Страница 84 из 163
Я остановился в недоумении и слышу и смотрю всю эту экзекуцию военного строя.
— Во-о ФРОНТ! — командует он и заканчивает: — А теперь забрать свои вещи!
И когда казаки взяли в руки то, что лежало у их ног, он снова резко командует:
— Смир-р-но-о!.. Нале-во! Ать, два! И в Туапсе шаго-ом — МАРШ!
(До Туапсе по птичьему полету около 60 верст; по зигзагообразному шоссе больше.)
И когда под уклон спустился хвост колонны, он медленно, крадучись, направился к группе офицеров человек в сорок, сидевших в 20 шагах в стороне. Подойдя к ним, он говорит:
— Как это ваш генерал Бабиев взорвал все железнодорожные водокачки от самого Царицына!.. Ведь это все государственное достояние!
Сказал, посмотрел на эту группу и пошел к себе. Все сидевшие офицеры на его слова ничего не ответили.
Подхожу к ним. Это были штаб-офицеры уже сдавшихся частей. В середине сидел полковник С.И. Земцев256, начальник 4-й Кубанской дивизии. Вокруг него хорошо знакомые мне друзья и соратники, Корниловцы и Кавказцы.
Вот Корниловцы: командующий полком войсковой старшина Без-ладнов, рядом войсковые старшины Трубачев и Клерже, войсковые старшины из урядников мирного времени — Пантелеймон Лебедев, Друшляков, Иван Козлов, Ростовцев, есаул Андрей Бэх. Остальных не помню.
А вот наши Кавказцы: полковник Хоменко, командир 1-го Кавказского полка, и его помощники, войсковые старшины Храмов2:>7 и Андрей Елисеев. Остальных не помню.
Вот сидит храбрый командир Кубанского партизанского полка, полковник Польский, во всем подражатель генералу Бабиеву. Это все главные, которых я отлично и давно знал.
Подойдя к ним, поздоровался общим поклоном и присел. Кроме полковника Земцева, вид у всех, видевших ту экзекуцию, растерянный.
Полковник Земцев, как самый старший, информирует меня, что «всех есаулов и штаб-офицеров красные выделили из общей группы офицеров и приказали ждать здесь распоряжения; всех хорунжих и сотников выстроили отдельно, как Вы видели, произвели учение и отправили в Туапсе»258.
Сидя в кругу, я рассматриваю лица друзей и сослуживцев, стараясь прочесть в них душевное их состояние. И вижу, они так же все в панике и клянут тот час, когда согласились «сдаться».
Корниловцы меня предупреждают «не проговориться в обращении». В анкетах они написали, что их полк «Кубанский», и просят слово «Корниловский» забыть, чтобы не подвести их. Они уже спороли со своих папах и шаровар так раньше гордый для нас корниловский траурный (черный) галун.
«И еще не прокричит петух трижды, когда ты, Петр, отречешься от Меня», — сказал апостолу Петру Христос. Вот что значит «страх смерти».
— А Ваш где же, Партизанский полк? — кто-то сострил над полковником Польским.
От этих слов Польский съежился весь, убрав свою шею в плечи, словно боясь, что его кто-то сейчас стукнет поленом по голове, и прошипел:
— Не называйте мой полк так, он «Сводный».
Я с искренним сожалением посмотрел на этого пистольного и храброго офицера и не осудил. Он мой сосед по станице, и его полк состоял из его станичников, темижбекцев и наших Кавказцев, как и офицеры были только из этих станиц. Вот что значит — страх.
Нам всем очень грустно. Все больше молчат, изредка перебрасываясь лишь короткими фразами.
— А вот возьмут да отправят меня в станицу и скажут: «А ну-ка, господин полковник, снимайте штаны, да ложитесь, а мы Вам вгоним 50 плетей, как Вы вгоняли нашим когда-то», — шутит кто-то.
— Лучше пусть расстреляют, чем быть выпоротым, — гордо заявляет Ваня Храмов, наш общий друг.
Я все это слушаю молча и ни с кем не делюсь своими тяжелыми мыслями. А высказывания продолжаются.
— А что, если бы нам сдалась Красная армия? — говорит кто-то вопросительно и продолжает: — Наверное, мы бы уже расстреляли тут же главных!
— В особенности генерал Бабиев, — вдруг отвечает корниловец-храбрец, войсковой старшина Ростовцев.
Услышав это, я «косо» посмотрел на Ростовцева, храброго командира сотни при мне на Маныче весной 1919 года. Тогда Бабиев не был жесток. Вот почему я и посмотрел «косо» на Ростовцева. Возможно, упоенный властью, Бабиев и переменился.
Успокоительно действуют на всех полковники Земцев и Хоменко. Полковнику Земцеву 55 лет. У него уже сын офицер. Окончил Академию Генерального штаба и в Великой войне на Турецком фронте командовал 1-м Сунженско-Владикавказским полком. А почему он только в чине полковника — не знаю.
Он типичный офицер старого времени — с усами и подстриженною бородою клинышком, по-черкесски. В серой походной черкеске. На нем папаха старого покроя — высокая, крупного черного курпея, с высоким, острым верхом. При нас таких папах рке не носили. Он мало говорит и если говорит, то дельно, успокаивающе.
Полковник Хоменко — маленький, сухой, очень логичный в разговоре и внимательно-приятный во всем. Ему до 40 лет. Его очень любят, ценят и уважают Кавказцы.
Перед красными начальниками
— А Вы, полковник, представились коменданту порта? — спрашивает меня полковник Земцев, как старший среди нас.
Отвечаю, что я ничего не знаю, как и не знаю, кто таков комендант порта.
— А тот, что отправил наших офицеров в Туапсе, — отвечает он, — и просил прийти к нему, по его распоряжению «для всех прибывающих старших начальников».
Поднимаюсь на длинную стеклянную веранду. За нею большая зала. Это, видимо, была гостиница при Набережной улице. Теперь — комендантское.
Здесь много столов, писарей. Все стучат на пишущих машинках. В тыловой стене, за письменным столом, сидит он — комендант порта.
Подхожу и говорю, не представляясь, а как бы частно:
— Позвольте представиться — начальник 2-й Кубанской казачьей дивизии, полковник Елисеев.
Должен подчеркнуть, что мы все были при шашках и кинжалах. На поясе у меня висела еще и желтая длинная кобура от револьвера. Весь вид был, конечно, офицерский, но только без погон.
Блондин поднял голову и внимательно посмотрел мне прямо в глаза, но без всякой злости или испытания, изучения.
— Вы прибыли с дивизией, полковник? — спрашивает.
— Да, — отвечаю, стараясь говорить без военных терминов.
Теперь он рассматривает меня и даже улыбается «дрркески», но по серым глазам вижу, что если потребуется, то он, под эту улыбку, может спустить и курок револьвера.
Ему не свыше 35 лет. Светлый блондин. Видимо, латыш. Чисто выбрит. Интеллигентный, вежливый, говорит на чистом русском языке. Он, безусловно, офицер, и офицер был, наверное, молодецкий. Такими бывали молодые штабс-капитаны и капитаны в пехоте.
— Хорошо, распорядитесь, чтобы Ваши полки расположились у набережной, а 1-й Лабинский полк отведите дальше к берегу, влево, изолированно. А потом явитесь нашему начдиву товарищу Егорову. Идите, полковник, а если что Вам понадобится — обращайтесь ко мне, — закончил он.
С того момента, когда меня «спешили» с седла, я уже не знал, что делалось с теми, кто шел позади меня. А следуя в экипажике в город, я обгонял длинную кишку передовых сотен 1-го Аабинского полка, которые с сумами и бурками быстрым шагом спешили в Сочи. Все они самотеком влились в черный массив многотысячной толпы казаков, уже находившихся здесь, и вышли из подчинения своих начальников.
Выйдя от коменданта порта на длинный стеклянный балкон, я увидел свой полк, густой колонной сосредотачивающийся далеко внизу, у моря, к югу от города. Мы уже не могли распоряжаться своими казаками, да и не хотели. А почему 1-й Лабинский полк был изолирован от общей массы других полков — не знаю.
Иду к красному начдиву Егорову. Его штаб помещался в южной части города. Говорили, что он капитан Генерального штаба, но для меня тогда было — если служишь в Красной армии, значит, и сам ты «красный».
В «Очерках Русской Смуты» генерал Деникин указал, что 75 процентов офицеров Генерального штаба остались в красной России, мобилизованные советской властью для организации Красной армии. Мобилизовали и [часть] офицеров, которых до революции в Императорской армии числилось около 300 тысяч259. Мобилизовали и унтер-офицеров. Мы этого тогда не знали, потому я и шел не к офицеру Генерального штаба, а шел к красному командиру, к нашему врагу психологически.