Страница 48 из 164
В то время как нити политики вели в Варшаву, Лондон и Париж, зрело решение фюрера в деле с Данцигом однажды поставить мир перед свершившимся фактом. Это никак не послужит для великих держав причиной вмешаться в пользу Польши и допустить ее вооруженные действия против нас. Тем не менее, считал Гитлер, наш само собой разумеющийся долг — подготовиться к нападению Польши при использовании ею этого повода.
Так в мае [19]39 г.288 появилась директива фюрера о подготовке операции «Вайс», содержавшая его требование разработать план приведения вооруженных сил в боевую готовность, а также оперативный план для сухопутных войск и авиации с целью нанесения контрудара по неуступчивой Польше не позднее сентября того же года. Как и в истории с Чехословакией, действовал приказ тщательно избегать любой мобилизации, а также обойтись без вытекающего из мобилизационного плана состояния полной готовности. Итак, все должно базироваться на наличном составе армии мирного времени и имеющихся в этих рамках возможностях.
После того как фюрер дал свои указания главнокомандующим (сухопутных войск, авиации и военно-морского флота. — Прим, пер.) сначала непосредственно и устно, а затем вышеупомянутой основополагающей директивой, он, как обычно, возвратился в свою домашнюю резиденцию Бергхоф. Это, естественно, затруднило работу ОКБ, ибо все документы теперь приходилось посылать с курьером либо передавать через военную адъютантуру Гитлера, а зачастую делало необходимыми мои поездки в Берхтесгаден. Как правило, я совершал полет туда и обратно за один день.
В противоположность этому Имперская канцелярия, руководимая д-ром Ламмерсом, имела в Берхтесгадене свое постоянное местопребывание, а Партийная канцелярия (во главе с Гессом. — Прим, пер.) постоянно находилась в Мюнхене. Геринг тоже имел на вилле «Бергхоф» свои апартаменты; имперский министр иностранных дел [Риббентроп] распоряжался предоставленной ему Гитлером резиденцией в Фушле (около Заль-цберга). Только у ОКБ в то время отсутствовало подобное рабочее помещение, но с лета 1940 г. оно, по моему настоянию, было оборудовано частично в Имперской канцелярии, а частично — в берхтесгаденской казарме. Таким образом, ОКВ поневоле, с чисто территориальной точки зрения, оказалось отделенным от действительного правительственного центра. Личное общение с авторитетными лицами стало затруднительным. Впрочем, это состояние давало желанный стимул стремлению Гитлера сосредоточить в своих руках принятие любых решений и воспрепятствовать всякой коллективной работе.
Это, разумеется, отрицательно сказывалось на моей работе в ОКХ. Так, о переговорах с Польшей, с Лондоном по вопросу о Данциге и коридоре, а также об их результатах мне не становилось известно почти ничего, если только Гитлер при моих посещениях его в Бергхофе для доклада не проявлял инициативы сам или же я не сообщал ему те высказывавшиеся мною и ОКХ величайшие опасения, которые вызывала у нас возможность вооруженного конфликта с Польшей при тогдашнем состоянии наших сухопутных войск. Но Гитлер каждый раз уверял меня, что он ни в коем случае войны с Польшей не желает и никогда не допустит такого положения, при котором следовало бы опасаться вмешательства Франции в этот конфликт в духе ее восточных договоров. Ведь он же сделал Франции самые далеко идущие предложения и при этом даже публично высказался за отказ [Германии] от Эльзас-Лотарингии! А это ведь такое заверение, за которое ни один государственный деятель, кроме него, не смог бы взять на себя ответственность перед немецким народом, ибо только он один обладает авторитетом в народе и его согласием на такой шаг!
Да, дело зашло так далеко, что Гитлер потребовал от меня не передавать его установку ОКХ, ибо ему приходится опасаться, что подготовка к операции против Польши не будет тогда вестись с той серьезностью и интенсивностью, которые для него служат средством его политики, поскольку для Польши в полной тайне и не замеченным ею то, что делается нами скрытно, не останется.
Зная менталитет ОКХ и добросовестность генерального штаба лучше, чем он, я не почувствовал себя связанным этими требованиями. Я верил Гитлеру и находился под воздействием убеждающей силы его слов, а потому рассчитывал на политическое решение — однако под давлением военной угрозы289.
Таким образом, летом [19J39 г. в генеральном штабе сухопутных войск шла лихорадочная работа по постройке Западного вала. Для форсирования были привлечены, кроме строительных фирм и Организации Тодга (ОТ), почти вся Имперская трудовая служба и несколько дивизий (они вели земляные работы, установку проволочных заграждений, заливку бетона и т.п.). Естественно, последние инспекционные поездки Гитлера в августе [19]39 г., в которых я сопровождал его, служили как целям пропаганды, так и анализу самого процесса строительства. О его ходе я постоянно докладывал Гитлеру по карте со всеми нанесенными на нее готовыми или еще строящимися блиндажами. Эти карты фюрер штудировал столь основательно, что во время поездки совершенно точно знал, что еще предстоит сделать и где именно находятся объекты на местности. Можно просто поражаться его блестящей памяти и силе воображения. <...>
Летом [19]39 г. я считал своим долгом не оставлять у Гитлера никакого сомнения в том, что высший генералитет и генштаб испытывают величайшее опасение насчет войны нс только потому, что у них еще сохранилось пугающее воспоминание о войне как таковой и они считают армию неготовой к ней, но и особенно потому, что видят опасность войны на два фронта, в которой мы в любом случае окажемся побежденными. По моему мнению, он должен знать об этом факте, хотя я и сознавал, что в результате его недоверие к генералитету еще более возрастет. Поэтому Гитлеру пришла в голову мысль провести в конце августа290 в Бергхофс совещание начальников штабов (без главнокомандующих), чтобы выступить на нем с речью, в которой он намеревался изложить свои идеи. Мне представился прекрасный случай наблюдать за ее воздействием в качестве наблюдателя со стороны. Я пришел к выводу о неудаче этого совещания. Правда, только один генерал фон Витерсгейм291 своими вопросами показал, что он отнюдь нс придерживается той же точки зрения о существовании «железной фаланги», которая внутренне противостояла этой, ощущавшейся как сугубо пропагандистская, речи фюрера.
Пгглер никогда не высказывал мне своей оценки этого совещания, но он сделал бы это, если бы был удовлетворен им. Для него это явилось разочарованием, которое давало себя знать даже во внешнем обострении отношений каждый раз, когда генеральный штаб выражал свое неприятие и вел себя надменно, как «каста».
Тем сильнее было впечатление от той речи, с которой Гитлер 22 августа 1939 г.292 обратился к созванным в Бергхоф (в Оберзальцбергс) генералам, когда войска Восточного фронта уже изготовились к нападению на Польшу. Гитлер был исключительно одаренным оратором, мастерски умевшим приспосабливать свои слова к тому кругу слушателей, перед которым он выступал. Я уверен, что из своего неудачного выступления перед начальниками штабов он извлек для себя урок, что метод и тенденция противопоставить свои мысли начальникам штабов явились его психологической ошибкой. Другие положения этой речи страдают субъективностью. Это, в частности, показывает запись адмирала Бёме, которого следует считать не принадлежащим ни к какой стороне293.
24 августа [19]39 г. Гитлер прибыл в Берлин — 26-го должно было начаться наступление на Польшу. То, что происходило в Имперской канцелярии в эти дни вплоть до 3 сентября, имеет такое всемирно-историческое значение, что связное исследование и отвечающее истине описание их должно быть предоставлено более сведущему человеку, ибо я могу рассказать лишь немногое из собственного опыта и, к сожалению, не имею сейчас в своем распоряжении каких-либо записей, которые смогли бы подкрепить мою память.