Страница 9 из 163
Науменко «представил» меня ему, а он, узнав, по-доброму, по-братски пожал мне руку.
Его лицо очень обветренное, мужественно-молодецкое, без всякой натяжки на генеральскую важность, малодоступность. Ему было тогда 33 года от рождения, только на 6 лет старше меня и на 3—4 года моложе генерала Науменко. Мы были одной эпохи по выпуску из военных училищ, хотя и разных, следовательно, психологически мы были однородны в понятии воинской этики, службы и субординации.
— Только им мы и держимся, — спокойно и откровенно говорит мне Науменко, глазами указывая на Фостикова, — все же остальные в панике, — добавляет он.
Все это у Науменко получается так просто и бесхитростно, что мы все трое весело улыбаемся.
Среди офицеров, в особенности кадровых, такие слова, как «драп, паника, шляпа», не считались оскорбительными и обидными, и они, в своей краткости, точно выражали и настроение, и события, и характеристику личности, к которому это относилось. Не в осуждение, а больше в похвалу, скажу, что на подобные слова и фразы особенно щедр был Бабиев, будучи и молодым офицером, и штаб-офицером, и уже генералом. Они, эти слова, точно попадали «в глаз» сплоховавшему в бою офицеру и заставляли его бояться больше Бабиева, чем противника.
Генералы между собою на «ты». Все это было только приятно, и я почувствовал, что попал не в официальный круг «штабов», а словно в семейный.
— Ну, Вячеслав Григорьевич, я поеду к себе в штаб... надо пообедать, — говорит Фостиков.
— Поезжай, поезжай, Михаил Архипович, и захвати с собой полковника. Там у тебя вакантный 1-й Лабинский полк. Ему надо дать полк, — как бы между прочим добавил Науменко.
— Ну, едемте со мною, — говорит мне Фостиков.
Мы прощаемся с Науменко и Егоровым, выходим из дома, садимся на лошадей и двигаемся по селу к югу. Мы идем.наметом (галопом, по-кавалерийски). Фостиков сидит в седле просто, безо всякого напряжения и щегольства, уверенно, по привычке. Под ним добрый конь рыжей масти, довольно высокий против кабардинских коней.
Бросив несколько взглядов на мою кобылицу, которая, промерзши, «просит повода», он спрашивает — где я ее купил? Этот, казалось, праздный его вопрос показал мне, что он понимает в лошадях и любит верховую езду.
За нами скачут его ординарцы с флагом его дивизии, на котором красуется белый конский хвост, как у нас было в Корниловском полку на Маныче. Явно было, что перенял это он у нас, корниловцев, заменив наш черный хвост на полковом флаге и сотенных значках на белый.
Белый хвост на флаге очень красиво отдает своей белизной на ярком зимнем солнце. Он заметил, что я обратил внимание на его оригинальный флаг, и говорит мне, не укорачивая быстрого аллюра наших лошадей:
— Казаки говорят, что я ввел хвосты на значках потому, что моя фамилия Хвостиков, но это не так. Я видел при наступлении на Царицын в прошлом году конские черные хвосты на значках в Корниловском полку; мне это понравилось, и я ввел их у себя, но белые, — закончил он.
Идя все тем же аллюром и перебрасываясь отдельными фразами, я впервые ощущаю мышление Фостикова, и он мне очень понравился. В нем виден настоящий мужчина — умный и бесхитростный, а главное — безо всякой генеральской фанаберии.
Правее его скачет его начальник штаба дивизии, очень пожилой «солдатский генерал», как говорят казаки, на небольшой лошади и на кавалерийском седле. Одет он во все английское обмундирование. Всю дорогу он молчал. .
Мы в его штаб-квартире. Вестовые подхватили наших лошадей. Войдя в дом, Фостиков моментально сбросил с себя шубу, потом черкеску и остался в одном черном длинном бешмете.
Меня подкупила ненатянутая простота генерала Фостикова. Он по-казачьи, как хозяин дома, первым сел за стол, жестом показав мне место против него, и предложил «снять черкеску», если она стесняет меня за обедом. Но нас, бабиевцев, она никогда «не стесняла», а только украшала.
Сел и начальник штаба, очень милый и слегка тонный генерал-лейтенант. Он обращается к Фостикову по имени и отчеству, а Фостиков его титулует «ваше превосходительство». Как его фамилия — я еще не знал.
— Ну, давайте нам, што там у вас есть? — крикнул Фостиков денщикам на кухню.
Нам подали борщ, мясо и что-то соленое. Все было просто, наваристо и вкусно. С нами за столом сидит какая-то фигура в штатском, но в сапогах, с подстриженной бородкой; а лицо наше, кубанское.
Мы аппетитно едим. Нашлась и рюмка водки. Наливает и говорит сам Фостиков, генерал-майор, что является чисто по-казачьи. Он ведь хозяин стола!
Денщики что-то заругались на кухне. Один из них напал на другого за то, что тот — «денщик тавричанина, не офицера, черти зачем притулившегося до нашего штабу». Это было так громко сказано на кухне и так было ясно услышано нами, что «тавричанин» смутился. Фостиков улыбается, посмотрел на тавричанина, потом на меня и, по-семейному, не зло, выкрикнул на кухню:
— Ну, вы там, замолчите!.. А то я вас, — и не договорил, что именно заключалось в словах «а то я вас», но мы все поняли и улыбнулись.
Казаки сразу же притихли, но шепотом все же продолжали спорить. Потом, в полку, мне сказали, что это был родственник супруги Фости-кова. Мы пообедали.
— Ну а теперь, полковник, езжайте и примите 1-й Аабинский полк. Вам посчастливилось. Он самый лучший, самый стойкий и самый многочисленный во всем корпусе. В нем свыше 550 шашек, не считая пулеметной команды полного состава. И хорошие офицеры, как и в достаточном количестве.
— Ваше превосходительство, — обращается он к начальнику штаба, — напишите полковнику предписание о вступлении в командование 1-м Лабинским полком.
В 1-м Лабинском полку
Получив предписание, следую в его расквартирование. На душе неспокойно. Я иду в незнакомую мне семью офицеров полка. Как они примут меня? Временный их командир, полковник А.П. Булавинов35, летами и по выпуску из военного училища старше меня лет на пять.
— Он ничего, но — «шляповатый» и многоразговорчивый. И командовать полком не умеет, — аттестовал его мне генерал Науменко.
Такого же о нем мнения и Фостиков. Оба просили меня — «сразу же поставить его на место» (?!). Хорошо это сказать, но вот сделать это новичку, незнакомому с офицерами полка и младшему его в чине, это не совсем удобно и... легко.
Командирский опыт у меня большой, но все же... И с этими мыслями я въехал в очень широкий двор крестьянина-земледельца. Двор большой, много сараев и других хозяйственных построек, но сам дом хозяина стоит во дворе и представляет «одну хату» иод крышей, с продолжением конюшни, сараев и пр.
Переступив порог у самой земли и открыв следующую дверь, я увидел трех офицеров за столом и произнес:
— Можно ли войти?
— Заходи! — не поворачиваясь ко мне, произносит кто-то.
Я захожу и сразу же определяю, кто командир полка.
Полковник Булавинов сидит за столом лицом к двери. Он в крытой шубе-черкеске, при полном вооружении. Видно, что полк находится «начеку». Рядом с ним сидят два обер-офицера. Все в серебряных погонах. Они что-то рассматривали на столе, возможно, карту местности.
Булавинову 35 лет. У него тонкие черты лица блондина. Он, видимо, не брил бороду несколько дней, да и не интересуется этим, так как обстановка боевая была не для щегольства молодостью.
Как ему сказать, «кто я» — думаю. Нельзя же войти и сказать: «Я есть вновь назначенный командир 1-го Лабинского полка. Прошу сдать мне полк»... Если бы он был моложе меня, еще допустимо такое обращение, но вижу, он действительно старше, чем я.
Я в черной черкеске, так же как и они, в серебряных погонах. Кинжал и шашка в скромной серебряной оправе «под чернью». Не торопясь подхожу к ним, беру руку под козырек и произношу:
— Командир 1-го Лабинского полка, полковник Елисеев — представляюсь.
При моих словах все встали и также взяли руки под козырек. Здороваюсь за руку. Булавинов очень вежливо произносит: «Очень рад» — и просит садиться за стол, как гостю, как будущему однополчанину.