Страница 37 из 106
И. П. Шаскольский понимает: «следует согласиться с мнением ряда зарубежных археологов, что норманнская проблема как археологическая проблема требует значительно более основательного изучения» (стр. 181). Но так как все, кто с ныне Вами, Игорь Павлович, защищаемым решением этой проблемы не согласны, заклеймены Вами же как норманисты, то, признавая, что этот решение зиждется на недостаточно основательном изучении и, следовательно, что «более основательное изучение» может привести к другому исходу, Вы и сами, Игорь Павлович, попадаете в норманисты!
Позволю себе сослаться на изречение Соломона Мудрого (из Библии) — тем более что он лицо объективное: не норманист и не антинорманист (Смех.):
«Сеть для человека необдуманно признавать святынею, а после обетов исследовать» (Притчи Соломона, гл. 20, ст. 25).
А у нас так: сначала признаем святыней, затем (не отступать же!) надаем страшных обетов о борьбе с этими положениями как норманистскими, враждебными, антимарксистскими, и лишь потом приступаем к исследованию. Мудрено ли, что исследование движется с трудом, а итог его не всегда приносит радость, которую мы были бы вправе получить?
VII, Вопрос о происхождении государства
Ну, а как быть со следующей ступенькой — с вопросом о том, кто создал Древнерусской государство?
Прежде всего, я считаю, что в такой форме вопрос поставлен неточно, несовременно. В нем подразумевается, что государство создают отдельные личности (Рюрик с братьями, Попель и Пяст, Хенгист и Хоре). Но ведь от такой постановки вопроса отказались не только марксисты. Вопреки ходячему мнению, серьезные норманисты тоже (и, видимо, не без влияния советской науки) приобрели в этом вопросе более широкие и более современные интересы.
Вот Арне указывал, что вопрос о роли норманнов в создании славянского государства должны в значительной мере решить археологические материалы УП-УШ вв. — доваряжского времени (Ате 1952:139). Арбману на дискуссии (в этом году в Ленинграде) я задал вопрос:
- Какие археологические исследования на нашей территории Вы считаете на данном этапе решающими для норманнской проблемы?
Он долго думал, а потом ответил:
- Оте 2е1Ч$1:еиипд бег Вигдл/а11еп (Датировка городищ)!
Чувствуете? в корень смотрел: городища — это классообразование!
Стало быть, современная, правильная постановка вопроса такова: как
и на какой основе возникало Древнерусское государство? Кто участвовал в этом процессе и какую роль сыграл? в частности: какую роль сыграли варяги? Никакой? Или совсем незначительную? Или заметную, видную. И т. д.
Если мы так поставим вопрос, то тем самым направим решение в марксистское русло — и тогда станет ясно, что в рамках марксистского решения всего вопроса решение частного вопроса о роли варягов может быть различным, и что это зависит от многих конкретных обстоятельств: много ли пришло варягов, как они распределились по слоям населения и по территориям, в какой момент процесса образования классов и государства прибыли, какой социально-экономический багаж принесли с собой и т. п. То есть что это зависит от фактического материала, то или иное решение марксистской теорией не определяется.
Марксистская теория обязывает исследователя определять экономические и классовые корни государства, искать их в экономике и классовом составе общества, а были ли отдельные части и слои этого общества местными или пришлыми, одной народности или разных — марксистская теория принципиально не предусматривает. По-разному может быть. Это зависит от фактического конкретного положения в данной стране.
Но марксистская теория безусловно отвергает поиски корней государства в личных действиях и особенностях вождей-«основателей» (это волюнтаристический идеализм) или в природных национальных или расовых особенностях тех или иных групп населения — местных или пришлых (это биологический детерминизм, расизм).
Те фактические материалы, которые нужны для решения названных вопросов о роли варягов в сложении Древнерусского государства, должна дать главным образом археология. Конечно, не только археология: историкам предстоит еще уточнить многие понятия социально-экономического анализа раннефеодального общества и государства: классовая структура, дань как форма эксплуатации и многое другое. Но археологические источники будут главными.
И соответственно, на эту ступеньку распространяется то, что связано с предыдущей (стою л ишь оговоркой, что возможность различных решений предусматривается нами, естественно, в рамках историко-материалистического решения всей проблемы о происхождении Древнерусского государства). Многие из необходимых исследований археологических памятников варяжского и предваряжского времени еще не проделаны, а то и не начаты.
Прежняя уверенность в том, что полное и окончательное решение по этой линии уже достигнуто (уверенность, еще живущая в трудах наших историографов как рудимент), базировалась на трудах ак. Б. Д. Грекова, а у того стройная и многоэтажная конструкция государствообразования на юге Восточной Европы была построена на поспешной и ненадежной субструкции — на концепции абсолютно автохтонного этногенеза восточных славян. Согласно этой концепции многие памятники Восточной Европы, начиная с Триполья, были объявлены славянскими и выстроены в непрерывную эволюционную цепь прогресса, включающую скифов и поля погребений и увенчанную Киевской Русью.
С падением теории ак. Марра это построение распалось, а новое, более надежное и объективное, создается нашими археологами только сейчас, с большим трудом, в спорах и частых перестройках. Пока здесь нет ни постоянства, ни единодушия. Какие памятники до VI в. н. э. — славянские, какие — нет, все спорно. Более надежные определения начинаются только за три века до Киевской Руси (Артамонов 1956; Ляпушкин 1956; 1958; [1966]) см. также Клейн 1955). Но, увлекшись более ранними периодами, наша наука на эти более доступные три века как раз долго не обращала внимания и мало о них узнала. Прослеживать такую длинную предысторию Древнерусского государства, которая бы измерялась тысячелетиями, пока не на чем, и даже более короткую — трехвековую — чрезвычайно трудно.
Наиболее важный из уже сделанных вкладов — это капитальное исследование роменско-боршевских поселений И. И. Ляпушкиным, дающее объективное представление о высокой пашенно-земледельческой культуре восточных славян до варягов и без варягов. Но это не может рассматриваться как полое отрицание роли варягов в других сферах. Утверждение, что в IX—X вв. не появилось ничего принципиально нового по сравнению с предшествующим периодом, неосмотрительно: а города, новшества в ремеслах, новые торговые пути и проч.?!
Очень важны археологические исследования антского общества У1-МП вв., но материалы еще недостаточно и неполно опубликованы, а построения ак. Б. А. Рыбакова (1953) другим археологам представляются интересными, но поспешными и сугубо гипотетичными (а историографы уже используют их в борьбе против норманизма! — см. Шушарин 1964: 235; Шаскольский 1965: 54).
Возможно, что многое потребует пересмотра.
И, собственно, если почитать даже не самую современную книгу такого видного, скажем мягко, ненорманиста, как В. В. Мавродин (1945), то роль варягов в построении Древнерусского государства характеризуется там словами, которые иному ревнителю «ненорманного» положения покажутся норманист-скими: и «ускорили», и «оформили», и «объединили», и «направили внешнюю политику»... А в чем, собственно, еще может выражаться деятельность верхних классов по участию в создании государства? Много ли возможностей остается?
Пожалуй, не так далек от истины А. Стендер-Петерсен, когда говорит, что между норманистами и антинорманистами «провести точную, однозначную грань... теперь уже не так легко, как это было в старину» ($1епс1ег-Ре1ег$еп 1953: 241). С ним можно было бы согласиться, если понимать термин «норманизм» в том расширительном толковании, в котором он у нас обычно применяется.