Страница 40 из 60
Радван вышел, с треском захлопнув за собой дверь. Он не думал, куда идет. Шел знакомыми улицами, и только когда остановился перед домом, в котором жила Аня, сориентировался, где находится. Не задумываясь, взбежал по лестнице и постучал в дверь. Открыла ему Аня и тут же захлопнула дверь, но он успел заметить сидящую посредине кухни и плачущую Екатерину Павловну, державшую в руках треугольник письма с фронта. Поручник сбежал по лестнице вниз. Когда он вернулся домой, то окончательно понял, что остался один, никто ни с той, ни с другой стороны не захочет его выслушать. Только Ева Кашельская, она одна, с должным пониманием и серьезно оценивающая дела этого мира, могла бы его спасти. Что теперь делать? Поручник достал из тумбочки бутылку коньяка и налил в стакан, затем вынул пистолет, погладил ладонью его рукоятку…
* * *
Чиновник, занимающий, видимо, высокий пост в министерстве иностранных дел, который после долгого ожидания пригласил ее в кабинет, был седой и держался с достоинством. Его лицо, когда он задавал вопросы или слушал ответы, не выражало никакой заинтересованности, ни поддержки, ни порицания. Ева Кашельская подумала о многолетней тренировке, необходимой для овладения таким искусством, и о своей неспособности к подобного рода тренировкам.
С момента приезда в Лондон Еве казалось, что она живет в другом мире, не совсем реальном, чувствуя себя никому не нужной; бродит по улицам и коридорам в ожидании приговора, который ей вынесут без суда и следствия. Почему ее отозвали из Куйбышева? Кому она мешала? Вопросы седого чиновника подтверждали, что ее впутали в какую-то интригу. Какую? Кто? Подумала о Данецком. Помнила последний день своего пребывания в Куйбышеве.
…В ее комнате царил необыкновенный хаос, на полу уже лежали чемоданы; она бросала в них, почти не глядя, без всякого порядка, все, что попадалось под руку; бессмысленно просматривала экземпляры журнала «Польша» и тоже бросала их потом на пол. Помнила смешную теперь жалость к себе, которая тогда на нее напала… Сколько тщетных усилий, сколько дней и ночей… Подумала о Радване и снова потянулась рукой к трубке телефона. Нет, ведь она уже звонила сегодня: не приехал и не приедет, не успеет; значит, уже его не увидит… «Уничтожат его, — подумала Ева, — уничтожит эта коммунистическая ведьма». Именно тогда раздался стук в дверь, и вошел Данецкий. Выглядел он плохо; возможно, был слегка пьян, а может быть, попросту растерял остатки своего задора.
— Добрый день, пани Ева.
Та не ответила. Нагнулась над чемоданом и начала энергично собирать белье с кровати.
— Не хотите со мной говорить?
— Радван вернулся? — бросила она, не глядя на вошедшего.
— Нет, еще не вернулся, — поспешил с ответом Данецкий, как будто бы от него зависело быстрое возвращение поручника. — Но скоро должен вернуться… Наверное, ожидает возможности прилететь самолетом.
— Это я знаю и без вас. — Вдруг она резко выпрямилась и перестала укладывать чемодан. — Кто организовал мой отъезд в Лондон?
— Право, не знаю, — пробормотал, почти заикаясь, Данецкий.
— И Высоконьский тоже не знает?
— Министр говорил ведь, вас затребовало министерство иностранных дел…
— «Повезло вам, летите завтра утром», — проговорила Ева голосом Сокольницкого. — Какие именно пакости хотели бы вы свалить на меня?
— Пани Ева, клянусь…
— Рашеньского посадили, Радвана уничтожите. Кто сказал, что я способствовала контактам Рашеньского с коммунистами?
— Но…
— Молчите уж, достаточно было подлостей.
— Некоторые, — сказал Данецкий, — я выполнял по вашим поручениям.
Отвернувшись от него, Ева стояла неподвижно, молча.
— Пани Ева, — начал тихо Данецкий, — вас наверняка спросят в Лондоне, кто мог передавать оппозиционной прессе, сотрудникам Добошиньского, материалы отсюда.
— Еще и это, — простонала она. — Вам ведь, пан староста, нравятся такие атаки на правительство…
— Я остаюсь лояльным! — взорвался Данецкий. — Я только исполняю поручения… Прошу вас сказать в Лондоне, что я лоялен.
— Уходите, пожалуйста, уходите, наконец!
Данецкий пошел потихоньку к дверям.
— Завидую вам, — говорил он, медленно отступая, — завидую, что вы уже выезжаете и сюда не вернетесь.
— Если бы мне немного смелости, — сказала скорее себе, чем ему, Ева. — Если бы мне побольше смелости… Вы еще здесь?
— Уже ухожу.
— Передавайте привет Радвану.
— И… что еще?
— Ничего, больше ничего…
* * *
…А теперь седой чиновник безразлично смотрел на нее.
Какое-то время она не слушала, что тот говорил.
— Все еще не знаю, — сказала Ева невпопад, — вернусь ли в Куйбышев.
— Получите новое назначение.
— Здесь, в Лондоне, или?..
— Решение будет принято в нужное время… Прошу теперь ответить: отдел прессы и редакция «Польши» пользовались секретными документами посольства?
— Когда возникала такая необходимость, мы обращались к советнику и даже послу.
— И господин министр Кот разрешал?
— Если считал нужным.
— Много было таких случаев?
— Много.
— Сомневался ли министр Кот в лояльности кого-либо из работников посольства?
— Мне об этом ничего не известно.
— Вы, однако, должны были знать об обстановке в посольстве. Передавали информацию и бюллетени советским журналистам, да?
— Так же, как всем заграничным агентствам.
— А коммунистам?
Ева заколебалась с ответом.
— Сначала — да, потом посол запретил.
— Однако контакты с коммунистами постоянно поддерживались. Кто их поддерживал?
— Не знаю.
— Кто содействовал контакту Рашеньского с Вандой Василевской?
— Не знаю, — пробурчала Ева, — наверное, он сам к ней пошел.
— Считаю, что ваши ответы неполные и неоткровенные. — Тон седого чиновника совершенно не изменился.
— Неверно считаете. — Она не сумела, однако, быть сдержанно-вежливой.
— Я должен с вашей помощью определить, какие тесные связи существовали между сотрудниками посольства. Кто еще контактировал с польскими журналистами? Какие дружеские связи поддерживали сотрудники посольства с советскими людьми? Получал ли отдел прессы с помощью атташата какую-либо информацию из войск? Интересуют меня также связи конкретных сотрудников… поручника Радвана, поручника Данецкого, Это дело армии, но мы ею тоже интересуемся.
— Есть у вас еще вопросы? — тихо спросила Ева. Ее тон мог бы показаться чиновнику необычным, знай он ее лучше.
— Да, но это потом.
— Подобные вопросы?
— Такого же характера. — Чиновник был удивлен, но виду не показывал.
— Вы были когда-либо в России?
— Нет, никогда.
Ева встала.
— Если вас интересуют только персональные склоки, ежели сотрудника, приезжающего из Куйбышева, не спрашивают больше ни о чем, то… — Она не закончила. — Вы вызываете меня, чтобы узнать, кто с кем и почему! Только для этого я вам была нужна?! Больше вас ничего не интересует?! То, что мы делали в действительности? Ничего о войне, о людях?! — Она отвернулась и пошла к двери.
— Куда же вы, мы еще не закончили!
— Пойду куда глаза глядят.
…Действительно, она шла неизвестно куда. Темные улочки, пустые тротуары… Затемненный Лондон казался страшным, чужим, безлюдным, как пустыня. Ева не думала теперь о себе, она думала о Радване. Вопрос чиновника казался ей тревожным: связи поручника Радвана! Скорее всего, о них доложил Высоконьский, а может, Данецкий? Она знала — так будет, предвидела, но ее не послушали. Все, что теперь может случиться, казалось Еве лишенным смысла. Конечно, министерство иностранных дел на другую работу ее не пошлет, возможно, придется зарабатывать на хлеб за пишущей машинкой. А может, придется жить на пенсию? А может… Закончится война, и они вернутся на родину. К кому? Зачем? Но война ведь скоро не кончится, это известно. Подумала: вечная ночь, люди не понимают значения бесконечности и ада, а все так просто — если до конца твоей жизни продлится война и ты будешь ходить одинокой чужими улицами, то получится именно бесконечность и ад…