, почти анекдотичным, как и не обратили на него никакого внимания. Способности кадрового урядника Гречишкина, его грамотность, боевой опыт, как и сочувствие красным, оказались настолько видными, что через 2 года войны на свою Кубань он вернулся командиром конной бригады Красной армии. Но этим он не украсил нашу Кубань казачью!
«А Федю Короткова заставили насыпать пшеницу в чувалы из амбаров, отвезти в Романовский и сдать государству, — рассказывает дальше мать. — Насыпал, запряг восемь пар быков в мажары и повез, а они, проклятые, отобрали и быков, и мажары, и Федя вернулся домой пешком только с кнутом. Вернулся домой с Красной армией и мужичонок Семка Папинов, ты его знаешь. На митинге он много говорил, «дергал» некоторых стариков за бороды и угрожал за старое, — с возмущением продолжает она свой рассказ. — А Соломон (наш работник, пленный красноармеец) забрал всех четырех рабочих лошадей, мажару, хомуты и уехал к себе домой, что теперь мы будем делать без лошадей, я и сама не знаю, сыночек», — повествует она.