Страница 83 из 163
Обезоруженные, полки двигаются дальше на север, к Сочи. Шоссе тянется зигзагообразно. Справа от нас — горы и лес, а слева — открытое море. Вдали, на горизонте, показались темные дымки. Их пять или шесть. Дымки постепенно увеличивались, и уже ясно были видны большие корабли, идущие к берегу широким фронтом. Все наши взоры были обращены к ним.
«Неркели это наши... и за нами идущие?» — подумал я.
Прошло много томительных минут. Голова колонны шла очень тихим шагом, будто выжидая чего-то. И вот мы, уже невооруженным глазом, видим белые крейсера. По ним с берега раздалось несколько орудийных выстрелов. Большой недолет. Крейсера медленно остановились и, не открывая огня, словно белые лебеди, стали плавно курсировать вдали, вне досягаемости орудийного огня красных.
Сердце заклокотало, забилось у меня. Боже, Боже!.. И почему они так поздно пришли?!. И зачем они растравили и без того больную душу!..
И на наших глазах, прокурсировав, может быть, полчаса, они безмолвно, тихо, плавно стали уходить за горизонт и скрылись от нас. За ними вслед мы послали в Крым свои проклятия. Как это Крыму, располагавшему всем Черноморским флотом, не выслать своевременно перевозочные средства?!.
Отобрание лошадей
Мы шли как бы домой. Мы еще не встречали нигде красную власть воочию. Длинным углом вправо шоссе вдалось в один изгиб и потом, повернув налево, потянулось к железнодорожному мосту, что в 4 верстах к югу от Сочи. Шоссе чуть поднимается. Повернувшись в седле налево, смотрю на длинную конную колонну казаков, и сердце забилось лаской и к казакам, и к казачьему конному строю, так любимому с детства.
Моя кобылица вдруг неожиданно остановилась. Быстро повернувшись вперед, вдруг увидел красноармейца в защитном шлеме-шишаке с крупной, во всю ладонь ширины, красной суконной звездой, нашитой на самый лоб этого шишака.
«Черт, сатана, живой дьявол?.. Вот он, настоящий, живой», — пронеслось в моей голове. Откуда он появился — не знаю. Расставив руки в стороны, преградив мне дорогу, он громко скомандовал:
— Слезайте!.. — и рукой показал влево.
Я глянул туда и в густых кустарниках увидел еще пять—семь человек таких же «красных чертей с шишаками». Думаю — какое-то начальство просит меня пожаловать к себе. Спешился и направился к ним. Те на меня смотрят немного насмешливо, и один из них, длинный и сухой, в красных узких галифе и с походными ремнями по кителю, сказал:
— Идите назад.
Несмотря на такую скоропалительность «встречи», я увидел позади них укрытое в кустах полевое орудие, направленное вдоль шоссе на приближавшихся казаков.
Повернувшись назад, я не увидел уже своей кобылицы. Дальше вижу, как спешенные казаки быстро снимают с седел свои бурки и переметные сумы, отходят на обочины шоссе, а их лошадей с седлами красноармейцы быстро отводят в большой двор, раскинутый влево, у моря.
Возле моего экипажика Надюша возится с какими-то своими вещами, казака-кучера на козлах нет, и вместо него сидит уже красноармеец. Я спешу к Надюше и спрашиваю красноармейца на козлах:
— Что это значит?
— А это — приказано отобрать у казаков лошадей и седла, — отвечает он.
Горе, обида, оскорбление и уничтожение не только моего права на власть, на собственные вещи, но уничижение моей личности придавили меня.
— У меня вещи и сестренка!.. Как же я с ними буду?.. Выезд мой собственный! — говорю я запальчиво красноармейцу.
— А это я не знаю, мне приказано отобрать фаэтончик, обратитесь к начальнику, — спокойно отвечает он и указывает на тех, в кустарниках.
Мимо меня быстро проходят пешие казаки, имея бурки под мышками, а сумы через плечи, и совершенно не обращают внимания «на своего начальника дивизии», которым я был только что.
Я, как и все офицеры, в полной форме кубанского казака, при всем холодном оружии, но только без погон. Вид, конечно, офицерский. Быстро поднимаюсь к начальнику и говорю ему, «как со мной поступили» .
— Приказано отобрать у казаков всех лошадей и седла. Экипаж и упряжь — тоже подлежат к сдаче, — безапелляционно говорит он.
После моих пререканий «о собственности вещей» он разрешает мне доехать в экипаже до Сочи, откуда кучер-красноармеец должен доставить его к нему.
Надюша, растерянная, со слезами на глазах, быстро укладывает свои вещи и книги в кузов экипажа, и мы двинулись к Сочи.
Через частокол забора вижу свою любимую кобылицу Ольгу. Она стоит понуро, хвостом в нашу сторону. И здесь я только заметил, насколько она исхудала. Она была уже без седла.
Прощай!.. Прощайте и мое седелице черкасское калаушинской работы253, и моя лошадушка, на которой я совершил так много походов и конных атак. Можно ли все это забыть?.. Горе побежденному!
Кучер-красноармеец, видя наше с Надюшей расстройство, оборачивается и спрашивает:
— Вы, наверное, были большим начальником у казаков? Да, тяжело Вам. Я сочувствую Вам. Но везде бардак. Я был вначале у красных, потом у белых, а недавно опять перешел к красным, так как увидел, что их дело берет. Но везде бардак. И у вас, у белых, было нехорошо. Почему — надо терпеть. А сам я астраханский крестьянин. И ничуть не большевик. А просто смотрю, где лучше, — закончил он словоохотливо.
Генерал Науменко позже писал: «Многие перед сдачей уничтожали свое оружие. Особая комиссия красных отбирала у офицеров и казаков лучших лошадей и седла»254.
А генерал Врангель написал так: «Большая часть Кубанцев сдалась. Незначительная часть ушла в горы».
Как сдалась Кубанская армия, я описал. Никто не уходил в горы, так как незачем было уходить (об этом см. в конце восьмой тетради. — П. С). И никто не уничтожал своего оружия. Лошадей и седла отобрали по пункту условий, которых мы не знали.
«И еще не прокричит петух трижды»
«Конец апреля месяца 1920 года. Дивная, теплая, манящая и растворяющая все к радости южная весна. Все в зелени. Аромат цветов пьянит всех. Улицы города Сочи запружены людьми, частью подводами. Сплошь казачьи папахи, черкески нараспашку, гимнастерки. Тепло и мягко в воздухе, но люди сумрачные, запыленные, небритые лица. У каждого через плечо походные, ковровые сумы, а под мышками бурки. Людская лавина страшная и молчаливая — постепенно прибавляется, ^виук^тся и движется по улицам города.
Кто они? Почему они здесь? И почему их так много, несколько тысяч? То строевые части капитулированной Кубанской армии, уже разоруженные, и без лошадей, направлены к пристани, для разбивки на группы и отправки в ближайший тыл красных, в Туапсе.
Кто бы мог подумать только неделю тому назад, что Казачья армия, насчитывающая в своих рядах несколько десятков тысяч бойцов, испытанных и закаленных в боях, определенных врагов красных — она так неожиданно сложит свое оружие и целыми строевыми полками и дивизиями, при своих офицерах, пройдет назад перед своим врагом, опустив «очи долу», и там именно, где еще недавно была хозяином положения». Так я писал в статье в 1929 году255.
Это было то, что я увидел, подъехав в своем экипажике к Сочи, потом пешком направляясь к пристани. Надобно случиться так, что новую красную пилюлю «горе побежденным» увидел немедленно же...
У пристани, на берегу, вижу две шеренги казаков до одной сотни человек. В гимнастерках, в бешметах, в черкесках нараспашку, все в черных папахах. У их ног сумы, бурки. Из комендантского здания быстро вышел «кто-то» в защитных бриджах, в парусиновой гимнастерке. На фуражке маленькая красная металлическая звездочка. Среднего роста, хорошо сложенный светлый блондин. Подойдя к выстроившимся, он громко произнес:
— Слушать мою команду!.. Направо — равняйсь! Смирно!.. Нале-е ОП! — и по пехотному резко подсчитал: — АТЬ, ДВА! Напра-а ВО! — И вновь: — АТЬ, ДВА! Отчетливей мне! — кричит он начальническим тоном. — Кру-уГОМ! — И вновь: — АТЬ, ДВА! Чище мне — белые бля-и! — уже зло кричит он.