Страница 41 из 125
Чтобы приучить незаметно и без труда каждого читающего к новому алфавиту, нужно в распространенных для чтения книгах и газетах употреблять примесь этого алфавита к обыкновенному, то есть сначала употреблять примерно 10 % нового алфавита и 90 % старого. Процент нового алфавита понемногу увеличивать, а в конце концов ввести его весь, выбросив старый; молодежь всех сословий почти моментально привыкнет к новому алфавиту. Для пожилых и несогласных может употребляться исключительно старый алфавит.
Чтобы выбрать и утвердить общенародный алфавит, конечно, нужно согласие всех народных представителей. Но если мы, русские, даже без их согласия, обучим наш народ новому алфавиту, в котором почти все буквы будут латинскими, то и другие народы не только ничего не будут иметь против, но даже будут нам чрезмерно благодарны за то, что мы наш язык сделали им совершенно доступным хотя для грубого произношения. Может быть, они тогда добровольно переменят свой алфавит на другой, столь же им близкий и родной. Возможно, что и они так же, по нашему примеру, обучат свои народы общему алфавиту.
Когда мы приучим людей к новому алфавиту, то можем также приступить и к избранию и изучению общенародного языка. Изучение это должно быть таким же невольным, незаметным, не трудным, как и изучение алфавита. Взять искусственный язык, как эсперанто, имеющий, правда, наилучшие достоинства, несколько рискованно. Гораздо проще и надежнее употребить для общенародного языка какой-нибудь наиболее употребительный язык какой-либо высококультурной страны, например английский или французский. Изучив его, мы ни в коем случае ничего не потеряем. Если он и не сделается общенародным, то, во всяком случае, как очень употребительный и имеющий громадную литературу, он нам может очень пригодиться. Конечно, лучше всего выбрать общий язык на мировом конгрессе народных представителей. Но когда-то он соберется! Мы можем начать дело без него. Каждый народ может взяться за дело самостоятельно. Алфавит у нас общий уже есть; будем обозначать его буквами, например французские слова, и будем употреблять их во всех наиболее читаемых книгах и журналах — сперва в крайне незначительном количестве. Сначала будем заменять иногда только слова, потом самые предложения. Далее, все в большем количестве; затем все более и более сложные фразы, все чаще и чаще, пока не вытесним окончательно свой язык и не приучимся к иностранному. Может также изредка рядом с русским словом ставить в скобках иностранное, рядом с русской фразой — французскую, но делать это понемногу, не заваливать память, а то испортим все дело.
Вот таким образом, незаметно, для самих себя, без трудов, без мук, без грамматики, без самомалейшего утомления, как младенцы, мы изучим новый язык и будем уже знать два языка: свой родной и иностранный, который на общественном конгрессе может сделаться общенародным.
Если же это исполнится, то все люди сделаются для вас действительными братьями, доступными, понятными. Старые и в особенности новые литературные и научные богатства всех стран сделаются для вас доступными. Вы обогатите ими свою душу, ум и облегчите труд. Они дадут вам нравственное и материальное благосостояние.
Мы не будем, конечно, произносить так чисто, как французы, наша речь возбудит в них смех, но будет достаточно понятна. Недостатки же нашего знания языка совсем не будут заметны в общенародной литературе.
Мертвая орфография ставит препоны к развитию и совершенствованию языка. Но живой язык все-таки совершенствуется и все более и более не согласуется с установленной неизменной орфографией. В результате: самый культурный народ имеет самую печальную орфографию»[223].
Когда Циолковский писал эту статью, то он вряд ли предполагал, что через два-три года, а затем в течение почти двух десятилетий некоторая часть его предложений будет всерьез обсуждаться на самых высоких государственных и интеллектуальных уровнях. Проблема мирового языка и алфавита время от времени поднималась на всех континентах, в частности проблема внедрения искусственного языка эсперанто. Циолковский скептически высказался о будущем эсперанто. Надо отметить, что и Марр относился к нему отрицательно. Циолковский писал о тормозящей роли орфографии, Марр тоже постоянно об этом говорил. Но если Циолковский предполагал, что единым языком человечества постепенно станет один из современных языков Европы, то Марр утверждал, что ни один из современных языков не способен стать общим языком будущего. То же он думал и о едином алфавите: ни одна из современных систем письменности не сможет стать общечеловеческой. При этом Марр исходил из анализа накопленного человечеством опыта. Он утверждал, что тенденции к использованию какого-либо одного языка в качестве средства общения между народами можно проследить с глубокой древности. Таким языком для всего древнего Дальневосточного региона служил китайский язык, для древней Центральной Азии стали языки шумерский и эламский. Еще более широкое распространение получил арамейский язык, ставший международным для многочисленных народов Месопотамии, Сирии, Палестины и др. Со временем на большей части Афроевразии получили распространение в качестве языков международного общения арабский и латинский. Так что идея о едином языке далеко не нова. Больше того, заявил Марр, «она абсолютно неевропейская выдумка. Если не больше, то ей столько же веков и тысячелетий, сколько по исчислению отводится времени существованию древнейших письменных языков. Каждая письменная речь выводила человечество из его социальной замкнутости, выносила с его производством материальным и общественным также мышление из ущелья в ущелье, с долины на долину племенного его расселения, открывала и расширяла возможности общения своего мира с чужим, служа предпосылкой общения всего мира»[224]. Но ни один из них не стал всеобщим и неизменно заменялся на другой. (А мы продолжим: как не стал таковым французский или получивший ныне широчайшее распространение английский язык.) Марр утверждал, что будущий мировой язык будет представлять собой особенное явление.
После Октябрьской революции 1917 года надежды на скорую мировую социалистическую революцию поставили в практическую плоскость разработку единого если не языка, то алфавита как ощутимого прорыва в этом направлении. Известно, что большевики-ленинцы рассматривали Россию в качестве практической модели будущего мирового социалистического устройства. Но Россия была особым и малоисследованным регионом, в котором проживало несколько сотен народов и народностей. Сколько их было на самом деле, к какой группе и даже к какой расе они принадлежали, не знал никто. Более или менее была известна конфессиональная принадлежность в массе безымянных народов, а также системы письменности наиболее развитых и древних племен, вошедших в состав России. Значительная часть населения на юге европейской и азиатской частей империи, ее сибирских и северных губерний вообще никогда не имела своей письменности. Так сошлись прагматические задачи идентификации возможно большего числа российских наций, а в ряде случаев задачи их искусственного формирования из массы аморфных, но родственных племен, задачи конструирования для них новых алфавитов — с идеями подготовки почвы для будущей общемировой социалистической республики. Ведь и Циолковский писал, что если мы возьмем на себя задачу перевести русскую Россию на латиницу, то очень скоро и другие народы последуют за нами. Гении часто бывают наивными.
Таким образом, появлялось обширное поле деятельности для национального и языкового строительства. Сталина как народного комиссара по делам национальностей не могли не интересовать проблемы языков, письменности и национальных образований на территории республики. Другое дело, он всерьез интересовался этим только в тех случаях, когда на повестке дня стояли вопросы организации СССР как системы вновь создаваемых национальных республик, областей и округов, то есть как национально окрашенных управленческих единиц. Кроме того, главного идеолога страны — Генерального секретаря ЦК ВКП(б) — не могла не интересовать одна из основных идей культурной революции: задача полной ликвидации неграмотности в СССР, для чего была необходима простая, но универсальная система письменности. И если часть романтически настроенных политических деятелей и ученых была воодушевлена идеями переустройства всего земного шара, то Сталин, на первых порах продолжая большевистскую традицию, поддерживал их, но в середине 30-х годов сделал осторожный, однако решительный поворот в сторону великодержавия и национального социализма.
223
Циолковский К.Э. Общий алфавит и язык // Образование Земли и солнечных систем. Калуга, 1915. С. 11–13.
224
Марр Н.Я. Яфетидология. С. 444.