Страница 205 из 251
< I '' I Слепая вера в преданность наших союзников. — Размышления по поводу . |
, пожара Москвы. — Цифры наших потерь. — Похвалы императора
Н* ’г 23-му конно-егерскому полку
Бросим теперь быстрый взгляд на причины, приведшие нас к катастрофе в Русской кампании.
Главной причиной, несомненно, была ошибка, совершенная Наполеоном, думавшим, что сможет вести войну на севере Европы до окончания войны, которую уже давно вел в Испании, где его армии только что понесли большие потери и неудачи в то самое время, когда он готовился атаковать русских на их территории. Войска, являвшиеся по факт)' французскими, были, таким образом, разбросаны на севере и на юге, и везде в них ощущалась нехватка. Поэтому Наполеон решил заменить их, прибавив к своим батальонам батальоны своих союзников. Это значило то же самое, что испортить и ослабить хорошее вино, добавляя к нему грязную воду! И действительно, французские дивизии ухудшились. Части союзников всегда оставались посредственными, и именно они во время отступления внесли беспорядок в Великую армию.
Не менее фатальной причиной наших неудач была плохая организация или полное отсутствие организации в завоеванных странах. Дело в том, что вместо того, чтобы поступать так, как это делалось после битв при Аустерлице, Йене и Фридланде, оставляя в странах, откуда армия уходила, небольшие части, которые, будучи отделены друг от друга обозримыми расстояниями, могли бы быть постоянно связаны между собой, чтобы обеспечивать спокойствие наших тылов, поступление снаряжения и подкреплений, а также эвакуацию раненых, все наличные силы были неосторожно брошены на Москву, так что от Москвы до самого Немана, не считая Вильно и Смоленска, не существовало ни единого гарнизона, ни единого склада, ни единого госпиталя! Таким образом, 200 лье территории страны были отданы во власть толпам бродячих казаков. Результатом такого небрежения была невозможность для выздоровевших раненых и больных вернуться в армию, а также то, что из-за отсутствия возможности эвакуации раненых пришлось на два месяца оставить всех раненых в битве при Москве-реке в Колоцком монастыре. Они еще находились там, когда началось отступление. Почти все раненые были взяты в плен, а те, кто, рассчитывая на собственные силы, захотел следовать за армией, погибли от усталости и холода на больших дорогах. И, наконец, у отступающих частей не было налажено надежное снабжение в местностях, богатых зерном.
Отсутствие небольших гарнизонов в нашем тылу было также причиной того, что из более чем 100 тысяч пленных, взятых французами во время этой кампании, ни один, действительно в буквальном смысле слова ни один, не вышел из России, потому что в наших тылах не были организованы отряды, которые сопровождали бы этих пленных, передавая их друг другу. Поэтому все пленные могли легко бежать и возвращались в русскую армию, восполнявшую таким образом часть своих потерь, в то время как наши потери увеличивались день ото дня и были безвозвратными.
Отсутствие переводчиков также сыграло роль в наших несчастиях, причем большую роль, чем об этом можно подумать. В самом деле, какие сведения можно получить в неизвестной стране, когда вы не можете обменяться ни единым словом с ее жителями? Приведу лишь один пример. Когда на берегах Березины генерал Партуно ошибся, покинув дорогу на Студенку, и оказался посреди лагеря Витгенштейна, крестьянин из Борисова, находившийся при французском дивизионном командире, не зная ни одного слова по-французски, пытался знаками объяснить ему, что лагерь, к которому они идут, был русским. Но переводчика не было, его не поняли, и мы потеряли прекрасную дивизию, насчитывавшую от 7 до 8 тысяч человек!
В очень похожих обстоятельствах 3-й уланский полк116, захваченный врасплох в октябре, несмотря на предупреждения проводника, которые никто не понял, потерял 200 человек. Но ведь император имел в армии несколько подразделений польской кавалерии, почти все офицеры и унтер-офицеры этой кавалерии очень хорошо говорили по-русски. Тем не менее их оставили в соответствующих полках, в то время как нужно было бы взять некоторых из них в каждую крупную часть и предписать находиться при генералах и полковниках, там они оказали бы очень большие услуги. Я настаиваю на этом, потому что французская армия — это армия, где иностранные языки известны меньше всего, и результатом этого часто оказываются большие неприятности. Однако это не отучило нас от беззаботности, проявленной нами во время этого столь важного периода той войны.
Я уже отмечал, насколько была велика ошибка, когда образовали два фланга Великой армии из войск Пруссии и Австрии. Император довольно скоро об этом пожалел, сначала узнав, что австрийцы пропустили армию Чичагова, перерезавшую нам путь к отступлению на берегах Березины, а потом, когда он узнал о предательстве генерала Йорка, командующего прусским корпусом. Но сожаления Наполеона наверняка стали еще более горькими во время отступления и после него, потому что, если бы сразу после начала кампании он сформировал оба фланга Великой армии из французских частей, приведя в Москву пруссаков и австрийцев, то они, испытав свою долю потерь и несчастий, вернулись бы столь же ослабленными, как и все остальные корпуса, а французские части, которые он бы поместил на двух флангах, Наполеон нашел бы невредимыми! Я бы пошел дальше в своих рассуждениях, считая, что с целью ослабить Пруссию и Австрию император должен был бы потребовать от них втрое и вчетверо больше войск, чем то количество, какое они выделили. После войны говорилось, что оба эти государства не присоединились бы к Наполеону при таком требовании. Я думаю, что все было бы наоборот, поскольку прусский король приезжал в Дрезден умолять Наполеона сделать милость и принять своего сына в качестве адъютанта, и, если бы его просьба была выполнена, он не осмелился бы ни в чем Наполеону отказать. Что касается Австрии, то в надежде вернуть себе некоторые из богатых провинций, отнятых императором, она, со своей стороны, постаралась бы сделать все, чтобы ему угодить. Слишком большое доверие, какое Наполеон питал в 1812 году к Пруссии и Австрии, погубило его!
Говорилось — и это будут долго повторять, — будто пожар Москвы, честь поджога которой якобы принадлежала Ростопчину, был основной причиной нашей неудачи в кампании 1812 года. Это утверждение представляется мне спорным. Прежде всего разрушение Москвы не было таким уж полным, чтобы в ней не осталось достаточно домов, дворцов, церквей и казарм, чтобы разместить в них целую армию, как доказывает приказ, виденный мною в руках моего друга генерала Гурго, офицера для поручений императора, так что не недостаток жилья заставил французов покинуть Москву. Многие думают, что причиной этого было опасение остаться без провианта. Однако это тоже неправильно, потому что рапорты графа Дарю, главного интенданта армии, доказывают, что даже после пожара в этом городе было гораздо больше провианта, чем требовалось бы для того, чтобы кормить целую армию в течение полу-года. Таким образом, не опасение голода побудило императора к отступлению. В этом отношении русское правительство не достигло бы той цели, какую оно ставило перед собой, если бы у него даже была такая цель. Цель эта была совершенно иной.
В действительности, как мне представляется, двор хотел нанести смертельный удар старой боярской аристократии, разрушив город, который был центром их постоянной оппозиции. Русское правительство, сколь бы деспотичным оно ни было, имеет большие счеты с высшим дворянством. За недовольство этого дворянства несколько императоров уже расплатилось жизнью. Самые могущественные и самые богатые представители этого дворянства сделали из Москвы постоянный центр своих интриг,' поэтому русское правительство, все больше и больше обеспокоенное усилением этого города, нашло во французском вторжении возможность его разрушить. Одним из авторов этого проекта был генерал Ростопчин. Ему было поручено осуществить его, а позже он захотел всю гнусную ответственность за этот пожар возложить на французов117. Однако московская аристократия не ошиблась в своих подозрениях, она так громко обвиняла правительство и выказывала такое недовольство бесполезным поджогом собственных дворцов, что император Александр, во избежание личной катастрофы, должен был не только разрешить восстановление Москвы, но и наказать Ростопчина, и он, несмотря на свои патриотические протесты, приехал умирать в Париж, гонимый ненавистью русского дворянства.