Страница 70 из 93
Но господь бог помогает нам и всегда вознаграждает нас, даже если мы делаем что-либо без всякого намерения ему понравиться. Так случилось и с Сильвинэ, — в продолжение этого года он стал рассудительней, старался не сердиться и не ссориться с братом, и любовь его приняла более спокойный характер. Здоровье его, которое благодаря его вечной тоске сильно расшаталось, теперь тоже восстановилось и окрепло. Отец заставлял его теперь больше работать, так как заметил, что, чем меньше он к себе прислушивается, тем лучше он себя чувствует. Но работа у родителей никогда не бывает так тяжка, как работа у чужих. Ландри, который никогда и ни в чем себя не щадил, вырос и окреп за этот год гораздо больше, чем его брат. Небольшие отличительные признаки, которые видны были и раньше, стали теперь заметней, а отличия душевные отразились и в лицах. На шестнадцатом году Ландри был совсем взрослым красавцем, а Сильвинэ все еще был только красивым юношей, только более нежным и бледным. Их уже никогда больше не смешивали и, несмотря на их большое сходство, не было сразу заметно, что это близнецы. Ландри родился на час позже Сильвинэ и потому считался младшим, но кто видел их в первый раз, непременно принимал его за старшего. И отец стал относиться к Ландри с большей любовью: он, как и все крестьяне, выше всего ценил рост и силу.
XI
В первое время после приключения с Маленькой Фадетой, Ландри беспокоился по поводу обещания, которое он ей дал. В тот момент, когда она его выручила из беды, он поручился бы за отца и мать, что они отдадут ей все, что есть лучшего в Бессониере; но он увидел, что дядя Барбо очень спокойно отнесся к выходке Сильвинэ и не выказал ни малейшего беспокойства; тогда он испугался, что отец выгонит Маленькую Фадету, если она придет и потребует вознаграждения, и будет насмехаться над ее знаниями и над словом, которое Ландри ей дал.
Этот страх заставил мальчика стыдиться самого себя, и по мере того, как его горе рассеивалось, он стал себя считать очень наивным, раз он мог усмотреть в том, что с ним случилось, какое-то волшебство. Он не был уверен в том, что Маленькая Фадета не насмеялась над ним; но он чувствовал, что в ее знаниях можно было сомневаться; к тому же он не знал, как доказать отцу, что он был прав, когда взял на себя такие обязательства. С другой стороны, он не знал, как уничтожить их, потому что он дал честное слово и хотел сдержать его.
К его великому удивлению, ни на следующий день, ни в последующие месяцы он ни в Прише, ни в Бессониере ни слова не слыхал о Маленькой Фадете. Она не явилась ни к Кайо, чтоб поговорить с Ландри, ни к Барбо, чтобы потребовать чего-либо. Когда Ландри видал ее в поле, она никогда не подходила к нему и, казалось, не обращала на него ни малейшего внимания. Такое поведение девочки было несколько необычно, так как она всегда бегала за людьми: за одними она следила из любопытства; с теми, которые были в веселом расположении духа, она смеялась, играла и шутила, других же она дразнила и поднимала насмех.
Но так как дом бабушки Фадэ находился по соседству с Пришем и Коссой, то Ландри должен был в один прекрасный день неминуемо столкнуться с Фадетой на дороге; а так как дороги не широки, то приходится при встрече пожать друг другу руку и перекинуться словечком.
Был вечер. Маленькая Фадета гнала домой своих гусей, и Кузнечик шел за ней следом. Ландри собрал в поле лошадей и теперь спокойно вел их в Приш; он столкнулся с Фадетой на узкой дороге, которая спускается от Круа-де-Боссон к броду Рулет. По обеим сторонам этой дороги находятся такие большие насыпи, что там невозможно разминуться. Ландри весь покраснел от страха, что Фадета сейчас напомнит ему об его обещании. Он вовсе не желал поощрять ее, и потому, как только увидел ее, вскочил на одну из лошадей и пришпорил ее своими деревянными башмаками; но ноги у лошади были спутаны, и потому она так же медленно продолжала свой путь. Ландри был уже в двух шагах от Маленькой Фадеты, но не осмелился на нее взглянуть; он обернулся и сделал вид, что смотрит, идут ли за ним его жеребята. Когда он снова посмотрел вперед, Маленькая Фадета уже прошла мимо, не сказав ни слова; он даже не знал, взглянула ли она на него; быть может она глазами или улыбкой просила его пожелать ей доброго вечера. Он видел только Жанэ-Кузнечика; — шаловливый и злой, как всегда, он поднял камень и бросил его в ноги лошади. Ландри очень хотелось влепить ему удар кнутом, но он побоялся остановиться, чтоб не вызвать Фадету на объяснение. Он притворился, будто ничего не заметил, и, не оглядываясь, отправился дальше.
С тех пор при всякой встрече дело происходило точно так же. Понемногу Ландри осмелился смотреть на Фадету. Он вырос, поумнел и не боялся уже более таких пустяков. Но когда он впервые спокойно взглянул на девочку, как бы ожидая от нее всего, что угодно, он очень удивился, когда она отвернулась от него. Казалось, она питает к нему такой же страх, какой и он к ней. Это вернуло ему смелость. Но он был человек справедливый и задал себе вопрос: не был ли он неправ, что до сих пор не поблагодарил Фаншону за ту радость, которую она ему доставила, было ли то случайно или благодаря ее знаниям. Он решил, что в следующий раз, как он ее встретит, он подойдет к ней; и, действительно, когда он ее встретил, он сделал несколько шагов по направлению к ней и хотел поздороваться и поболтать с ней.
Но как только он приблизился, Маленькая Фадета приняла гордый и как бы рассерженный вид; а когда она решилась, наконец, взглянуть на мальчика, то взглянула так презрительно, что тот смутился и не осмелился с ней заговорить.
В этом году Ландри не встречал больше Маленькую Фадету. С того дня ей взбрела в голову странная мысль — избегать его; как только она издали видела его, она тотчас же сворачивала в сторону, входила в чьи-нибудь владения и делала большой крюк, лишь бы не встретиться с ним. Ландри думал, что она сердится на него за его неблагодарность, но он чувствовал к ней такое отвращение, что не мог решиться на какой-нибудь шаг, чтобы загладить свою вину. Маленькая Фадета не походила на прочих детей. Она отнюдь не была пуглива по натуре; быть может, это было даже ее недостатком; она не боялась вызвать брань и насмешки, потому что была бойка на язык, и знала, что последнее и самое язвительное слово останется за ней. Она никогда ни на кого не дулась, и ее упрекали в недостатке гордости, а ведь девушка в пятнадцать лет уже чувствует себя взрослой и должна быть гордой. У нее все еще были мальчишеские манеры; она часто надоедала даже Сильвинэ, как только заставала его в мечтах, что с ним иногда еще случалось; тогда она приставала к нему и выводила его из терпения. Когда она встречала его, она непременно шла немного за ним, дразнила его «близнецом» и мучила его, говоря, что Ландри его не любит, а потом насмехалась над его огорчением. Бедняга Сильвинэ еще больше, нежели Ландри, верил в ее колдовство; он поражался, как она угадывала его мысли, и ненавидел ее от всей души. Он презирал ее и ее семью и избегал ее, как она избегала Ландри. «Этот злой Сверчок, — говорил он, — последует рано или поздно примеру своей матери, которая отличалась своим дурным поведением, бросила мужа и ушла с солдатами». Она ушла в качестве маркитантки вскоре после рождения Кузнечика, и с тех пор никто ничего не слышал о ней. Муж ее умер со стыда и горя, и дети остались на попечение бабушки Фадэ, которая очень мало заботилась о них как по скупости, так и по преклонным летам своим; то и другое мешало ей смотреть за ребятами и держать их в чистоте.
Из-за этого Ландри, который вовсе не был горд, как Сильвинэ, чувствовал отвращение к Маленькой Фадете; он очень жалел, что имел с ней когда-то дела и никому никогда не говорил об этом ни слова. Он скрыл это даже от своего брата, так как не хотел ему признаться, как он беспокоился о нем; Сильвинэ, со своей стороны, тоже умалчивал обо всех злостных выходках Маленькой Фадеты, так как ему было стыдно сознаться, что она знала об его ревности. Но время шло. Близнецы были теперь в том возрасте, когда изменения и физические, и духовные совершаются с необыкновенной быстротой, когда недели все равно, что месяцы, а месяцы — что годы. Ландри скоро позабыл о своем приключении; сначала его мучило воспоминание о Маленькой Фадете, но потом он думал о ней не больше, как о сне.