Страница 111 из 163
— Война с Польшей закончена. Но в Центральном комитете партии в Кремле были острые трения, так как Польша предъявила тяжелые условия мира. Часть Центрального комитета настаивала на продолжении войны, а другая за необходимость мира. В Москве к этому времени скопилось в казармах-лагерях и в Бутырской тюрьме около 9 тысяч пленных белых офицеров. Боясь, что воинственная часть совета может использовать их «для переворота» политического курса, решено было в одну ночь «разгрузить Москву». Всех из Бутырской тюрьмы направили в Архангельск, а курсы и кандидатов в Екатеринбург, где и будут продолжаться занятия, — закончил он.
Нам выдают только хлеб. На остановках больших станций можно получить кипяток. Перед Вяткой мы вступили в район «шаников» и печеной брюквы, как главного деревенского продукта для питания и для продажи пассажирам проходящих поездов. «Шаники» — это наши ватрушки, но вместо сладкого свежего сыра они заполнены мятым картофелем, горохом или фасолью. Размером в большую ладонь — они мало вкусны, но зато заполняют тощий желудок. Брюквой раньше крестьяне кормили скот, теперь же ее пекут в печке, почти как лакомство для людей, вкусом и цветом похожую на сахарный бурак. На них мы и набросились...
Поезд наш останавливался перед вокзалами или пройдя их. С покупками бегу к своему вагону и вижу, что вторая половина состава находится под сильной охраной часовых. Двери вагонов закрыты. При каждом вагоне часовой с винтовкой. Он по очереди выпускает по двое заключенных для отправления естественных надобностей здесь же. Картина стыдная до омерзительности. Стараюсь не смотреть на это и бегу дальше. Вдруг слышу знакомый голос:
— Дорогой!.. Купите мне что-нибудь поесть!
Поворачиваю голову и в приоткрытой наполовину двери вагона узнаю крупную фигуру полковника Захарова, бывшего командира 3-го Кубанского полка в Великой войне на Персидском направлении. Он в шубе-черкеске и в светло-каштановой папахе хорошего курпея. Но и папаха, и лицо его очень помяты. Он был также с нами «кандидат» на курсы, но заболел, не попал на них и теперь, как и все «кандидаты», не только не свободен, но у дверей ждет своей очереди, чтобы оправиться...
Я к нему, чтобы дать часть своих «шаников», как часовой, взяв винтовку наперевес, преградил мне дорогу. Но, как я уже писал, мы были «стреляные» пленники.
— Я из курсов, — твердо ему говорю.
— A-а!.. Ну тада можно, — ответил «почтительно» страж.
Больше я не встретил полковника Захарова и не знаю его судьбу. Их
потом совершенно отделили от нас.
Нас везут по неведомым местам Вятской губернии. Все в снегу. Местность серая и скучная. Города и вокзалы с неведомыми нам именами. Новая остановка. Читаем — «Пермь». Вок рке где мы...
При губернских городах долгая остановка. Разрешается сбегать и в город, на базар. При каждой станции большого города высится черный дощатый гцит на высоких столбах, на котором крупными белыми буквами писались главные новости, что происходило в красной России. Назывался этот плакат, кажется, «Устная газета». И вот в Перми мы читаем: «На Крымском фронте убит белый генерал Бабиев. Взят в плен Донской Атаман генерал Богаевский со своим штабом».
Испытав на себе вранье красных, мы не поверили этому сообщению, но в моей душе «екнуло» горестное чувство — там наши еще сражаются за правду, а мы тут...
Генерал Бабиев был, действительно, убит, а генерал Богаевский сам рассказал мне в Париже, что он действительно едва не был захвачен в плен во время прорыва красной конницы Жлобы.
После Перми мы вступаем в лесистую часть Уральских гор. Сплошной сосновый бор. Все в глубоком снегу. Мертвая тишина кругом. Маленькие редкие станции. Собачий холод. Съестного не достать. Поезд остановился на большой станции Кунгур. Но и в ней, кроме кипятка, ничего нет.
Мы «у цели», В Екатеринбурге
Дней через десять прибыли в Екатеринбург. Наш состав остановился перед городом. Мы изголодались. От группы Кавказцев бегу на базар. Убогие дощатые ларьки сплошь пустые. Холод, мороз сковал все. В одном из ларьков лежат две лошадиные ноги от колен с ободранной кожей и с подковами.
— Разве их едят здесь? — недоуменно спрашиваю торговца.
— Раньше не ели, а теперь и этому рады, — отвечает.
— А говядина есть? — переспрашиваю.
Он смотрит на меня, смеется.
— Да ты што, не здешний, што ли?
Я ответил, что не здешний.
— Ну, так бери, пока есть, а то и этих лошадиных ног скоро не будет.
Я знал, что, если вернусь с базара с пустыми руками, разочарование в группе будет большое. Все голодны. Прошу торговца отрубить копыта с подковами, чтобы не смутцать ожидающих меня. И, взяв под мышки замерзшие конские ноги, быстро иду к своим.
В Костроме хозяйственный брат Андрей сделал для группы прочное ведро для варки пищи. Как оно пригодилось здесь! Развели огонь, снег в ведре скоро растаял. Положили туда ноги. И все смотрим в ведро, в ожидании. Вода закипает. Черная муть-пена от лошадиных ног густо идет вверх. Брат находит, что лучше «первую воду» слить и ждать навар «от второй воды». Мы даем ему в этом «карт-бланш».
Кипит и вторая вода. Чувствуется запах «навара», мясного навара, так приятно волнующего наши голодные желудки. Посолили. Подсыпали пшена. Заправили мукой. Суп готов. Мы вокруг ведра, стоя в снегу у своего вагона с большими деревянными ложками — Хоранов, Хоменко, Храмов, мы два брата, Саша Клерже и хорунжие Долженко и Дробышев, — неизменные и неразлучные во всем.
— Ну, Господи благослови, первый раз в жизни ем конину, — говорит Хоменко, снял шапку и перекрестился.
Перекрестились и мы и черпаем суп. На третьей ложке Хоранов выругался и перестал есть.
— Ну-ну, Валентин Захарыч, Вы еще не видали голода, — острит Хоменко и черпает ложкой густоту с самого низа ведра.
Мы все смеемся. Суп был вкусен потому, что мы много дней были без горячей пищи. Съели его полностью. А лошадиные кости, почерневшие, выбросили вон. Вот при каких обстоятельствах мы впервые ели конину.
Приказано выслать квартирьеров. Курсы будут размещены в бывшем епархиальном училище. От нашего вагона идем с Дробышевым. Комнаты распределены. Мы, Кубанцы и Донцы, почему-то держались отдельной группой от офицеров колчаковских армий и были как бы на первом месте. Наша группа состояла почти сплошь из штаб-офицеров, при трех генералах — Косинов, Хоранов, Мальчевский, тогда как у них были почти сплошь молодые офицеры и редко капитаны. Нас было около 120 человек, а всех 500.
Чтобы не нести вещи обратно, решили оставить их при управлении епархиального дома, где жили священники и делались церковные свечи. Старший священник разрешил, но, узнав, что мы офицеры белых армий, вдруг с испуганным лицом быстро говорит:
— Нет-нет!.. Места у нас нет!.. Забирайте скорее свои вещи и уходите отсюда!
— Батюшка, да только часа на два... Это же Святой дом! — горячо говорю ему.
Но он быстро запирает дверь.
— Уходите, уходите!.. Вы еще и нас подведете! — сказал и удалился. Там, где мы искали к себе сочувствия, перед нами была захлопнута
дверь. Оставив Дробышева с вещами на улице, спешу назад. Все выгрузились из вагонов. С вещами, с нашим комиссаром во главе, длиннейшей кишкой по снегу без дороги идем, как попало. Снег почти до колен. Он сыпучий. Идти трудно. Наш вагон — Кавказцы, Лабинцы, Корниловцы — идем в голове. Мы перекидываемся шутками, вспоминая суп из конских ног.
Чтобы сохранить веселое настроение, затянул вполголоса:
Чубарики-чубчики — ка-ли-на...
Малин-на, ма-ли-пиа! —
подхватили идущие рядом Семейкин, зычным своим подголоском, и басы, Храмов и брат.
Комиссар оглянулся, улыбнулся и произнес:
— Веселые вы.
Как бывший офицер, он, видимо, сочувствовал нам. Этот случай потом помог нам и в жутком заточении дать концерт «Казачьей песни» в Екатеринбурге.
Новое заточение. Заложницы