Страница 109 из 163
Во всю свою часовую лекцию, безо всяких письменных пособий в руках, он держал нас в полном напряжении и тишине, сам изредка медленно передвигаясь по сцене, но все время направляя свои глаза на слушателей.
Верховский не только отлично знал свои лекции, но он их любил и смаковал. Читая их, он проводил параллель между нашей историей и французской революцией, словно давая понять, что все окончится внутренним изживанием коммунизма или переворотом. Так мы его понимали.
О нашем Белом движении он никогда не обмолвился ни единым словом. Но как-то, к слову, сказал:
— Мы с генералом Брусиловым (он назвал его только по имени и отчеству) знали, что, ежели генерал Деникин войдет в Москву, мы оба будем повешены на телеграфных столбах... Зная это, мы сознательно стали по эту сторону баррикад.
Никто ему на это ничем не ответил, так как и сами сознавали, что «это могло случиться именно так»...
Не только у Верховского, но и у всех профессоров было много лекций в других учебных заведениях, почему время было точно распределено. За свои лекции они получали грошовое вознаграждение, но главное — за них давался продовольственный паек, который был так дорог и ценен в полуголодающей Москве.
Вторым отличным лектором был полковник Готовский. Он был одет так же, как и генерал Верховский, — штатское пальто, перешитое из офицерской шинели защитного цвета, в шароварах, в сапогах. От холода, во время лекций, он не снимал и шарфа, опустив концы его вниз, на грудь.
Готовский —■ офицер одного из кавалерийских полков. О нем говорили, что, защищая достоинство, он нанес физическое оскорбление своему грубому командиру полка. За это был судим, разжалован в рядовые. Поступив в авиацию, был награжден двумя Георгиевским крестами и переименован в младшие унтер-офицеры. Во время революции 1917 года восстановлен в чине полковника.
Так ли это — пишу, что говорилось о нем, но его благородное бледное лицо с широким лбом, уставшие большие серые глаза, отсутствие какой бы то ни было улыбки на лице говорили, что он многое пережил, живет только наукой, замкнувшись в себя. В лекциях он восхищался авиацией, поставленной за границей, и сожалел, что в России этого еще нет. Читал он глухим голосом, медленно двигаясь по сцене и не глядя на нас. И несмотря на это, его лекции мы слушали с удовольствием.
Генерал Войцеховский читал лекции по тактике хорошо, скромно, не увлекаясь. Небольшого роста, в кителе, в шароварах-суженках, в сапогах — он представился нам буднично, и только его старый офицерский костюм без погон говорил о его былом положении.
Другой генерал-лейтенант (забыл фамилию) больше скоморошил нас. В старом офицерском мундире, не снимая длинной шинели защитного цвета, на которой так заметны были следы от погон, он откровенно нам сказал, что работает «за паек», почему ему важно иметь число лекций в день. Несмотря на все наше несочувствие красным, такое откровенное заявление старого генерал-лейтенанта, лет пятидесяти пяти, нам не понравилось. Его лекции мы «передергивали», уходя на работы.
Все мы очень интересовались событиями на Польском и Крымском фронтах.
Вначале Красная армия подступила к самой Варшаве. Мы ждали, что столица Польши падет. Туда уже было назначено польское коммунистическое правительство во главе с чекистом Дзержинским. Его портрет красовался везде. Худое, изможденное лицо аскета говорило нам о его жестокой душе. Мы искренне тогда жалели Польшу. И вдруг — полный переворот в успехах. В Варшаву прибыл французский генерал Вей-ган со своим штабом, и Красная армия, получив сокрушительный удар, покатилась назад.
Ежедневные советские сводки говорили о полном отступлении красных армий. Их вывешивали на всех углах улиц. С раннего утра и мы, и обыватели неизменно толпились возле них, радуясь тому, как бежит Красная армия, гадая — войдет ли польская армия в Москву и... когда?
Что неудачам красных радовались мы — было понятно, но почему радовались обыватели Москвы?! Да потому, что все ненавидели советскую власть и желали ей всякого лиха и падения. Даже рабочие, с которыми мы так часто встречались и работали вместе, зло, смачно, презрительно ругали красную власть и желали ее падения.
К 20 октября 1920 года наши трехнедельные курсы были закончены. Все мы получили выпускное обмундирование — серые репаные солдатские шапки, шинели, защитные гимнастерки, штаны и грубые солдатские сапоги. Все обмундирование было солдатского фасона и низкого качества. И когда нарядились во все это, то... перестали узнавать один другого. В особенности меняли лица эти серые репаные шапки, презираемые нами с дней революции. Этот костюм полностью переменил наш казачий облик, вызывая у нас и смех, и тоску.
Накануне закрытия курсов, после своей последней лекции, генерал Верховский сказал со сцены:
— Я хотел бы поговорить с генералами и старшими полковниками, соберитесь сейчас в левом проходе от сцены.
Заинтересовавшись, человек десять из нас прошли в указанное место. Верховский немедленно появился перед нами, и первые слова его были к нам:
— Господа!.. Как могла разбить вас эта сволочь? — сказал он это, вначале оглянувшись по сторонам и как-то пригнувшись к нашей группе.
Во время своих лекций он неизменно обращался к аудитории со словом «товарищи», что нас и удивляло, и возмущало, но здесь, назвав нас «господа», подкупил искренностью.
— Ваше превосходительство!.. Что же дальше будет? — быстро спросил генерал Хоранов.
«— Надо ждать, — лаконично ответил он и тут же быстро произнес: — Я хочу поговорить с вами откровенно. Но не со всеми. Выберите от себя двух-трех человек, и прошу прийти ко мне на обед в воскресенье.
Мы тут же указали на генералов Косинова и Хоранова, он дал им свой адрес, поклонился нам, а генералам подал руку и ушел.
Массовый арест. Нас везут на восток
Наша группа, жившая отдельно в «аннексе» на задней улице, проснувшись на другой день в нетопленом помещении, закутавшись под одеяла и шинели, ждала утреннего чая. Очередной за чаем хорунжий Дробышев, взяв ведерный медный чайник, пошел за ним в «Прагу». Минут через пятнадцать возвращается без чая и, как часто, остроумно и загадочно, но с бледным лицом, заявляет:
37 6
— Ну, поздравляю вас, господа... Мы все арестованы... У нас в коридоре стоит караул курсантов, никого не выпускают и у меня отобрали все деньги, так что — скорее прячьте свои, - ион рассказал подробно, как все с ним случилось.
Быстро вскочив с постелей, спрятав, где можно, свои «тысячи советских рублей», еще не веря Дробышеву, спускаемся вниз, чтобы убедиться, так ли это.
Внизу дорогу нам преградил караул красных кавалерийских курсантов с карабинами в руках.
— Ваши документы?.. Ваши деньги? — были их вопросы.
Документов у нас не было никаких, а «тысячи» мы уж спрятали в
общежитии. Мелочь в кошельках они не тронули и приказали вернуться назад. К обеденному времени нас препроводили в большую залу одного из этажей «Праги». Все 500 человек сгрудились вместе. У многих растерянные лица. Спрашивают один другого: «Что случилось?» — но никто не находит ответа.
У дверей воорркенный спешенный эскадрон красных курсантов. Они отлично одеты и дисциплинированы. К нам входит их начальник, молодой человек лет двадцати пяти. Он при шашке, револьвере. В руках толстый желтый кожаный портфель. Он быстро садится за высокий столконторку, вынимает бумаги из портфеля, раскладывает их перед собой и говорит:
— Я буду выкликать по фамилиям, и каждый должен точно отвечать на вопросы.
Стоит тишина. На душе становится жутко.
— Косинов? — выкликает он.
— Я-а, — отвечает наш дорогой Георгий Яковлевич, любимец всех, наглядная и признанная красота Кубанского офицерства.
— Ваш чин?
— Генерал-майор, — отвечает коротко.
— Последняя должность в Белой армии? — спрашивает этот молодой военный и отмечает что-то у себя в списке.
— Начальник дивизии, — отвечает Косинов.
— Какой армии?