Страница 123 из 163
В 1923 году в Финляндии неожиданно получил письмо от молодого казака, который провожал меня «в побег» из Колчедана. Вот оно: «Дорогой Федор Иванович. Власти узнали о делах Владимира Николаевича и Ивана (то есть о заговоре против красной власти полковника Богаевского и урядника Голованенко. — Ф. £.). После Вашего отъезда, в одну из ночей, их разбудили и отправили в Екатеринбург. Их там осудили, и они там «перевернулись» (то есть были расстреляны. — Ф. £.). Та же участь постигла всех остальных, кто прибыл с нами в Колчедан (всех офицеров и военных чиновников белых армий, мобилизованых на спортивные курсы. — Ф. £.). Весь командный состав расформировали за то, что не досмотрели. Георгий Федорович (адъютант курсов. — Ф. Е.) сослан на пять лет в лагеря. Нас не тронули. Теперь мы демобилизованы и живем дома. Хорошо, что Вы вовремя уехали. Иначе, как старший, Вы пошли бы за Владимиром Николаевичем... Посетил вашу станицу, был у Вашей Мамы и все ей рассказал о Вас... Вас я никогда не забуду. Ваш брат-казак (далее имя и фамилия)».
ТЕТРАДЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ «Студент»
Я в Екатеринбурге. С вокзала направляюсь к тому другу, который обещал мне устроить ложный документ.
— Федор Иванович, печать поставить не могу. Извините меня... я Вас понимаю, сочувствую побегу, но дать не могу, — вдруг опрашивает он меня.
— Да как же это так? — обомлев, отвечаю ему. — Вы же обещали... Я так надеялся на Вас.
— Обещал... не скрою, но потом раздумал и нашел, что не мо-гу, — решительно, с расстановкой в последнем слове, произнес он.
Офицер он был умный и выдержанный. Его словам я верил, и то, что он мне сказал, я знал — изменений в его решении быть не может. Получилась «немая сцена». Он понял мои чувства и тихо, спокойно говорит:
— Федор Иванович... ну, представьте: я даю Вам поддельный документ на бланке того учреждения, в котором служу, ставлю на него печать этого учреждения, которое доверено мне... Вы едете на вокзал, и там Вас арестовывают... ведь чекисты знают нас всех в лицо! Вы полковник Елисеев Белой армии, а в документе и другая фамилия, и Вы совсем другой человек — предъявят Вам обвинение они. Что и почему?.. Куда Вы едете?.. Кто Вам выдал этот подложный документ?.. У кого хранится печать? — зададут они Вам вопросы. Значит, точно и немедленно же доберутся до меня, ведь я храню печать учреждения!.. Что они тогда со мной сделают?!. — закончил он.
Доводы его были настолько логичны и правдивы, что я уже не мог настаивать, зная твердость его характера, а главное — риск, за который он может поплатиться головой.
— Но мы нашли другой выход, — вдруг говорит он. — Здесь я не буду, да и не могу сказать — какой именно выход «нашли».
То есть он с кем-то уже условился.
В епархиальном училище красная власть открыла Уральский государственный университет. Один из наших офицеров подружился с писарем университета — так я обозначу этот случай. И этот писарь в канцелярии, на официальном бланке, напечатал удостоверение на одного из студентов первого курса, приложил печать, а подписи сделал уже я сам.
Было учтено все. Так как я ничего не знал из курса университета, написали, что я студент первого курса; второе — указали фамилию действительного студента этого курса, на всякий случай — если меня задержат где-нибудь в дороге и будет запрос в университет о существовании такового в нем, писарь, через которого проходят входящие бумаги, ответит положительно. Кстати, имя студента было также Федор Иванович. Предусмотрено было и это, ежели в дороге встретятся знакомые и по привычке окликнут меня. В удостоверении сказано: «Предъявитель сего есть действительно студент 1-го курса Инженерно-лесного факультета Уральского Государственного Университета. Дано сие на предмет поездки в Олонецкую губернию с научно-практической целью. Отношение к военной слркбе: декретом Совнаркома от 13 августа 1920 г. пункт 5 об отсрочке для продолжения образования. Действительно до 15 августа 1921 года».
Самое главное сделано. Я с документом. Дальше ждать мне нечего. Надо скорее уезжать. Своим друзьям по заключению я не хотел показываться на глаза, чтобы не вызвать подозрения властей.
Уничтожил свой командировочный документ в госпиталь, и... мне стало немного страшно: я порвал нить своего происхождения и оторвался от того, кем я в действительности был. Такое перевоплощение не проходит гладко. В мозгах что-то говорит о преступлении и о том, что теперь надо быть в особенности начеку. Неправильный ответ, малейшее подозрение — и можно так запутаться, что тебя «распутают только в Чека». Несомненный конец — расстрел.
Надо ехать на вокзал, купить билет и уезжать. Но арестуют по подозрению, и об этом никто не будет знать. Прошу одного из заговорщиков проводить меня. Мы на вокзале, но, оказывается, чтобы купить билет, надо иметь разрешение из комендантского управления. Оно помещается в доме инженера Ипатьева, где была расстреляна вся Царская Семья.
Что делать?.. Это просто идти в ловушку к власти! Стремление к побегу было так велико, что иду на рискованный шаг, иду туда, где меня могут опознать — и тогда... прощай жизнь.
Как писал ранее — мы, 500 пленных офицеров, около месяца жили в харитоновском доме, который находился угол на угол с этим домом. Каждый выход в город был виден из окон комендантского управления.
Показательный случай. Полковник Евсюков, Линейной бригады, был замкнут и неразговорчив. В один из дней приходит из города и с улыбкой рассказывает:
— Стою я на углу улицы, ко мне подходит кто-то в штатском и показывает фотографический снимок. На нем узнаю себя на улице, в том же костюме, в котором нахожусь и сейчас. Удивленный, спрашиваю его: «Откуда он у Вас?.. И кто это меня снял?» Он ответил: «А вы думаете, мы за вами не следим?.. Всех мы вас фотографируем при случае». Сказал и отошел.
Услышав это, знавшие Евсюкова улыбнулись и не придали его словам никакого значения. Но теперь, когда я шел в канцелярию комендантского управления, вспомнил случай с Евсюковым и невольно подумал: теперь, по документам, я студент, а вдруг там покажут мой снимок, конечно с настоящей моей фамилией и чином? И не без боязни я подо шел к этому жуткому дому. Наш Император с семьей вошел в этот дом и... не вышел. Мой же путь, если опознают, будет в Чека. О последствиях не нужно и догадываться... И я вошел.
Вход в парадную дверь низкий и прямо с улицы. Неширокий коридор и дверь налево. Она открыта. За письменным столом сидел кто-то. Молча предъявил документ. Глянув на меня, он молча дал мне фишку с печатью «на право выезда из города». Думаю, что это был дежурный писарь, для которого «все было безразлично».
Мы вновь на вокзале. Билет куплен до Петрозаводска Олонецкой губернии. Поезд формируется здесь. Он товарный, а когда будет отправлен — касса не знает. Уже вечер, я решил ночевать на вокзале. Расстались. Я избрал дальний уголок, нахлобучил на глаза фуражку, поднял воротник шинели, скрючился, как бы для спанья, но сам ко всему прислушиваюсь, присматриваюсь. Ночь показалась длинной и очень холодной.
Наконец, поезд сформирован и подан. Объявлено: «Можно занимать места». Это объявление вывело меня из оцепенения. Забыв, кто я, схватив свои вещи, совершенно с советским «расхристанным» видом, как и все, словно дикарь, бросился я к вагонам. Что там творилось при посадке — трудно описать. Я знал лишь одно, что мне надо как можно быстрее вскочить в вагон и занять в нем место потемнее. Расталкивая всех, кто попадался мне по пути, благодаря своей силе и ловкости я был в вагоне в числе первых и сразу же юркнул на нижние нары, к стене вагона. Здесь была наибольшая темнота, и я знал, что контроль, обходя вагоны, не поинтересуется заглянуть в лицо тому, кто лежит у стены, в полутемноте.
Залез как зверь в нору от преследования сильного зверя и почувствовал некоторый покой. Лежу и молчу. Не тревожу и соседа, разыгрывая роль бесконечно уставшего человека. Оно так и было для меня.