Страница 68 из 163
Яд «о мире» был брошен в изболевшуюся казачью душу. Но он не имел силы. В гибели Кубанской армии другие причины — безвыходность положения. Отступать было некуда.
Мы недоумевали — почему оставили отличную позицию у реки Ша-хэ? Противник нас не тревожил и не преследовал. Мы, по какому-то непонятному нам распоряжению «свыше», уступали красным позицию за позицией. И вот теперь отступаем к самому Сочи. Наша 2-я дивизия все время в арьергарде. С Лабинской бригадой вновь отхожу на юг. Идем по шоссе в колонне по-три, поднимаясь на безлесый переваль-чик — как видим, какая-то часть рассыпана в цепь. Мы идем спокойно в тыл, даже без дозоров. Это смутило «боевую цепь». От нее вышел на шоссе какой-то офицер, всматриваясь в нас, а потом слышу, приблизившись:
— Это ты, Федор Иванович?.. А мы думали, что это идут уже красные... и приготовились! — весело говорит мне войсковой старшина Лопатин217, мой друг и по Турецкому фронту, и по Корниловскому полку 1918—1919 годов, отличный офицер, дружественный со многими.
— Да, вы-то — какая часть, Иосиф Филиппыч? — спрашиваю его.
— Войсковой учебный конный дивизион, нас две сотни, а за пере-вальчиком — наш командир дивизиона генерал Мальчевский218, — как всегда, весело и живо говорит он.
— Ну, Филиппыч, теперь ты можешь стрелять, позади нас уже нет белых, мы последние, — смеюсь я милому и умному своему другу, од-нобригаднику с 1914 года.
Я докладываю генералу Мальчевскому о боевой обстановке. Я его совершенно не знаю, но еще на Турецком фронте слышал, что он, будучи есаулом и командиром сотни 1-го Черноморского полка, совершил удачную конную атаку против турок и за это награжден был офицерским Георгиевским крестом IV степени. Он у него теперь на груди английского кителя. Мальчевский — высокий и худой брюнет. Тело как будто дряхлое, но глаза и улыбка молодые и приятные. Воевать он не хочет.
— Да мы, если покажутся красные, постреляем-постреляем да и отступим. Нам так приказано, — с улыбкой говорит он.
У Корниловцев. Полковник Лиманский
Корниловскому полку приказано мною занять горный массив, лежащий в 15—20 верстах севернее Сочи. С арьергардной Лабинской бригадой спокойно подхожу к этому массиву. И только перевалили его, как меня встречает рапортом командир полка, войсковой старшина Владимир Безладнов. Влево, тут же на скате, вижу офицеров его, разостланные бурки, на них скатерти со скромной закуской, но в изобилии и с напитками.
После рапорта «о благополучии в полку» Безладнов приглашает меня «на легкую закусь». Соглашаюсь, но с условием, что будут приглашены и командиры Лабинских полков, полковники Ткаченко и Кротов. Штаб дивизии с полковником Гришиным был где-то в тылу.
Несколько слов о Безладном. 13 сентября 1918 года под станицей Михайловской Лабинского отдела был убит командир Корниловского конного полка полковник Федоренко219. Через 2—3 дня его заместитель, войсковой старшина Каменский Всеволод220 заболел и эвакуировался. В полку остались только четыре кадровых офицера в чине подъесаула: Черножуков Николай221, Безладнов Владимир, автор этих строк и Сме-нов Михаил. Все занимали должности командиров сотен. Перечислены в порядке старшинства в чине.
Черножуков отказался возглавить полк. Его принял Безладнов. 18 сентября, во время прорыва 1-й Конной дивизии под начальством генерала Врангеля в тыл красным к станице Курганной, был убит полковой адъютант, есаул Удовенко222. Как бывшего адъютанта 1-го Кавказского полка на Турецком фронте, Безладнов уговорил меня быть временно полковым адъютантом. Согласился. И с ним, с полком, с боями про-шли-пронеслись по станицам: Михайловской, Курганной, Родниковской, Константиновской, Синюхинской, Чамлыкской, Урупской, Безскорб-ной — неразлучно, ночуя в одной комнате. Он оказался отличным офицером и полковым товарищем. Подружились крепко. В Безскорбной произошел опрометчивый случай с Безладновым, и генерал Врангель предложил ему выехать «в бессрочный отпуск». В Екатеринодаре он поступил в учебный конный дивизион, а теперь, как первопоходник, стал командиром своего Корниловского полка и моим подчиненным. Несмотря на свое старшинство (он выпуска из Николаевского кавалерийского училища 1912 года) и свое былое начальство надо мной, Безладнов не выразил никакой амбиции, что так похвально для его воинской души.
Перед накрытым на бурках столом стоят до 40 офицеров-корни-ловцев. Все сплошь старые соратники. Все в больших чинах. Ниже есаула, кажется, никого и не было, хотя, за очень малым исключением, большинство не имело и 30 лет от роду. Все это была молодежь моих времен, от 23 лет и чуть старше. Тогда, при мне, это были только прапорщики, хорунжие и немногие сотники. Чин подъесаула был отменен в нашем Войске, и сотники производились прямо в есаулы, больше за боевые отличия, а не «за выслугу лет на фронте».
И только что все сели «за стол», как с восточной стороны, со стороны гор, на широких рысях подошел очень молодой полковник. Молодецки соскочив с седла, также молодецки представился мне словами доклада:
— Командир 2-го Свод но-Кубанского полка, полковник Лиманекий — представляюсь.
Я его сразу узнал. Он не был одним из братьев Лиманских 1-го Ла-бинского полка Великой войны, как я думал.
В средних числах февраля 1917 года, проездом в Петроград из-под Карса, я посетил Екатеринодар. В белой косматой папахе «с заломом», в черной черкеске при белом бешмете и с красным башлыком за плечами, расшитым позументом, мне отчетливо отдал честь на Красной улице красивый прапоргцик-брюнет. Теперь он полковник и стоит передо мной.
— Я Вас знаю, — ответил ему на рапорт и сказал, где видел. — Как Ваше имя и отчество? — спрашиваю.
— Игнат Ильич, — отвечает.
Я жму ему руку, и мы сразу же подружились. Посадил его рядом.
Несутся тосты. Мы вновь стремимся воевать! Мы еще покажем красным свою мощь! — был общий голос тостов. Нам всем очень приятно и вольготно, так как среди нас нет ни одного генерала, которые невольно всегда стесняют подчиненных офицеров своим высоким чином.
— 2-я Кубанская дивизия — два Лабинских, два Кубанских, Корниловский конный и мой 2-й Сводный — сильно осиротела после отъезда генерала Бабиева, но как-то еще дружнее сплотились полки вместе!.. И сплотились не в силу приказа, а сплотились душевно, внутренним чувством, чувством однородности их начальников!.. Дайте только равнину, да развернись полки в боевую колонну, и все ринутся в атаку! — вскочив на ноги, говорит, кричит громко молодецкий полковник Лиман-ский свой боевой тост.
Ему соответствовали короткие тосты и других. Мы еще верили.
Полковник Дейнега. Оставление Сочи
Со штабом дивизии, в одном переходе до Сочи, подхожу к поднимающейся возвышенности в лесу. Нас застала ночь. Вернее — полкам приказано, незаметно для красных, отступать ночью.
У изгиба шоссе тлеющий костерчик. Около него, вокруг, сидят и полулежат несколько человек, закутанных в бурки.
— Кто идет? — слышу голос часового.
— 2-я Кубанская дивизия, — отвечаю.
— Ого!.. Высоко забрался ты, Хвэдир!.. Злась з коня и йды до командира Линейной бригады, — вдруг слышу я так знакомый мне голос полковника Льва Миныча Дейнеги.
— Аевко?!. Это ты? — радостно окликаю его.
— А вжэж, — отвечает он и не шевелится под буркой от холода.
Такая приятная встреча! Я слезаю с седла и подхожу к нему.
— Куда дальше? — спрашиваю, конечно, о нашем отступлении.
— Тикать трэба. Сочи мы не удержим, да и не к чему. Надо идти в Грузию, або в Крым, — говорит он, но выхода не дает.
Перекинувшись такими печальными думами с дивным другом своих юнкерских лет, двинулся дальше. С тех пор я его больше не видел. В Крыму он стал генералом, этот маленького роста казак, но с большой душой и светлой головой...