Страница 30 из 40
Зачитывают мою биографию. Обвинитель произносит речь [на польском языке], естественно, я ничего не понимаю. Он быстро-быстро говорит, даже вспотел. Похоже, его доклад признан убедительным. После этого судья допрашивает меня через переводчика. Ясно одно: никто не хочет, а точнее, всем запретили говорить на немецком языке.
Образование. Вероисповедание. Были ли мои родители или дедушка с бабушкой польского происхождения. Род занятий до войны и до призыва в армию, и даже до пленения. Нанимал ли я когда-нибудь работников или помощников польского происхождения, и так далее.
Суд удаляется на совещание. Через полчаса они возвращаются и долго оглашают приговор. Переводчик коротко бросает — 3 года заключения. Основание: у суда создалось впечатление, что я соврал: мол, член партии, обладающий таким интеллектом и настолько образованный, без сомнения, занимал в рейхе высокий пост. Но даже если мой рассказ в целом правдив, меня все равно следует наказать, потому что я, будучи членом партии, способствовал осуществлению нескольких пунктов плана Гитлера, в частности, полному истреблению польского народа.
Затем мне предоставляют заключительное слово. Я подвожу итоги и заявляю, что очень жаль, но моя точка зрения не совпадает с точкой зрения суда, и если меня должен судить польский суд, тогда пусть это будет военный суд. Что касается моего членства в партии, то я должен сказать, что знаком с большей частью плана Г итлера, но до этого момента я не знал о том, что существует какая-то часть плана, предполагающая полное уничтожение польского народа. Еще я хочу немедленно поднять вопрос о том, вступает ли приговор в действие с настоящего момента и будет ли время, которое я уже провел в польских лагерях — полтора года включено в назначенный срок. Этот вопрос остается без ответа, так же как вопрос, расстреляют ли меня на месте или же вернут обратно в лагерь.
Вечером наша маленькая группа осужденных бредет по улицам города. Мы страшно устали. Местные жители пристально смотрят на нас, но ненависти в их глазах нет. У охраны уже закончилось рабочее время, поэтому они обозлены и вполне могут застрелить любого из нас при попытке побега. Мы торопливо шагаем в сторону лагеря.
Сторожевые вышки с пулеметами окружают бараки. Как и всегда, прожекторы вышек обшаривают каждую улицу и каждый угол всю ночь. На высокой насыпи позади покосившейся трехметровой ограды, оплетенной колючей проволокой, патрули охраны. Как обычно, охрана тщательно исследует наши карманы, складки одежды и обувь. Ворота П[отулица] открываются и снова закрываются.
Молодой баварец получил такой же приговор. Двоих венгров оправдали. В последующие дни все обсуждают то, что с нами случилось, это настоящая сенсация. Снова ведутся разговоры об отправке домой, но в нашем положении это невозможно. Наш старый знакомый, штурмовик из Л[ангено], становится новым комендантом лагеря. Он останавливает меня и расспрашивает о суде.
«Kolera, kolera, ужасно, но я не думаю, что они продержат тебя здесь три года. Это все просто спектакль. А если даже и так, то скоро будет амнистия, как обычно».
И снбва дни, недели и месяцы нервотрепки. Работа в цеху плетеных изделий (я снова отправился туда) становится тяжелой для моих рук и пальцев. У меня жесткие, распухшие пальцы, суставы и предплечья очень болят. С каждым днем норма работы увеличивается, а пайки уменьшаются. Ведь те, кто отвечает за питание, тоже хотят жить, а их карманы не меньше, чем у всех остальных.
Однако все это, и даже сильное чувство голода, легче вынести, чем ночи в П[отулице], о которых стоит рассказать отдельно. Вечернюю перекличку на плацу ненавидят все и пытаются избежать, прибегая к самым хитрым уловкам. Продолжительность переклички зависит от погоды или настроения того, кто ее проводит — от 15 минут до полутора часов. Несмотря на погодные условия, мы, как и все остальные обитатели бараков, стоим рядами строго по 10 человек. Не двигаясь, мы ожидаем начальника или его представителя. С одной стороны мужчины * с другой — женщины. «Хозяин» идет вдоль блоков, сопровождаемый starzie (начальник лагеря), который записывает численность собранных отделений, выслушав рапорт начальников бараков. В конце нам зачитывают новые постановления на польском и немецком языке, и звучит долгожданная команда — «Разойдись!»
Если один из бараков как-то выделился или кто-то шевельнулся в строю, тогда начальник (обычно под хмельком) задерживает барак номер такой-то и заставляет выполнять упражнения, прямо на пустом плацу, пока провинившиеся не упадут от изнеможения. Сразу после переклички дают еду, мы очень быстро все съедаем, и через полчаса раздается звон колокольчиков и свистки, означающие отбой. Еще через 10 минут выключается свет, и все должны быть на койках. Начальник барака обязан совершить еще один обход помещений и пересчитать своих заключенных.
Каждый должен вымыть и протереть насухо миску, а затем поставить ее в специально предназначенное место. Туфли или ботинки стоят в ряд, ни на сантиметр в стороне, и, согласно правилам, одежду аккуратно складывают в стопки. Пол должен быть абсолютно чистым. И всегда перед сном последний разговор и последний вопрос — что-то будет с нами завтра?
В лучшем случае — внезапный осмотр помещения, которого страшатся все, он происходит в первые несколько часов, но, как правило, после полуночи, когда все уже спят глубоким сном. Как по тревоге, отряд в форме (от 4 до 6 человек) врывается в помещение. Всех заключенных строят и пересчитывают, и в 90% случаев повод для наказания есть: беспорядок или грязь. Вещи разбрасывают по всему помещению, иногда даже выкидывают в окно. При этом они радостно вопят — все-таки развлечение, как-никак. Эти люди — сами в недалеком прошлом рабы, ставшие теперь хозяевами, — редко бывают трезвыми.
Нас немедленно наказывают; все, кто находится в комнате, в одних рубашках выполняют упражнения на каменном полу тридцатиметрового коридора. Иногда эта муштра происходит на улице перед бараками в дождь и снег на обледенелой земле. От света прожекторов на квадратном плацу лагеря светло, как днем. Обычно 200—300 немцев, разделенных на небольшие группы, чтобы легче было контролировать, за ночь проходят через это чистилище. Причем над женщинами издеваются даже больше, чем над нами.
Вечером на восьмой день все заключенные лагеря принимают горячий душ. Где-нибудь еще эта процедура была бы приятной, но не в П[отулице]. Здесь мытье превратилось в пытку — нам приходилось по полночи простаивать в бесконечной очереди и переполненных раздевалках перед тем, как помыться, а после мытья, когда мы наконец пытались заснуть, устраивался осмотр помещения, занимавший оставшуюся часть ночи.
Иногда проходил медосмотр, тоже периодически лишавший нас сна. Доктор под ярким светом лампы пристально осматривает с головы до ног каждого заключенного на предмет обнаружения кожных заболеваний. Главный врач проводит осмотр в определенном порядке, для этого он приглашает кого-нибудь из администрации лагеря, а происходит все так: в соседнем с душевой помещении горит яркий свет, комиссия придирчиво изучает каждого по отдельности заключенного, будь то мужчина или женщина. Тут же парикмахерам поручают подстричь или обрить отросшие волосы. Томительное ожидание в очереди лишает нас ночного отдыха. Эта процедура получила название «чесоточное шоу». Многие женщины плачут, на следующий день все возмущаются и злятся.
Невозможно забыть и лагерных клопов в П[отули-це]. Они были там полновластными хозяевами. Увы, но и я принадлежал к числу многих, кого эти создания изводили. Они кусали нас до тех пор, пока мы не просыпались и не начинали исступленную охоту на них в полной темноте. Места укусов горели и сильно опухали. О сне не могло быть и речи. К счастью, зимой эти создания исчезали.
Однажды днем на улице собирают около 60 мужчин и приблизительно такое же количество женщин. Я оказываюсь среди них. Мы начинаем беспокоиться, потому что нам совершенно ясно, что последует наказание за какой-то проступок. Какой же сюрприз нам приготовили? Впрочем, нам уже все равно. Все постепенно становилось безразлично, даже «песчаный холм» не вызывает прежней жути.