Страница 3 из 93
III
Этот роман — «Товарищ круговых поездок» — рассказывает, как молодой французский рабочий Пердигье, названный другим именем, путешествует из города в город, из деревни в деревню в целях объединения тогдашних секретных касс взаимопомощи (девуаров) и цеховых объединений, построенных по образцу не то средневековых профессиональных объединений, не то масонских лож (компаньонажей). Опять к этой теме рабочего движения, к изображению совершенно реальной фигуры Пердигье Жорж Санд присоединяет феодально-социалистические положения. Подмастерье и аристократическая владетельница замка Вильпре трагически переживают свою романическую связь. Надо иметь в виду, что по тогдашним понятиям брак между дворянином и крестьянкой не считался мезальянсом в той мере, как брак между аристократом и буржуазкой. Жорж Санд совершенно так же, как в свое время Олимпия Гуж, сохраняла тысячи предрассудков, открывая свое сердце совершенно новым стремлениям. Все это уживалось в ней довольно мирно.
В 1824 году Пердигье начал свое путешествие по Франции в целях устранения вражды между отдельными частями рабочих объединений. Жорж Санд и ее друзья помогали Пердигье в годы второго круга его поездок.
Роман «Товарищ круговых поездок» по справедливости считается основой тогдашнего социального романа. Но если мы проведем параллель между первым действительно боевым романом из жизни общественных низов, вышедшим через два года (1842), — мы говорим о романе Евгения Сю «Тайны Парижа», — и этим романом Жорж Санд, то мы увидим громадную разницу в направленности внимания. Евгений Сю, выпустивший свое произведение почти одновременно с «Товарищем», вскрывает перед читателем картину невероятных страданий, нищеты и пороков парижской трущобы. Подземные голоса подвалов, опустевших сточных труб, чердаков и каморок говорят совершенно иные вещи, нежели премудрые и лирически настроенные рабочие Жорж Санд. На ее героях чувствуется благородный лоск литературных салонов. Голоса Сорбонны и интеллигентских кружков слышатся в их социалистических зовах. Надо сказать, что рабочий тогдашней Франции совершенно не удался писательнице. Она не только его идеализировала (желательно поставить эту идеализацию в кавычках), но она просто выдумывала и сочиняла на том основании, что дальше соприкосновения с реальной фигурой Агриколы Пердигье она не пошла, а все ее друзья, и в особенности Леру, не шли дальше фантазии на социалистические темы. Последователь французского коммуниста Кайя-Гракха-Бабёфа, казненного в 1797 году, Буонаротти, опубликовавший политические завещания Бабёфа, Базар — ученик Сен-Симона, Андриан — социалист и карбонарий, Барбесс и даже Бланки держались курса на заговор небольшой группы людей, способных без участия масс завладеть аппаратом французской власти и создать образ правления, способный осчастливить пролетариат. Схемы этого счастливого порядка отличались чрезвычайным разнообразием. Но наиболее здравая схема социализма далась бланкистами. Все их попытки в 30-х годах, все их стремления к захвату власти потерпели крушение, именно в силу отсутствия сознательной опоры и поддержки в массах. Пролетарское движение «без пролетариев» не удалось. Но процессы «Общества прав человека», и особенно общества «Времен года», произвели сильнейшее впечатление и имели огромное агитационное влияние. Если мы оценим социалистические опыты Жорж Санд по сравнению с влиянием бланкизма, то мы, конечно, должны будем признать, что это сравнение будет далеко не в пользу нашей писательницы. Бланкизм указывал дорогу — Жорж Санд ее запутывала. Субъективно стремясь стать революционеркой и социалисткой, она объективно вредила делу социализма и революции. В конце концов она в своих поисках маленькой благодушной социалистической общины так и осталась типичной представительницей феодального социализма. Своим легким презрением к торговле и к наживе она больше похожа на дворянина-белоручку, считающего торговлю занятием, позорящим герб. Разыскания о собственном гербе были у нее довольно комичны. Она тщательно берегла и копировала родословную, составленную одним из ее друзей. Она по-детски радовалась тому, что через Мориса Саксонского Дюпены — ее предки — родственно связывались с домом французских королей и семьями германских монархов. Роман «Консуэло» и его продолжение «Графиня Рудольштадтская» представляют собою наиболее яркое и насыщенное фантастикой романтическое увлечение феодализмом. Авантюрная начинка этого романа делает его почти безвкусным, а конец, в котором потомок богемских королей, со своей подругой, ведет странническую жизнь, эстетически обогащая села и деревни, которые его принимают, кормят и одевают, является концовкой, композиционно нелепой, но органически вытекающей из идеологии Жорж Санд — пришивкой социалистических мечтаний к авантюрному роману. Герцог Рудольштадтский, превращающийся в музыканта-скитальца, принимает плату пищей, питьем и ночлегом от бедных крестьян и безвозмездно «одаряет музыкой богатых». Он не желает принимать «подачку от богачей», но отказывать им не считает себя в праве, «ибо богатые тоже братья».
Вот это стремление к миру и братству сословий есть подмена революционной борьбы классов идеалом классового мира. Здесь ясно проступает чисто реакционная идея Жорж Санд, идея, коренным образом противоречащая ее мнимому оправданию революции. Ее перо приобретает воздушную легкость, когда она дает прекрасные очертания развалин горных замков в богемских лесах, колодцы, коридоры и бойницы оживают перед глазами читателя, как яркие, колоритные видения. Но, описывая свою современность, Жорж Санд проглядела живую действительность, живых людей большого, волнующегося и шумящего Парижа. Она смотрела на рабочих, бившихся на июльских баррикадах, как на учеников либеральной сорбоннской профессуры, выполняющих их программу. Она совершенно не поняла роли пролетариата. Христианско-социалистические идеи сострадательного «участия к оскорбленным и униженным» заставили ее лишь с удвоенным вниманием вглядеться в ту часть родного ей феодального мира, которая уцелела после разгрома дворцов и замков. Осталось крестьянство. Деревни и села в спокойных, ничем не замечательных полях и равнинах Берри, крестьянские дома, не имеющие за собой никакой яркой истории, утренние туманы на речках вблизи не слишком живописных мельниц, — все это казалось писательнице привлекательным и милым со времени детских ее годов в Ногане. Бальзак сказал однажды по поводу манеры письма Жорж Санд: «Я пишу то, что есть, а вы пишите то, что должно быть по-вашему». Жорж Санд согласилась и настаивала на своем праве описывать то, что должно быть. С этой оговоркой нужно принимать сделанные ею обрисовки крестьянских характеров.
IV
В романе «Грех господина Антуана» разоренный сердобольный помещик укрывает крестьянина-браконьера, ставшего поневоле на путь нарушения законов. Этот крестьянский философ Жан идиллически дружит с меланхолическим барином, отцу которого уже Великая революция остригла феодальные когти. На фоне этих картин прекрасного понимания обнищавшего барина и невольно провинившегося перед буржуазией мужика рисуется семейный быт нового французского человека-буржуа и кулака — Кардонэ. Тип старого Кардонэ многими чертами напоминает бальзаковского старика Грандэ, — это черствый делец, поглощенный барышом и наживой и всецело занятый исполнением велений силы зовущего его капитала. Жорж Санд шла по обычному пути романтического контраста. На фоне формального преступления помещика Антуана, укрывающего несправедливо преследуемого крестьянина, каким бессердечным и отвратительным кажется господин Кардонэ-буржуа, несмотря на свою формальную безупречность! Его отношения с сыном, не желающим итти по пути поисков «чистогана», прекрасно обрисованы писательницей. Еще лучше даны ею оценки представителей своего сословия, пошедшим на капитуляцию перед буржуазной действительностью и замаравшим традицию дворянского безделья деловитостью торгашей и фабрикантов. Дворяне-фабриканты внушали ей отвращение.