Страница 35 из 106
Антинорманисты решали вопрос именно так, и схватки вспыхивали на каждой ступеньке лестницы. И можно заметить, что понятие норманизма сужалось: главный очаг борьбы спускался все ниже — от дальних подступов к основным вопросам.
Начать борьбу с дальних подступов не всегда выгодно, если в перспективе вероятно отступление, ибо на плечах отступающего противнику легче ворваться в цитадель. Особенно плохо, когда, увлекшись дальними подступами, забывают о необходимости укрепления основных позиций. Не лучше ли было бы прочнее закрепиться на главных позициях?
А антинорманизм именно отступал — это отмечает и И. П. Шаскольский:
«С конца XIX в. полемическая деятельность антинорманистов стала ослабевать, а количество норманистских сочинений не уменьшалось, и в предреволюционное время создалось впечатление, что, в общем, в русской историографии последних десятилетий последователи норманизма одержали верх» (стр. 11-12).
О том, что такое положение сохранялось и в первые послереволюционные десятилетия, причем как в эмигрантской литературе, так и в советской, свидетельствуют приводимые автором книги высказывания Ф. А. Брауна («Дни ва-рягоборчества, к счастью, прошли»), и Ю. В. Готье о том, что спор уже «решен в пользу норманнов» (стр. 12).
Антинорманисты давно полностью сдали первую позицию — ту, на которой бой шел первые сто с лишним лет: кем были варяги — норманнами (скандинавскими германцами) или нет? Кто только ни выдвигался на роль варягов — от западных славян и литовцев («жмудинов») до иранцев и даже евреев. Все это выдвигали антинорманисты, те же, кто признавал норманнскую принадлежность варягов были норманисты. А все прочее считалось несущественным.
Кто сейчас отрицает, что варяги — норманны?
Странно и смешно подумать, но факт: с точки зрения всех антинормани-стов прошлых двух веков, от Ломоносова до Костомарова, Гедеонова и Забелина, все историки, сидящие в этом зале, — норманисты... за исключением В. Б. Вилинбахова, если он здесь. (Общий смех.) [Тогда из ленинградцев только
В. Б. Вилинбахов в своих работах придерживался архаичного мненияг что варяги — не скандинавы, а балтийские славяне; то же мнение отстаивали москвичи А. Г. Кузьмин и В. В. Похлебкин; остальные антинорманисты поголовно признавали варягов норманнами.]
Борьба была перенесена на другие ступени.
Долгое время острые споры шли по вопросам № 2 и 3: 2) об эпизоде прибытия — призвание, завоевание или поиски службы, и 3) о термине «Русь» — северного он происхождения или южного.
И снова противники норманизма жестко отмежевались: кто признает, что варяги нанялись на службу к славянам, тот наш, а кто признает призвание или (того хуже!) завоевание, — норманист! Кто считает термин «Русь» скандинавским, северным — и подавно норманист!
Но с недавнего времени к советским исследователям стали закрадываться сомнения. Эпизод прибытия уже не толкуется в курсах лекций столь уничижительным для варягов образом: каким бы способом они ни проникли, но оказались здесь с оружием в руках, далеко не всегда держались в рамках, приличных для служебного персонала — так или иначе, но почти все главные князья оказались варягами.
Самые мощные доказательства южного происхождения термина «Русь» были марровскими, остальные очень шатки. А марровские рушились! Одни исследователи, пойдя на компромисс, признали, что термин имел двоякое происхождение — южное и северное (но какое странное совпадение — надо же! — с двух сторон сошлись и встретились два термина одного звучания и даже одного значения!). Другие заколебались: то ли с севера пришло это слово, то ли с юга... А третьи стали склоняться на сторону северного происхождения: пусть грамматические перипетии путешествия термина с севера на юг не вполне ясны, но, как бы там ни было, а все-таки финны до сих пор зовут русами шведов, а славян — веняя (венедами), и антинорманисты никак объяснить этого не могут.
В 1949 г. В. В. Мавродин еще считал эти два вопроса (вторую и третью ступеньки) основными в споре, определяющими деление на норманистов и антинорманистов. В. П. Шушарин в своей книге прошлого года еще твердо стоит на старых позициях, хотя и не считает эти вопросы главными. А вот И. П. Шаскольский в своей книге эти два положения уже не включил в согриз йеИсй (состав преступления) норманизма! в его формулировку, определяющую, что такое норманизм, они уже не входят.
Но это только теоретически, декларативно.
Практически же И. П. Шаскольский продолжает решительно воевать с теми, кто признает «призвание», «завоевание» или скандинавскую Русь, и зачисляет их в норманисты. Правда, он нигде не указывает, что южное происхождение термина «Русь» твердо доказано, а только что «наиболее вероятным представляется мнение» сторонников южных корней (стр. 54). Т. е., по признанию автора книги, остается все же возможность (пусть даже менее вероятная), что термин «Русь» пришел с севера, но сторонники этого мнения уже заранее зачислены в норманисты!
Создается впечатление, что автором книги, как и многими другими исследователями, движет в этом деле тайный страх перед теми ужасными последствиями, которые разразятся, если (не дай бог!) окажется, что термин «Русь» — северного происхождения. Т. е. если северного, ну, тогда... Ну, тогда уже ничего не остается, как идти на поклон к шведскому королю, чтобы принял нашу худую землишку под свою могучую державу! (Смех.).
Иными словами, молчаливо подразумевается, что дальнейшая цепочка построена норманистами правильно, прочно, и из этого звена уже с необходимостью вытекают все последующие — что и надо нашим действительным противникам в этом вопросе! Так упрямое цепляние за невыгодные позиции приводит к ослаблению более важных.
В борьбе за термин «Русь» сказались и этот страх и опасения за урон национального достоинства: зазорно носить чужое имя. А не зазорно носить людям личные имена Петр и Георгий (греческие), Иван, Марья, Михаил (древнееврейские), Игорь и Ольга (варяжские)? Откуда приходят имена — дело случайное. Переселения и завоевания тоже зависели от множества конкретных обстоятельств истории и происходили в разных направлениях. Привязывать судьбу спора к исходу установления таких конкретных событий — значит ставить решение важных вопросы истории в зависимость от выяснения случайных обстоятельств — и с весьма рискованным результатом!
Основные бои идут теперь на четвертой ступеньке.
М. Археология на чаше весов
Количество варягов, их вклад и влияние в русской культуре — вот главные вопросы современного спора, по которым определяют сейчас, кто норманист, кто — нет. Признание «сколько-нибудь значительного воздействия» (стр. 4-5) варягов в этом вопросе И. П. Шаскольский уже и в формулировку ввел, определяющую принадлежность к норманизму. Впрочем, он колеблется в определении размеров воздействия, признание которых является криминалом:
«Норманизмом, — пишет он двумя строчками ниже, — мы считаем все теории и концепции, приписывающие скандинавам-норманнам наиболее важную или решающую роль в коренных событиях истории нашей страны IX—XI вв.», как то: «формирование классового общества, образование Древнерусского государства, начало развития феодальных отношений, формирование русской народности и ее материальной и духовной культуры» (стр. 5).
И тут же И. П. Шаскольский добавляет: «Норманизм —- это преувеличение роли норманнов...» (стр. 5). Но если норманизм — это преувеличение, то какова же норма? А норма-то, выходит, как следует и не определена!
Все резкие заявления об отсутствии сколько-нибудь значительных варяжских элементов в наших курганах основаны главным образом на статьях Д. А. Авдусина, которые сам же И. П. Шаскольский признает несолидными, необъективными. И. П. Шаскольский пишет:
«При внимательном ознакомлении с содержащейся в этих работах полемикой по вопросу о Гнездовском могильнике становится очевидно, что обе стороны слишком увлеклись в своем споре. Арне и Арбман заметно преувеличивают роль норманнов в Гнездове, объявляя весь могильник в основном норманнским; но вряд ли прав и Авдусин, доказывая почти полное отсутствие в Гнездове погребений скандинавов» (стр. 117).